Читать интересную книгу Ерёменко Вблизи сильных мира сего - Неизвестно

Переводчица наконец пришла в себя и тихо, доверительно сказала:

— Знаешь, что он сказал? "Я устал от этого хорошо отрепетированного энтузиазма".

Я потом "по секрету" стал рассказывать об этом интервью своим друзьям-тассовцам, пока мой отец-благодетель зам. генерального Александр Иванович Бернов не пригласил меня в свой кабинет и строго приструнил: "Перестань болтать, а то и я не смогу тебе ничем помочь".

4. В Зазеркалье

Я уже упоминал, что Андрей Павлович Кириленко, первый секретарь обкома, в самом начале моего пребывания на Урале был избран кандидатом в члены Политбюро. С этого момента он вошёл в особенную касту людей, о пребывании которых на любом мероприятии обязаны сообщать печать и радио. Сообщения должны быть обязательно правительственными, и их давал ТАСС.

Вскоре Кириленко баллотировался в Верховный Совет по Невьянскому избирательному округу. Первая поездка — небольшой городок Невьянск в сотне километров от Свердловска. Там перед уральцами Андрей Павлович должен произнести большую предвыборную речь, а я сделать из неё определённого размера (кажется, около газетной полосы) публикацию и передать её в ТАСС, чтобы она завтра появилась во всех газетах страны.

Морозная уральская зима. Дорогу еле успевают очищать от снега. А он валит и валит. Едем в тяжёлом правительственном "ЗИЛе", который, как танк, разбивает свежие перемёты снега. Рядом с шофёром охранник. Мы на заднем сидении. Кириленко в середине. Я с одной стороны, помощник с другой. На откидных сидениях второй охранник и зав. финсектором обкома, который обеспечивает наш выезд.

За нами ещё две "Волги", но они где-то отстали.

Кириленко нервничает. Мы можем опоздать к шести часам, на которые назначено собрание.

— В случае чего, — рассуждает он, — там могут и подождать. А вот у тебя как? — обращается он ко мне. — Ты успеешь передать? Ведь речь большая.

Я успокаиваю его:

— Есть два часа в запасе. Разница свердловского времени с Москвой. А потом можно начать передавать, как только доберёмся до телефона.

— Что? Раньше, чем я начну её произносить? — удивляется он.

— Не раньше. А можно одновременно. Если вы, конечно, не будете сильно отрываться от текста.

И опять ко мне:

— А у тебя всё готово?

Идёт нудный разговор. Я на "вы", а он на "ты". Все напряжённо молчат. Нервозность "хозяина" передаётся и мне, хотя я и знаю — волноваться нечего! Почти за десять лет службы в ТАСС был я и в более сложных ситуациях, и всё обходилось. Если пурга и заносы не позволят нам добраться до Невьянска, то уж до ближайшего телефона мы пробьёмся.

Обогнав чистивший впереди нас дорогу трактор, мы километра через три вязнем в сугробе. У нас два выхода: или ждать снегоочиститель, который теперь идёт за нами, или попытаться пробиться вперёд, где рокочет ещё один, какой, кажется, уходит от нас.

Все, кроме шофёра, выскакиваем из машины. Но охранник удерживает в салоне Кириленко ноющей просьбой с нотками отчаяния.

— Андрей Павлович! Не положено! Андрей Павлович! Нельзя! Не нарушайте...

Мы, пятеро молодых мужиков — два охранника, помощник и я с обкомовцем — всё же выталкиваем наш бронированный "ЗИЛ" из снежного плена и летим в круговерти пурги дальше.

До Невьянска добираемся вовремя. Дворец культуры переполнен нарядными людьми, играет музыка. Кумач флагов, яркие лозунги, портреты членов Политбюро. В центре сцены большой портрет того, кого ещё полчаса назад охранник так и не выпустил из машины...

Всё идёт, как и намечено. Прослушав выступление доверенного лица и начало речи Кириленко, спокойно прохожу в кабинет директора дворца и заказываю по правительственной связи Москву...

Речь Кириленко, которую я знаю почти наизусть, потому что последнюю неделю с помощниками работал над ней, гремит в динамиках...

Через несколько минут резкий звонок телефона и ласково-вкрадчивый голос телефонистки: "Москва на проводе..."

Банкетный стол накрыт в одной из комнат дворца. Судя по закускам, машины, которые отстали, прибыли. Аплодисменты и шум зала наконец смолкают в динамике. Мы уже с помощником выпили по рюмке водки и закусили бутербродом с красной икрой. Сейчас помощник метнулся навстречу Хозяину, а я "с чувством выполненного долга" восседаю в кресле и прислушиваюсь, как по всему телу блаженно разливается тепло...

Суетное напряжение длиннющего дня, начавшегося ещё до рассвета, оборвалось вместе с шумом в зале, и я шепчу себе похвальную: "Всё путём, всё путём..."

Помощник уже доложил Кириленко о завершении "нашей работы". Тот, увидев меня, спрашивает:

— Ну, как? Всё передали? Вовремя?

— Всё! И даже раньше срока...

Низкорослый, тучный Кириленко берёт меня под руку и ведёт в ту комнату, откуда я только что вышел.

— Пойдёмте, — приглашает он всех. — После трудов праведных...

Однако мои расчёты прослужить недолго на Старой площади лопнули. Я попал на эскалатор, с которого по своей воле не сходят, если, конечно, с тобой не произойдет какое-нибудь ЧП. Но такое — редкость. За все годы службы в отделе пропаганды, где работала сотня человек, случилось всего три ЧП.

Первый случай. Зав. сектором телевидения и радио Павел Московский был в командировке в Чехословакии и по пьянке выразил сочувствие чехам по поводу ввода наших войск в их страну. Из ЦК КПЧ позвонили в наше ЦК и доложили. Тут же звонок из Москвы в Прагу: "В аппарате ЦК КПСС товарищ Московский не работает. Он из другого ведомства".

Павел вернулся из командировки и, не ведая о случившемся, идёт на службу. В нашем подъезде номер десять охрана отбирает у него удостоверение и выставляет за дверь.

Правда, работу ему всё же определили. Отправили в журнал ЦК "Агитатор".

Второй случай. Консультант Плетнёв, доктор наук, который с полгода назад был взят к нам из какого-то института, работая над докладом к очередной годовщине рождения Ленина, вписал в текст цитату Троцкого, приняв её за ленинскую, так как выудил её из собрания сочинений последнего!

Доклад был озвучен одним из членов Политбюро, и никто ничего не заметил, потому что цитата уж очень "подходила теме", а главное — была "свежей и незаезженной".

Однако какой-то червь марксизма узрел крамолу и написал в ЦК. Незадачливого доктора наук отправили в тот же институт, но уже с выговором и понижением.

Третий случай. Помощник зав. отделом, работая допоздна с документами, прижал в своём кабинете с её согласия молоденькую уборщицу. На их несчастье по этажу проходил охранник с проверкой кабинетов. Написал докладную своему начальству... Помощника отправили на работу в журнал ЦК "Политсамообразование".

У конторы было золотое правило: не выбрасывать провинившихся сотрудников на улицу.

Однако я вёл речь о другом, более важном, возведённом в закон, правиле. Человек, выталкиваемый на Самый Верх власти (а "Верх" начинался с секретаря ЦК до членов Политбюро), по этому неписаному закону рубил свои прежние связи. Теперь он не только на службе, но и дома, на даче и даже во время отдыха в отпуске был ограждён таким частоколом охраны и условностей, что к нему не могли пробиться его прежние друзья и знакомые. К нему не могут попасть без особого пропуска также и его близкие родственники. Для них он должен заказывать каждый раз пропуск, с личной отметкой времени прибытия и убытия.

Когда я бежал по зданию общежития Академии на Садово-Кудринской и слышал от коллег, что меня "разыскивает Кириленко из ЦК", моя житейская наивность ещё позволяла верить, что это именно так. Однако скоро я понял: он и "не должен видеть меня", хотя и смотрел в упор.

Се ля ви Зазеркалья! Моя служба хоть и не так часто, но позволяла иногда заглядывать туда, и надежд, что случай с Кириленко не правило, а исключение в жизни его обитателей, не оставалось. Источников проникновения в Зазеркалье у меня было два.

Один случайный — меня иногда брали на ближнюю сталинскую дачу для написания доклада Высокому Лицу, куда Оно наведывалось.

Другой постоянный — это съезды партии, сессии Верховных Советов СССР и РСФСР, съезды писателей и других творческих союзов. Здесь я в течение двадцати лет постоянно работал в редакционной комиссии, которая готовила выступления делегатов к печати.

На работу в РИО меня продолжали привлекать и тогда, когда я уже перешел в издательство "Советский писатель".

После окончания каждого съезда партии, а работал я на XXIV, XXV, XXVI и XXVII съездах, всё Политбюро фотографировалось с нами, редакторами их речей, и затем вручались эти громадные фото, как высочайшие знаки внимания, вместе с месячным окладом и записью благодарности в трудовой книжке.

Вот здесь-то я насмотрелся с близкого расстояния на сильных мира всех рангов, начиная от секретарей обкомов и ЦК и до премьеров и генсеков.

Особое место в этих всесоюзных сборах властей предержащих занимали многодневные шоу — съезды партии. Они всегда были заорганизованны до тошноты. Здесь всё просчитано и выверено партийными клерками всех отделов ЦК. В выступлениях делегатов ни одной живой мысли, ни одного случая нестандартного поведения участников действа, скука и бесполезность возведены в ранг торжества и праздника.