Даже физиотерапевт, направленная ко мне для проведения лечебной физкультуры, не смогла придумать практически ни одного упражнения, пока меня опутывала густая сеть проводов и подводок для капельниц. Ей тоже пришлось ждать моего «освобождения».
Все было бы прекрасно, если бы не продолжающаяся изоляция от родственников и друзей.
Несмотря на то что мне стало намного лучше, что у меня сложились замечательные отношения с большинством медсестер и наконец-то установилось полное взаимопонимание с лечащим врачом, что я мог, хотя и с помощью специальной трубки, произносить отдельные фразы, ни разу за пять долгих дней моей относительной свободы мне не удалось ни позвонить домой, ни поговорить с родными, когда в отделение звонили они. Это была настоящая моральная пытка. Никакими мольбами и просьбами не удавалось добиться разрешения пообщаться с близкими хотя бы по телефону.
Я придумывал всякие фантастические поводы, чтобы мне разрешили позвонить домой. Однажды написал целое послание, как мне хочется винограда и как мне будет плохо, если я не получу его. В другой раз я убеждал медицинский персонал, что дома у меня есть чудодейственное лекарство для повышения иммунитета и что оно жизненно необходимо мне. Все было напрасно.
Ни на одну просьбу я не получил положительного ответа. А ведь я вроде имел статус «блатника». Но при этом – никаких привилегий. Да и врач, присвоившая мне этот титул при первой встрече, прекрасно понимала, что в отделении реанимации он не имеет никакого смысла.
В это же время из-за эпидемии гриппа еще более ужесточили доступ в реанимацию, в том числе и для сотрудников больницы. Не говоря уже о посторонних. Не помогали никакие деньги – «лавочка» временно закрылась.
Испытание «ничегонеделаньем» оказалось нелегкой страницей в моей истории болезни. Недаром говорят, что «безделье – мучительное бремя». Читать нельзя, говорить трудно, вставать не положено, ходить два раза в день по три-пять шагов под наблюдением медсестры – в какой тюрьме, а их сейчас показывают много, вы видели такой режим?
Оставалось только смотреть по сторонам и слушать. Слушать то, от чего хотелось лезть на стенку. Как я уже говорил, в реанимацию привозят и пьяных с легкими травмами, а то и просто свалившихся на улице алкоголиков.
Поскольку травмы получают наиболее агрессивные из них, то столь же буйно они ведут себя и в больнице. Их приходится буквально связывать по рукам и ногам, чтобы они не разнесли дорогое медицинское оборудование. На них вынуждены отвлекаться медсестры, поскольку пьяницам и наркоманам, находящимся под действием «зелья», необходимо ставить капельницы, выводить из одурманенного состояния. Делается все быстро и профессионально, но даже за те минуты, потраченные на таких, с позволения сказать, пациентов, можно пропустить момент, когда настоящему больному, особенно в первые часы после операции, станет плохо.
Так, например, случилось в нашей палате с одним из прооперированных по случаю черепно-мозговой травмы, когда он забился в конвульсиях после выхода из наркоза. На этот раз все обошлось, и помощь была оказана вовремя.
Воспитанный улицей
В один из этих длинных дней моим соседом оказался юный беспризорник, которому на вид было лет 13–14. Поначалу он все время просил есть и к каждому блюду выпрашивал хлеба. Когда же немного подкормился, поведал о своей трагической судьбе.
Этот паренек, похожий на голодного волчонка, буквально кусался, когда медсестра пыталась сделать ему укол или поставить капельницу. Озлобленный, он готов был зубами, руками и ногами защищать свою свободу от любого посягательства на нее. Со звериной ловкостью выпутывался он из узлов, когда его привязывали к кровати. Меня поражало, как мгновенно преображался он из ласкового «теленка», пока его кормили, в необузданного хищника при малейшей опасности.
Несомненно, что этот подросток, с физической точки зрения, способен выжить в таких условиях, где благополучные дети просто пропадут. Но его нравственный облик не позволял ему адаптироваться к нормальной человеческой жизни. Наряду с целым шлейфом вредных привычек он поражал своей недетской жестокостью.
В его представлении средства к существованию можно было добывать только лишь попрошайничеством, мошенничеством или грабежом. Он готов был сразиться с взрослым крепким мужчиной и, мне казалось, смог бы выйти победителем из такой схватки. Я даже предположить не мог, как быстро подтвердится мой прогноз.
Вечером того дня, когда мы познакомились с юным «героем» ночных улиц, в нашу палату привезли очередного подвыпившего. Распоясавшегося в пьяном угаре мужчину ничто не могло остановить. Он куражился над ставившими ему капельницу медсестрами (одна не могла справиться с привязанным за руки и за ноги «клиентом»). Поносил нецензурной бранью всех больных в отделении реанимации, куда его доставили из-за кровавой ссадины на лице. Грозил вызвать «крышу», которая «построит» всю больницу. Никакие увещевания не действовали на него. Пациенты, находившиеся в сознании, мучались в бессильной ярости из-за невозможности дать отпор хулигану.
Вдруг мальчишка, освободившийся от своих пут (я уже упоминал о его феноменальных способностях), словно кошка вспрыгнул на буяна, и тот заревел, как смертельно раненное животное. Оказывается, наш защитник вцепился зубами в его нос. Три медсестры и врач с трудом освободили жалобно всхлипывавшего здоровяка от тщедушного, хрупкого на вид подростка. Его ловкости и гибкости мог позавидовать иной акробат.
Выскользнув из рук четырех взрослых людей, он улегся как пай-мальчик на свою кровать и дал спокойно привязать себя теперь не только за руки и за ноги, но и за шею. А мне подумалось, что в случае необходимости он легко сможет освободиться из новых пут.
«Как же ты не побоялся взрослого мужчину?» – спросила его медсестра. «Вовка, нос морковкой» – так он представлялся – удивленно хмыкнул. «Да если бы я встретил его в темном переулке, давно бы пришиб», – убежденно ответил он. Не знаю, как медсестра, но я ему поверил. И внутренне содрогнулся.
У меня тоже было трудное детство, но такими безжалостными к своим «врагам» мы никогда не были. Даже в самых отчаянных мальчишеских драках дело не доходило до крайностей. Поверженный на землю или первая кровь становились причиной остановки баталий. Для моего соседа этических ограничений не существовало. «А знаешь, – обратился он ко мне на ты, хотя и понимал, что я гожусь ему в деды, – у него кровь мерзкая». «Почему?» – удивился я. «Плохой человек, вот и кровь как у гадины какой-нибудь. Надо было его удавить», – убежденно ответил он. Знаток вкуса человеческой крови поверг меня в шок. Я замолчал и отвернулся. Но это не освободило меня от грустных впечатлений.
Гнев и боль чувствовались в неокрепшем мальчишеском голосе, поведавшем мне свою печальную историю. После того как их бросил отец, которого он не помнил, мать вынуждена была заняться челночной торговлей, чтобы содержать сына и себя. А в конструкторском бюро не было ни работы, ни зарплаты. Пришлось постигать премудрости «купли-продажи», что стало суровой школой для многих представителей трудового люда.
Большую часть времени мальчик оставался предоставленным самому себе и, естественно, прошел все «уличные» университеты. Он вызвал мою симпатию какой-то фанатической преданностью матери. Хотя неизвестно, кто был старшим в их ущербной семье.
Сыну нередко приходилось защищать ее от попутчиков, не гнушавшихся и обидеть, и обобрать одинокую женщину. Юркий, бесстрашный, доходящий в поединке до бешенства, Вовка часто выходил победителем из возникавших потасовок. Нередко потом ему доставалось от покинутой сожителями родительницы. Но несмотря ни на что, он не держал зла на «мамку» и готов был защищать ее, как и прежде.
На самом деле ему стукнуло 14 лет. Он давно уже вел самостоятельную жизнь. Будучи вожаком в своей беспризорной «стае», он мечтал о путешествиях в дальние края и страны. Но опасение, что «мамка» останется беззащитной и ею будут помыкать временные спутники, не позволяло ему надолго отлучаться из их небольшого города.
В Москве его подобрали на улице как жертву какой-то драки. В ходе осмотра «боевых ранений» обнаружили серьезное заболевание внутренних органов. И немудрено. В свои 14 он перепробовал много такого, о чем я, убеленный сединами, даже не слышал.
Сколько их – грязных, неумытых, голодных – бродит по стране. «По разным оценкам разных ведомств и независимых экспертов, в России от 100 тысяч до 4 миллионов беспризорных детей». Часто это дети родителей, не выдержавших «шоковой терапии». В результате некоторые покончили жизнь самоубийством, другие попали в тюрьмы, третьи оказались бездомными, четвертые спились. И как итог огромное число беспризорников.
Когда-то мы уже сталкивались с этой проблемой. Известны способы ее решения. «Плохие» большевики сумели справиться с ней. А вот борцы за права людей даже и близко не подошли к печальному феномену. Хотя некоторые клялись положить голову на рельсы, если не удастся покончить с позорным явлением.