Читать интересную книгу Кризисное обществоведение. Часть вторая. Курс лекций - Сергей Кара-Мурза

Так, на лекции 29 апреля 2004 года один из разработчиков доктрины, Симон Кордонский, излагает историю работы над нею. Он выделяет главную черту ее авторов: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства – то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени… Что нас может заставить принять то, что отечественная реальность – вполне полноценна, масштабна, очень развита, пока не знаю» [77].

Для человека с реалистическим сознанием это признание покажется чудовищным. Такая безответственность не укладывается в голове, но это говорится без всякого волнения, без попытки как-то объяснить такую интеллектуальную аномалию.

Экономист В. Найшуль, который участвовал в разработке доктрины, даже опубликовал в «Огоньке» статью под красноречивым названием «Ни в одной православной стране нет нормальной экономики». Это нелепое утверждение! Православные страны есть, иные существуют по полторы тысячи лет – почему же их экономику нельзя считать нормальной?[6] Странно как раз то, что российские экономисты вдруг стали считать нормальной экономику Запада – недавно возникший тип хозяйства небольшой по населению части человечества. Если США, где проживает 5 % населения Земли, потребляют 40 % минеральных ресурсов, то любому овладевшему арифметикой человеку должно быть очевидно, что хозяйство США никак не может служить нормой для человечества.

Вопреки этому одна из главных идей реформы сводилась к переносу в Россию англо-саксонской модели экономики. Эта идея выводилась из примитивного евроцентристского мифа, согласно которому Запад через свои институты и образ жизни выражает некий универсальный закон развития в его чистом виде.

В.А. Найшуль писал в важной перестроечной книге (1989): «Рыночный механизм управления экономикой – достояние общемировой цивилизации – возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Чтобы не потерять важных для нас деталей рыночного механизма, рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению – в Италии, а праву – в Англии».

Надо, мол, найти «чистый образец» – и научиться у него. Но это совершенно ложная установка, противоречащая и тому знанию, что накопила наука относительно взаимодействия культур, и здравому смыслу. В наше время эту установку уже надо считать иррациональной, элементом мракобесия.

Изучение контактов культур с помощью методологии структурализма привело к выводу, что копирование невозможно, оно ведет к подавлению и разрушению культуры-реципиента, которая пытается «перенять» чужой образец. При освоении достижений иных культур необходим синтез, создание новой структуры, выращенной на собственной культурной почве. Так, например, была выращена в России наука, родившаяся в Западной Европе.

Утверждение, что «рынку следует учиться у США, а праву – в Англии», иррационально. И рынок, и право – большие подсистемы культуры, в огромной степени сотканные особенностями конкретного общества. Обе эти подсистемы настолько переплетены со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» им у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, праву надо учиться в Англии – разве во Франции не было права или Наполеон был глупее Дизраэли или Гладстона? А разве рынок в США лучше или «умнее» рынка в Японии или Сирии?

Да и как вообще можно учиться рынку у США, если сиамским близнецом этого рынка, без которого он просто не мог бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил Т.Фридман, советник Мадлен Олбрайт: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. Макдональдс не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F – 15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется Вооруженные наземные, морские и воздушные силы, а также Корпус морской пехоты США».

Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе, чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Не для того, чтобы копировать, а чтобы понять.

Никаких шансов на успех реформа, основанная на имитации, не имела. Народное хозяйство и жизнеустройство любой страны – это большая система, которая складывается исторически и не может быть переделана исходя из доктринальных соображений. Выбор за образец для построения нового общества России именно США – страны, созданной в иных природных условиях и на совершенно иной, нежели в России, культурной матрице, не находит рациональных объяснений.

Один из патриархов философии либерализма Дж. Грей пишет: «Значение американского примера для обществ, имеющих более глубокие исторические и культурные корни, фактически сводится к предупреждению о том, чего им следует опасаться; это не идеал, к которому они должны стремиться. Ибо принятие американской модели экономической политики непременно повлечет для них куда более тяжелые культурные потери при весьма небольших, чисто теоретических или абсолютно иллюзорных экономических достижениях» [44, с. 192].

Дело вовсе не в идеологии, речь идет об исторически заданных ограничениях для выбора модели развития. То, что писал Дж. Грей в годы перестройки, не было никаким секретом для советских обществоведов. Эта проблема была предметом интенсивных дебатов в общественной мысли России начала ХХ века, когда в жесткой борьбе сравнивались альтернативные проекты модернизации страны. Идея повторить в конце ХХ века неудавшуюся программу российских либералов начала века казалась не просто странной, но и страшной. Она и сегодня кажется безумной. 90-е годы ХХ века, грубо говоря, лишили Россию шанса построить мягкий капитализм социал-демократического толка. «Дикий капитализм» – это историческая ловушка, и эволюционного выхода из нее пока не видно.

Несмотря на все предупреждения, никакого стремления к рефлексии по отношению к методологическим основаниям доктрины реформ в среде обществоведов не наблюдалось – за исключением отдельных личностей, которые при настойчивой попытке гласной рефлексии становились диссидентами профессионального сообщества. Американские эксперты, работавшие в РФ, пишут в своем докладе: «Тем экономистам в бывшем Советском Союзе и Восточной Европе, которые возражали против принятых подходов, навешивали ярлык скрытых сталинистов» [155, с. 67]. В те годы этот ярлык означал маргинализацию человека как профессионала. Но здесь для нас гораздо важнее представления, господствующие в сообществе как целостности, мэйнстрим.

Так и вышло, что главным принципом наших реформаторов стала имитация Запада. Вот, например, рассуждения Л. Пияшевой, видного экономиста перестройки (1990): «Когда я размышляю о путях возрождения своей страны, мне ничего не приходит в голову, как перенести опыт немецкого "экономического чуда" на нашу территорию… Моя надежда теплится на том, что выпущенный на свободу "дух предпринимательства" возродит в стране и волю к жизни, и "протестантскую этику"».

Здесь вера в имитацию сопряжена, как это часто бывает, с невежеством. Как можно возродить в России протестантскую этику, если страна была православной и протестантской Реформации не претерпела!

Реформаторы приняли к исполнению программу МВФ, которая была разработана, чтобы вышибать долги из слаборазвитых стран. Было хорошо известно, что эта жесткая программа разрушала национальные экономики. Пытаться с ее помощью построить в России рыночную экономику было неразумно (если только эта программа не служила ширмой для других целей)[7].

Доктрина реформ отвергала национальные традиции России совершенно определенно и осознанно. В. Найшуль, считающий себя теоретиком реформы, признает в 2004 году: «Проблема, которая до сих пор не решена, – это неспособность связать реформы с традициями России. Неспособность в 1985-м году, неспособность в 1991-м, неспособность в 2000-м и неспособность в 2004 году – неспособность у этой группы [авторов доктрины реформ] и неспособность у страны в целом. Никто не представляет себе, как сшить эти две вещи. То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают. Скажем, начиная от наукоемких отраслей и банковского сектора, кончая государственным устройством, судебной и армейской реформой. Список можно продолжить» [102].