и наблюдает через перекрестие прицела.
Неужели Серега не боится? А может, он просто так ненавидит немцев, что и страха не ведает?
Между тем две боевые машины стояли друг против друга и не открывали огня. Скалов мог одним снарядом смести этот немецкий гроб с дороги. Но почему немец не стреляет? Лупанул бы — да наутек. Что-то здесь не то. Наверное, фашисты поняли, что не уйти им от русского танка, и собираются спасаться пеши. Дверка транспортера открылась, на дорогу выпрыгнул плотный мужчина в советской командирской фуражке и телогрейке, без знаков различия, и направился к нам. Шел он медленно, но уверенно. Синие галифе с красным кантом, русские сапоги. Он подошел к танку и пистолетом ТТ постучал в люк водителя.
Иван открыл.
— Майор Иванов, — сухо сказал плотный человек. — Везу пленных офицеров. Уступите дорогу! — последнюю фразу он произнес приказным тоном.
— Дивлюсь, товарищ майор, таким приказам, — спокойно начал Иван Подниминоги. — Та я ж утопну по самую башню в этой трясине.
— Вы отказываетесь выполнять приказ?
— Ни, шо вы! — продолжал Иван. — Сворачивайте вы. Утопнете — я вас як былинку на тросе вытяну. А танк гробить… Извиняюсь, за это в трибунал угождают…
Бронетранспортер в моем воображении стал еще больше походить на угластый железный гроб, суженный к передней части и поставленный на колеса.
Стволы крупнокалиберных пулеметов зловеще поблескивали.
Подниминоги, будь перед ним не майор, а генерал, наверное, не свернул бы в болото. А плотный майор выходил из себя. Приказ его был довольно странным и явно неразумным: каких бы там пленных ни везли, не стоит из-за них рисковать боевой машиной. И тут у меня в наушниках словно дятел застучал: точка… тире… точка…
— «Волга-два», «Волга-два». Я «Десна»… — перевел я морзянку.
— «Десна», «Десна». Я «Волга-два». Прием, прием…
Я замер. «Десна» требовала от комбата-два, нашего комбата — немедленно остановить немецкую танковую колонну, что прорвалась через позиции третьего батальона и выходит к Гнилому болоту, в тылы бригады. «Десна» назвала свой шифр. И я понял, что принял приказ комбрига.
Машина работала на малых оборотах, мне было плохо слышно, о чем там спорят майор и Подниминоги, но я почему-то подумал, что бронетранспортер и есть головная машина немецкой колонны. Просто тянут время, пока подойдут главные силы. Грохнули почти одновременно: люк водителя и выстрел майора. Танк, рванулся вперед, полетел по бревнам, торопясь выбраться на сухую землю. Из бронетранспортера ударили длинными очередями, бронебойными. Тогда Скалов почти в упор выстрелил. Снаряд угодил в мотор. Немец встал на задний мост столбом и развалился от взрыва.
Я передал радиограмму старшине по танкопереговорному устройству. Но Иван раньше меня раскусил липового майора. Когда тот вытянул руку, чтобы указать место, куда должен свернуть танк, из рукава русской телогрейки высунулся черный рукав эсэсовского мундира со знаками различия. Старшина успел загородить себя люком — и танк смял гада.
Но торжествовать победу было рано. Комбат-два — это мы, единственная машина. Гнилое болото — за нами, а впереди немецкая колонна. Ни вправо, ни влево ей не свернуть, засосет трясина. Мы, не разворачиваясь, задним ходом можем уйти, если даже придется отстреливаться. А как же приказ? Что будет с тылами бригады? Там ни одной боевой машины, пушчонки какие-то стоят, и все. И потом, где наш второй батальон? Есть ли он? Может, разбит, как и третий?
— Будем стоять! — раздался голос старшего сержанта Скалова.
На дороге показались мотоциклисты. Увидев горящий бронетранспортер, они остановились, сбились в кучу.
— Осколочным!
Я подал снаряд.
— Выстрел!
Со звоном вылетела дымящаяся гильза, башня наполнилась едким дымом.
— Осколочным! — командовал Скалов.
Побросав мотоциклы, гитлеровцы кинулись кто куда.
— Пулемет!
Спаренный с пушкой и мой, в шаровой установке, ударили по бегущим.
— Экономьте боезапас! — раздался в наушниках голос старшины.
На дорогу выползал танк. Показалась задранная к небу пушка, затем тупорылый корпус. Немец шел на подъем, на какое-то время он открыл брюхо, и бронебойный прошил его. Из подбитой машины посыпались черные фигуры, но уйти они не успели. Машина взорвалась и накрыла их огнем. Я забыл о собственной безопасности. Я ликовал и не сразу понял, что за удар толкнул нашу машину. Она дернулась, словно присела.
— Гады. С закрытых тяжелыми бьют. Меняем позицию.
Дизель взревел. Сделав прыжок вперед, танк снова выстрелил. Теперь осколочным — немецкие автоматчики по болоту обтекали нас, снаряд прижал их к земле.
И опять на дороге, чуть правее горящего немца, мелькнуло днище нового танка. Скалов успел вспороть и его. Теперь дорога была забаррикадирована. Когда взорвалась вторая машина, мы подошли к черным дымящимся корпусам еще ближе, прикрылись ими.
Но враг рвался в прорыв, ему нужно расширить его, смять бригаду и в этом направлении выйти к Москве. Немцы подобрались к горящим танкам, затралили их тросами.
Полусгоревшие чудовища, уже мертвые, вдруг ожили и поползли, но не на восток, а на запад. Мы тоже стали отходить. И опять болванки Скалова просвистели вовремя. Третий немецкий танк завертелся с перебитой гусеницей.
Скалов изменил тактику. Теперь он, меняя прицел, бил бронебойными и осколочными в глубь колонны. Впереди слышались разрывы не только наших снарядов. Рвались и горели автомашины с пехотой и боеприпасами врага. Всю колонну лихорадило.
От такой пальбы в танке дышать было нечем. Вентиляторы не успевали выбрасывать пороховую гарь.
— Открой задний люк, — приказал Скалов. — Будем отходить.
Но отходить нам было некуда. Немецкие танкисты и артиллеристы своим огнем уничтожили бревенчатую гать через болото. Отрезали они путь и нам и себе, дорога горела. Наша машина при попытке переправиться сразу же осела и стала погружаться в болото. Как Подниминоги ни старался вырвать ее, она не слушалась. Трясина затягивала нас.
Немцам удалось выкатить противотанковую легкую пушку на прямую наводку. Но лобовая броня «тридцатьчетверки» не сдавала.
Скалов изловчился, уловил момент и накрыл эту пушку, но на ее