Читать интересную книгу Облако Магеллана - Станислав Лем

С минуту я стоял, словно окаменев, а потом так же тихо снял скафандр и вернулся в кабину.

Так было и на второй день. А на третий радио вовсе замолчало, и я выдумал всю передачу; с тех пор это повторялось каждый вечер. Мне приходилось делать это, так как он засыпал, только услышав известия.

Когда я спросил у него, почему он не вернулся после падения, он ответил:

– А ты бы вернулся? – И посмотрел на меня так, что мне все стало ясно.

С первого же мгновения он понял, что надежды нет, и сказал себе: «Двум смертям не бывать». Поэтому почти вслепую выключил предохранители автоматов. Поэтому не хотел брать у меня кровь, так что я выцеживал ее у себя тайком, а ему говорил, что у нас есть добавочный запас. После четырех дней таких усилий я едва держался на ногах, боялся упасть в обморок и принимал без разбора всякие стимулирующие лекарства, какие попадались под руку; и бывали минуты, когда я ловил себя на том, что, одурев от недосыпания и усталости, шепотом говорю сам с собою: умоляю костный мозг поскорее вырабатывать кровяные тельца.

Каждый раз, идя наверх, я думал: «Не могу обманывать умирающего, это невыносимо! Да, сегодня я скажу ему, что антенна уничтожена». А спустившись, я видел, как он поворачивает но мне свое незрячее лицо, как в величайшем напряжении ожидания трепещет его когда-то такое сильное, гибкое тело... И у меня не хватало сил, и к старой лжи я добавлял новую.

Целую неделю вечер за вечером я рассказывал ему, как «Гея» приблизилась к Белой Планете, как навстречу ей вылетели огромные, странной формы корабли, как неведомые существа разговаривали с людьми с помощью автоматов-переводчиков; а пока я рассказывал все это, плотность метеоритного потока нарастала, словно в нас летели все скрытые в космосе мертвые реки железа и камня. Трепетали стены, предметы, наши тела – все дрожало, и в этой лихорадочной дрожи я рассказывал Зорину о высокой цивилизации существ и о том, как велико было их потрясение, когда, исследовав остатки погибших ракет «Геи», они увидели свою ошибку.

У Зорина теперь не было горячки – так ослабел его организм. Я видел, что не спасу его, что это невозможно. По всем данным медицинской науки, он должен был умереть еще на второй день, а он еще жил, и я до сих пор не знаю, что его поддерживало: моя кровь или моя ложь. Вероятно, последнее, так он изменился, когда я рассказывал о «Гее», держа его за руку. Тогда я чувствовал, как наполняется и плотнеет его пульс, как вздрагивают мышцы его крупного тела и как с моим последним словом он снова впадает в оцепенение.

На восьмой вечер почва стала вздрагивать реже: мы выходили из метеоритного потока. Через час после захода солнца стало совсем тихо. Несмотря на это, я не мог выйти из камеры – таким тяжелым было состояние Зорина. Он уже ни о чем не спрашивал; глаза у него были закрыты, лицо как каменное. Время от времени я осторожно брал его за руку. Могучее сердце еще боролось. Поздно ночью он вдруг заговорил:

– Сказки... помнишь?

– Помню.

– Дети не хотели... печальных... так что я придумывал веселые окончания...

Меня охватила дрожь. Я замер. Что он хотел этим сказать?

Вспомнился слышанный от него самого рассказ о том, как автоматическая ракета, возвращавшаяся со школьной экскурсией с Марса, испортилась, не могла приземлиться и перешла на круговую орбиту, как пилот – испытатель нового типа двигателя услышал в своем радио плач испуганных детей, лег на параллельный с ними курс и развлекал их сказками целые сутки, пока не подошла спасательная группа. Для детей время прошло незаметно, но пилот совершенно изнемог и от усталости и от голода, так как испытательные полеты всегда коротки и в них не берут никаких запасов. Но Зорин говорил тогда, что этим пилотом был Амета...

Я взглянул. Широкая, могучая грудь его неровно поднималась от порывистого дыхания.

Вдруг он шепнул:

– Лодки... Такие лодки.,.

– Что ты говоришь? – наклонился я к нему.

– Из коры... Я вырезал в детстве.. дай...

– Тут... тут нет коры...

– Да... а ветки... сирень... дай...

Я кинулся к столу. Там в пустой банке стоял пучок сухих веток. Когда я вернулся к нему с ними, он был уже мертв.

Тогда я закрыл ему лицо, вышел в шлюз, надел скафандр, взял инструменты и пошел к укрытию автоматов. Вместе с ними я за три часа установил новые сегменты в рефлекторе антенны, выпрямил мачту, отремонтировал ее, натянул тросы... Все это я делал как в странном сне, – очень деятельном, поразительно реальном, но все-таки во сне, а в глубине души я был убежден, что стоит мне по-настоящему, сильно захотеть, и я проснусь.

Вернувшись, я пошел наверх, и радиостанции, и включил ток. Рупоры глухо загудели. И вдруг маленькое помещение наполнилось сильным, чистым, четким голосом:

– ... и четырежды – координаты. Завтра в шесть утра по местному времени «Гея» ложится на ваш курс и прибудет на астероид через двенадцать дней. Мы чрезвычайно встревожены вашим молчанием. Будем вызывать вас круглые сутки. Говорит Ирьола с корабля «Гея» на шестой день после установления связи с Белой Планетой. Теперь будет говорить Анна Руис.

Рупор щелкнул и на мгновение умолк. Но я слышал только предыдущие слова от которых кровь у меня зашумела; я вскочил, кинулся к двери и сбежал вниз, крича во весь голос:

– Я не лгал, Зорин! Я не лгал! Все это правда! Правда!..

Я схватил его и тряс так, что тяжелая голова мела подушку светлыми волосами.

Я опустил ее. Она бессильно легла. Я упал ничком, рыдая. Что-то билось в моем сознании, что-то меня звало, молило, просило... Я очнулся. Это была Анна. Голос Анны. Я хотел бежать наверх, но не смел оставить Зорина одного. Я двинулся к лестнице медленно, спиной вперед, не сводя взгляда с его застывшего лица. Тут Анна позвала меня по имени, и я отвернулся от умершего. Ее голос был все ближе. Поднимаясь по лестнице, я взглянул вверх и в открытом чечевицеобразном окне увидел Южный Крест, а пониже – бледное пятно: холодным, спокойным светом сияло там облако Магеллана.

КОНЕЦ

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});