– Зорин! – окликнул я.
– Ничего, ничего, – сдавленно ответил он.
Я глубоко перевел дыхание. Нет, конечно, метеорит не попал в него – будь это так, он бы погиб на месте.
«Идешь?» – хотел я спросить, но голос замер у меня в горле. В наушниках слышался резкий шум.
– Ну, пусти... – невнятно бормотал Зорин. – Зачем держишь? Ну же!..
– С нем ты говоришь? – спросил я, чувствуя, что волосы у меня становятся дыбом.
Он не ответил. Я слышал его затрудненное дыхание, словно он боролся с кем-то. Одним прыжком я очутился снаружи.
– Зорин! – крикнул я так, что в ушах у меня зазвенело.
– Сейчас, сейчас, – ответил он тем же сдавленным голосом.
Вдруг песок задрожал, зашевелился в одном месте: там вынырнула серебряная искра скафандра, выпрямилась и медленно двинулась вперед.
«Он упал, – подумал я. – Но с кем же он говорил?» Оставив этот вопрос на более позднее время, я вернулся в шлюз. Вскоре Зорин проговорил:
– Готово. – И забормотал что-то, видимо раскапывая дверь укрытия, занесенную песком.
– Начинаю операцию, – произнес он через минуту.
Это тянулось дольше, чем я предполагал: полчаса по моим часам, но если измерять время напряжением моих нервов, то целые века. Наконец он сказал:
– Ну вот, теперь они будут как кролики. Возвращаюсь.
Не знаю, было ли это иллюзией, но мне показалось, что молнии участились. Раз и другой почва задрожала. От этой дрожи, на которую в камере мы не обращали внимания, сердце у меня забилось ускоренно. Зорин возвращался удивительно медленно. В наушниках раздавалось его дыхание, такое тяжелое, словно он бежал, а ведь он двигался медленнее, чем когда шел туда. Полный нетерпения и тревоги, я раза два выходил из шлюза. Белый кружок солнца А прикасался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Нужно было ожидать, что метеоритный дождь скоро усилится.
– Ну что ты медлишь? – закричал я в конце концов.
Он ничего не ответил, только тяжело дышал. Я не мог этого понять: прогулка не была такой изнурительной, особенно для него.
Вдруг он заслонил собою вход. Вошел в шлюз поспешно и как-то неуверенно, закрыл дверь и сказал:
– Войди внутрь.
– Я подожду.,. – начал я, но он резко прервал меня:
– Войди внутрь! Я сейчас приду.
Я повиновался. Через минуту он вошел, уже без скафандра – оставил его в шлюзе. Медленно подошел к столу, под лaмпy, приблизил руку к глазам, растопырив пальцы, и что-то пробормотал.
В сутуловатости его широкой спины было что-то страшное.
– Что с тобой7 – шепнул я.
Он оперся руками о спинку кресла.
– Я плохо вижу, – глухо произнес он.
– Почему? Метеорит?..
– Нет. Я упал.
– Ну и что же?
– Споткнулся о тот разбитый автомат...
– Говори же!
– Кажется, у него был разбит котел... Знаешь, атомное сердце...
– И ты упал ТУДА?! – вскричал я в ужасе. Он кивнул головой.
– Присоски, знаешь... магнитные присоски на башмаках зацепились за железо, и я никак не мог освободиться...
Спокойствие возвращалось. Я знал: нужно действовать немедленно. Метеорит разбил наш автомат так метко, что обнажил его атомное сердце – контейнер с радиоактивным веществом, – и Зорин, падая, всем телом прильнул к мощно излучающим обломкам.
– Что ты чувствуешь? – спросил я, подходя к нему.
– Не приближайся. – сказал он и отступил на шаг.
– Зорин!
– Я могу убить тебя. Надень защитный скафандр.
Я кинулся в другую кабину, надел тяжелый металлический панцирь. Я не мог застегнуть его на груди – так дрожали у меня руки. Когда я вернулся, Зорин полулежал в кресле.
– Что ты чувствуешь? – повторил я.
– Собственно говоря, ничего. – Он говорил с паузами, как безмерно усталый человек. – Когда я упал, то сразу увидел фиолетовое облако... пульсирующее облако... В глазах у меня потемнело... Там, у автоматов, я действовал почти вслепую.
– Ты меня видишь? – спросил я, подойдя.
– В тумане...
Я знал, что это значит. Жидкость внутри глазного яблока начала флуоресцировать под действием излучения. Индикатор на столе, на расстоянии двух метров, предостерегающе тикал: все тело Зорина стало радиоактивным. Должно быть, он получил огромную дозу.
– Болит у тебя что-нибудь?
– Нет, только слабость... и все уплывает... Я взял его за плечи.
– Пойдем, ляжешь.
Он тяжело оперся на меня и двинулся к койке. Когда он уже лежал, укрытый одеялом, а я возился, перебирая запасы лекарств, мне было слышно, как он пробормотал:
– Глупо...
Когда я позже подошел к нему, он заговорил о каких-то сигналах, об автоматах, о «Гее». Я пощупал у него пульс: была сильная горячка. Я решил, что он бредит, и не обратил на его слова внимания. Вскоре он вовсе потерял сознание. За несколько часов я провел тщательные исследования; они показали, что пораженный костный мозг не вырабатывает кровяных телец. У меня было шесть ампул консервированной крови, и я сделал ему переливание, но это было каплей в море.
Поглощенный мыслями о способах спасти его, я совсем забыл о разговоре с «Геей».
Я рылся в справочниках, искал описания лучевых болезней. Чем больше я читал, тем яснее становилось, что Зорин обречен.
Перед самым рассветом меня, склонившегося над трионовыми экранами, вдруг свалил глубочайший сон. Очнулся я от железного грохота. Метеориты разбивались о крышу, давно уже был день. До вечера я не отходил от бесчувственного товарища, а вечером пошел наверх; но прием был таким плохим, что я улавливал только искаженные обрывки голосов.
«Это ничего, – подумал я. – Вызову автоматы, теперь они уже придут и исправят антенну».
Когда я подошел к панели управления, у меня мелькнула мысль, что автоматы не придут. Вызвать их можно только по радио, которое не действует. Нужно было вызвать их вчера, как только Зорин вернулся: тогда передатчик еще кое-как действовал. Но в смятении я забыл тогда обо всем. В первый момент у меня ноги подкосились от этого открытия, но я овладел собою и кинулся в шлюз. Когда я проходил через каюту, Зорин окликнул меня: он был уже в сознании.
– Ты уже разговаривал? – спросил он. – Какие вести?
Я не мог сказать ему правду. Впрочем, завтра радио уже будет работать. Поэтому, догадываясь о содержании передачи по услышанным обрывкам, я реконструировал ее всю. Тотчас после того Зорин уснул, и я потихоньку выбрался в шлюз. Я надел скафандр, замкнул шлем и уже собрался положить руку на рычаги, как вдруг меня поразила одна мысль: «А что, если я погибну и Зорин останется один, неспособный двигаться, слепой, беспомощный?»
С минуту я стоял, словно окаменев, а потом так же тихо снял скафандр и вернулся в кабину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});