Читать интересную книгу Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– Надеюсь, мы встретимся, очень скоро… – закурив Camel, он щелкнул пальцами в сторону молчаливого хозяина заведения. Кофе оказался отличным. Макс решил выпить еще чашку.

Длинные пальцы, с коротко стрижеными ногтями, уверенно вскрывали тайник в половицах. Дорогой друг, как Генрих, невольно, называл доктора Горовиц, стояла на коленях. Жакет она сняла, бросив на старый, потрепанный диван в гостиной. К стене придвинули узкую кровать, застеленную шерстяным одеялом, с плоской подушкой. Спальни здесь не имелось. Маленькая кухня блестела чистотой. В передней, в стене, открывалась дверь кладовки. Доктор Горовиц попросила Генриха достать чемодан. Они выпили кофе, фон Рабе предложил вымыть посуду. Дорогой друг посмотрела на него безмятежными, голубыми глазами:

– Если вы хотите проверить ванную, можете не стесняться. Здесь нет камер и записывающих устройств. Это безопасная квартира, – Генрих, почему-то, покраснел. Ванную отделали коричневой, скромной плиткой. Кроме дешевого мыла, коробочки с зубным порошком и полотенца, в ней больше ничего не было.

– Не придерешься, – одобрительно сказал Генрих, вернувшись на кухню с чистыми чашками и кофейником. Дорогой друг складывала в бумажный пакет окурки, и картонную упаковку из «Кухни Суматры». Генрих, с удивлением, заметил пачку женских журналов:

– Кэрол Ломбард подарила Кларку Гейблу автомобиль, украшенный рисунками сердец… – прочел Генрих, на обложке. Дива опиралась на капот лимузина, в широких брюках и тонком, перехваченным на талии ремнем, свитере. Светлые локоны спускались на плечи:

– Вы на нее похожи… – Генрих кивнул на актрису: «В моем городе показывают американские фильмы».

Квартира была безопасной, однако осторожность, все равно, не мешала.

За кофе они с доктором Горовиц не называли друг друга по именам. Генрих представился, поднимаясь вслед за женщиной по скрипучей, деревянной лестнице, на третий этаж дома. Чулок она не носила, стройные ноги немного загорели. Туфли она надела почти без каблука, но и в них была выше Генриха. Заслышав его имя, женщина обернулась. Она стояла на верхней ступеньке, Подняв глаза, Генрих уперся взглядом в пуговицы ее блузки, тонкого хлопка. Шея была обнажена, белая кожа уходила вниз. Она прикусила губу: «Максимилиан фон Рабе ваш родственник?»

– Старший брат, – угрюмо ответил Генрих.

Балкон выходил на зады дома, к блестящему под жарким солнцем каналу. Внизу жильцы устроили огород и курятник. Они курили, глядя на моторную лодку, у рыночной пристани, на баржи с пустыми ящиками для овощей. Доктор Горовиц, быстро, рассказала, что не может ни покинуть Голландию сама, ни увезти сыновей.

– Я должна была отправиться в Польшу, в начале лета. Я вам покажу свои документы. Однако я не могла уезжать, не узнав, что с мальчиками… – она повела сигаретой в воздухе, – и у меня раненый на руках, мой парижский родственник. Он оправился, во Францию собирается. У него семья, мать, инвалид, и невеста. Он переправит их в безопасное место, и вернется. Будет сражаться… – она запнулась: «Простите».

– С нацистами, – спокойно сказал Генрих:

– Вы говорили, что Мишель пропал без вести. Я выясню, что случилось. Если он в Германии, я помогу ему бежать… – Генрих подумал, что Макс, наверняка, знает, где Мишель де Лу. Брат умел держать язык за зубами, и дома о подробностях работы не распространялся. Генрих решил:

– Такое я у него выведать смогу. В конце концов, просмотрю списки военнопленных. У меня есть и примерная дата, и место, где его в плен взяли… – документы в рейхе держались в строгом порядке. Никого не расстреливали, не вешали, и не гильотинировали, без соответствующего приказа, и выставления счета семье, если она проживала в Германии, и сама не находилась в концентрационном лагере. Родственники казненного оплачивали услуги государственного защитника. Сохранялась видимость того, что правосудие, в рейхе, действительно существует.

Адвокаты, выступая на таких фарсах, говорили, что обвиняемый полностью признает вину и отказывается от защиты. Счета выписывали за содержание в тюремной камере, за услуги по приведению приговора в силу, и за почтовую пересылку документов. Даже казни военнопленных, согласно Женевской конвенции, проходили после видимости трибунала.

– Если его расстреляли, я об этом узнаю, – понял Генрих, – а если нет, то я найду его в лагере… – он занес в блокнот, шифром, имя месье Теодора Корнеля. Генрих отозвался:

– Питер рассказывал о вашей семье. С Мишелем я в Праге встречался. Он очень хороший человек. Они с моим старшим братом еще в Испании… -Генрих поискал слово, – виделись, в первый раз. Если я доберусь до Парижа, я постараюсь обезопасить деятельность Теодора и его группы… – Эстер помолчала:

– Он соберет людей. Теодор не такой человек, чтобы в стороне оставаться. Он пошел на войну, хотя у него, как и у меня, американский паспорт… – кузен хотел отправить мать и Аннет на запад, в Бретань.

Теодор мало об этом говорил:

– Мама в инвалидном кресле, плохо себя чувствует… – Эстер не спрашивала, чем болеет мадам Жанна. Семья привыкла думать, что она живет в деревне:

– Я тоже дурак, – сварливо сказал Теодор, расхаживая по комнате, с костылем, – надо было прошлой весной пойти с Аннет в мэрию. Зарегистрировать брак, оформить ей американский паспорт. У мамы он есть… – взглянув на лицо Эстер, он спохватился:

– Прости. Мерзавец твой бывший муж, извини за прямоту. Отказать детям в документах… – Эстер, устало, покачала головой:

– Давид хочет мне отомстить, только зачем он мальчиков использует? Хотя подобное больнее… – кузен затянулся крепкой самокруткой. У семьи де Йонгов, в огороде, с прошлого века, осталась делянка табака. Рыбаки предпочитали его покупным папиросам:

– Я, вместо этого, – желчно продолжил Теодор, – устраивал выставку, посещал с Аннет светские свадьбы и обеды… – он повел рукой: «Исправлю свои ошибки».

Кузен надеялся, что немцы не доберутся до бретонской глуши.

Генрих признался Эстер, что навещал Мон-Сен-Мартен, с братом, приехав туда после смерти барона и баронессы:

– О враче, Гольдберге, которого они спасали, – фон Рабе потушил сигарету в медной пепельнице, – ничего не известно. Я за него молился… – он искоса посмотрел на доктора Горовиц: «Простите».

– Евреи тоже молятся, – в ее изящных пальцах дымился окурок:

– Однако, сейчас надо не только молиться, но и действовать… – она вздернула подбородок, – с концлагерем, вы хорошо придумали. В Мон-Сен-Мартене достойные люди. Они помогут евреям бежать… – Генрих вспомнил рассказы немецкого коменданта:

– Брат второй… – он почувствовал неловкость, – жены вашего первого… – Эстер закатила глаза:

– Брат Элизы. Я знаю, что он готовится священником стать. Церковь тоже вмешается, я уверена… – у нее был, на редкость, хороший немецкий язык. Женщина пожала плечами:

– Идиш я с младенчества знаю. Мама меня и Аарона водила в детскую группу, социалистическую… – Эстер хихикнула:

– От партии Бунд. Мама была профсоюзной активисткой, боролась за права женщин, работниц на фабриках. Я в красных пеленках выросла, как у нас говорят. Немецкий я в школе начала учить, и быстро подхватила. Здесь много евреев, беженцев из Германии. Я их в госпитале принимала… – Эстер, на мгновение, коснулась руки Генриха:

– Спасибо, что вы в Праге… Мальчик, которого вы спасли, Пауль, он в Лондоне, в семье, и остальные дети тоже…

– Просто мой долг, – ответил Генрих, – и я в Праге не один этим занимался. Но Аарон… – он замялся, – Советский Союз присоединил Прибалтику, а вы говорите, что он в Каунасе обосновался… – Эстер вздохнула:

– На Песах… Пасху, с ним все в порядке было. Доктор Судаков туда собирался. Вы его тоже знаете. Он мог уговорить Аарона в Палестину поехать, с другими евреями… – длинные пальцы стряхнули пепел. По каналу тарахтел катер, перекликались курицы. В соседней квартире, радио играло музыку.

– Генрих, – ее глаза стали большими, расширенными, – слухи о лагерях, возводящихся в Польше. Для кого эти лагеря, что вы… – она смутилась, – они, собираются делать, с евреями?

– Окончательное решение, – услышал Генрих ленивый голос брата. Он вспомнил распоряжение Гейдриха. Евреев Польши, из провинциальных городов, перевозили в крупные населенные пункты, с железнодорожными путями:

– Но в остальном, – подумал Генрих, – в Аушвице нет ничего подозрительного. Просто большой лагерь, больше Дахау… – он сказал доктору Горовиц, что евреев, скорее всего, будут содержать либо в гетто, либо в подобных, массовых лагерях. Генрих замялся:

– Они, доктор Горовиц, говорят, что хотят покончить с еврейством. Имеется в виду, что евреев Европы депортируют в лагеря. Я так думаю, – прибавил Генрих: