– Ебёна-Матрёна! – барыня с порога глас драть не стала, а ещё не очень чтоб громко заметила: «Вот они где – пироги!»
– Матушка, меня Пелагеей зовут, а не Матрёшкою… – чуть ли рачки не поползла с перепугу до барыни девка новая.
– Да уж знаю! – откликнулась барыня, – Ну готовьте зараз к обедне сраки все три! Ужо вам я сейчас отчитаю псалом…
Это было Кузьме на заметку указано, как на огрешённый им сан.
– Позволь, матушка! – взгоношился Кузьма. – А Аришка-то тута где среди нас двоих будет замешана? Чай она не еблась равно нам! Так, зашла, может чисто по случаю какому ей надобному. Мы же и не видали иё!
– Не видали? – у барыни взгляд суров и стрела между глаз не расходится. – А чего ж она жмётся тогда за тобой, как до стебля листок? А ну, Ришка, сама отвечай – что, лепилась к ним, любодеям намоченным?
Арина глаза и до пол, вся молчит.
– Ну разок лишь за яйца взялась, да потрогалась! – вновь вступился Кузьма, да сам же не выдержал: «Правда, ох как и лихо эт у ийё…»
На что барыня уж и не вынесла более и три рака образовала из них всех одним своим зычно-огромким возгласом: «За яйца?! Ах вы мудовъебеи измочаленные! Становись похабцы на очередь, не то враз на Макара пошлю – с вами справиться!»
А с Макаром знакомство вести на конюшне через батог не охотник никто никогда, оттого как Макар на хозяйстве своём среди упряжей, как в родных стенах силу духа и тела обретал непомерянную и руки тяжесть, да силушку не мог удержать – порол так порол.
А когда через час-какой все втроём с порозовевшими щеками пониже спины стояли средь горницы, то и выдавала им барыня по строгости каждому. Больше всех, конечно, Кузьме повезло, как барыни крестнику.
– Отпоёшь! – дала коротко барыня указанье подъячему – больно слушать любила уж «кузькин звон» над воскресным хоралом. – Да смотри, только дашь петуха – на себя пеняй! Тогда батюшке всё расскажу о тебе, пиздолюб! Иди с богом…
Кузьма и пошёл. И остамшись лишь две. На весь свет виноватые.
Аришка не так тряслась – уже видела, попускает-то барыню полуденный гнев, вот до морсу уже добралась. А у барыни клюквенный морс – дело первое в зной. Чище хмеля снимает тоску. А вот Пелагея второй лишь день у барыни в дворне, незнакома ни с кем и ни с чем пока, кроме разве что хуя Кузьмы ей уж наставленного. Так Пелаша вся ажно поджималась пиздой «Ой, что будет-та!..»
– Ну и что с вами мне, раскрасавицы? – барыня раздумчива с морсу, слизывает яркие капельки с чуть заметных усов, – Коль ебаться такие вы спорые… Поебаться в чистое полюшко отослать? Там, поди, и мужиков на вас станется, да и всполете так мне гряду, что небось заглядение? Ришка, а?
Арина тревожно чуть заперебирала пятками. Мужиков, может статься и не так страшно ей, а вот «гряда» барыни ей знакома была хорошо – там ведь можно в гряду ту и лечь, как придётся без продыху от зари до зари…
– Что, видать по всём, не соскучилась по прополке-то? А то враз! – барыня за сиську здоровую себя почесала блаженно, – Или может вас всё же к Макару отдать в услужение? Чай ебливых таких кобыл у него само то – недочёт. Ришка, будешь кобылою?
Аришка снова глаза по полу, отвечает как заведено, а у самой голос присел и не слышно пошти: «Буду, матушка…»
– Ладно уж! – барыня сжалилась, поднялась неспешно, подошла близко жарко совсем, да Аришку за торс.
Аришка вверх глаза и румянец по щёкам навскорь. Прижала крепко барыня её до себе, наложила большой рот свой на пунцовые губы Аришке и в поцелуе зашлась. «Ох!», понравилось, «Леший с вами, дурёхи мои! Бери, Ришка, эту ебёну транду-вертизадницу и пойдёте за лыком в лес. Нанесёте мне лыка красивого на рукоделия. Да не с опушки, а самого, что первый сорт – из-под Кемаровки. Это вам дня на три пошататься по кочкам, подумать зараз, как ли стоит с хуем тереться-знакомиться почём зря!»
Пелагея стояла поди чуть обомлев: в лес-то ей не привыкать, да поцелуй барынин увидала впервые такой, что всё в ней перепуталось – как же так? Только зря обомлела – заметила это барыня и развеяла тут же её вопрос: перекачнулась к ней, сильно вжала в себя и давай языком по губам у оглупевшей до одури девки водить. Сильно чмокнула, да отпустила за жопу тогда. Пелагея, как пьяный на празднике – не поймёт, это свадьба, чи поминки?! Глаза растопырила, как у козы на листок, так барыня, нету сил, рассмеялась:
– Убирай, Ришка, эту дуру скорей, не могу! Ой вернётесь, уж чую – влюблюсь, дело милое! Прочь с глаз моих, подлые!!!
***
Так и оказались в лесу. Для Аришки тот лес красота, да и всё. Так бы ночью у пня и спала, потому росла на степу, дерева только три сразу видела. Хорошо хоть Пелагея обычна по полянам, да буреломам расхаживать оказалась. До лесины Кемаровки добрый день пути, так под первый же вечер сообразила Пелаша и костра разложить, и место присмотреть на ночлег, и веток накидать под себя. Уснули уж.
Только стала на небо взбираться луна крутобокая, ярко-июльская, затревожила сон. Очнулась Аришка, как в роздыхе – душно стало ей середи пышных трав на поляне. Вязок сон не идёт, лишь побалывается, вроде смежит глаза, а забрать не берёт. Вздыхала Аришка, ворочалась на колких ветках, да луна ещё жжёт…
«Ты чего?», Пелагея от просыпу смурное лицо. «Не лежиться…», Аришка в ответ. «Не лежиться – пойди, да проссысь!», Пелагея развеселилась сама – и у неё уже сон, как рукой. Лежит, смотрит вверх, а наверху ведь – луна словно нечаянное ночное солнышко. «Ветки колкие!..», Аришка жаловаться тогда ей далее. «А эт ничего, скоро привыкнешь!», Пелагея в ответ, «Как к хую. Это только сначала смешно». «Ты небось попривыкла уж?», Аришка повернулась на бок, на Пелашку озорную поближе смотреть. «Это к хую-то? Только чуток…», созналась товарка по лыково промыслу, «Больно тревожен стояк у Кузьмы! Девки говорят, он и до вечера мог так ебать, если взялся в обед…»
– Ой, да я же про ветки спросила-то!.. – спохватилась Аришка, смеясь, – Но только давай и про хуй. Интереснее!
– К веткам, да хворосту я с мальства лесом обучена, – Пелагея запотягивалась на своей лежанке и впрямь, как на перине какой. – Аришка, а что это барыня целовалась так?
– А то! – потянулась Аришка к своей неразумной ещё, как сама барыня; подалась близко телом до жар и прошептала ей в ухо: «Ебать тебя будет наша барыня! Что – не пробовала?»
– Как ебать!?! – Пелагея даже встревожилась по ночи и на Аришку глаза все и развернулась к ней.
– До того, что понравится!.. – объяснила Аришка устав. – Драть, будто по-кобелиному или выгладит всю, что зайдёшься в руках и намочишь в постель…
– Да как же, Ариш? – совершенно от глузда запряталась Пелагея, – У неё ж нет, поди, и чем! Как же так?
– А вот хошь покажу как?! – Аришка совсем подобралась к Пелаше под жаркую, да ладонью её по животу осторожно оглаживает: «Хошь покажу? Давай, Пелашенька, я сегодня твоей буду барыней!»
«Да как же, Аришенька?», Пелагея не находилась всё, «Разве девки девок ебут? Мне так стыдно будет с тобой. Мне уже с тобой стыдно лежать! Фух, стыдоба какая с тобой рядом мне спать тут!..» «А не стыдись, девка-холопка! Не для того тебя в услужение взято мне было, чтоб ты прела тут лишь от своей одури! Ебут, моя сладкая, ещё как ебут!», Арина, путаясь в споднем у Пелашки, хватала уже её за пизду, «Ты же потная вся, как лошак, девка-дрянь! Я тебя осторожно побалую, не то что Кузьма! Ну как, пойдёшь ко мне в девки на ночку, Палашенька?» «Ариша… Ариша…», Пелагея в жару вся куёвдилась, «Ну давай уж… Пойду!..»
– Так и сразу бы! – Арина привстала над ней. – А то вздумала барыне перечить! Вот когда б тебе всыпала в хвост? Ну держись мне теперь, дура глупая! Буду, так и быть, в науку тебя непутёвую запускать.
Арина задрала на Пелашке подол и устроилась к ней меж колен. Раскорячив как можно девичью гордость за коленки на стороны, она сунула палец в горячий оволосатеный рот девки. «Да ты взмокла, коза деревенская, как на выданье! Чиво – не ебут без причин на деревне-то?», Аришка почмокала пальцем туда-суда в тёмной дырке пизды, «Отвечай, когда барыня спрашивает, да сиськи уж давай мне покажи, поди там их и нет у тебя, дура мокрая!» «Ой, барыня, ой не ебут…», Пелагея из сарафана корячилась, да выкручивалась, чтобы с пальца собой не слезать.
Сарафан был ещё на голове, а уж почувствовалось – припала Аришка-«барыня» ртом к грудям, защемила губами сосок. «Уф! Хороша! Молодец, отростила торчки! Дыню пробовала, дура, когда? Вот точно так…» «Нет, не пробовала, барыня…», пропищала Пелашка в ответ, заходясь уж от тепла в животе, что от пальца Аришкиного взапускалось, «У нас дынев отроду не водится…». «А и что с тебя дуры нетёсанной брать тогда! Не буду тебя ебсти, хлопка текучая…», Аришка выдернула в сердцах палец из Пелашкиной пизды и задумчиво сунула себе в рот. «Барыня… барыня…», Пелагея ажно зашлась животом, «Поиби!..» «Ну уж нет!», Арина схлопнула перед собой колени подававшейся к ней девки, «Сперва барыню свою ублажи, паршивка, а то ишь завздыхала валяется! Раздевай свою барыню, Пелашка!»