Читать интересную книгу Брат Томас - Дин Кунц

Обедая в дешевом итальянском ресторане и мечтая вернуться в Джерси, он внезапно понял, что должен уйти в монахи.

Став послушником, следуя по пути раскаяния, Костяшки впервые в жизни познал, что есть настоящее счастье. В аббатстве Святого Варфоломея он просто расцвел.

И теперь, снежной ночью много лет спустя, когда я раздумывал, а не проглотить ли еще пару таблеток аспирина, он сказал:

— Тот священник, его фамилия Хубнер, не любил американских индейцев. И потому, что они за бесценок продали свою землю, и потому, что он постоянно проигрывал в «блэк джек» в их казино.[6] В том числе проиграл и часть займа, полученного от Тони Мартинелли.

— Я удивлен, что Мартинелли одолжил деньги священнику.

— Тони рассуждал просто: если Хубнер не сможет платить восемь процентов в неделю из собственного кармана, то всегда сможет украсть воскресные пожертвования. Как выяснилось, Хубнер мог играть на деньги и щипать за зад официанток, но не крал. И вот когда он перестает платить проценты, Тони посылает к нему парня, чтобы тот помог священнику разрешить возникшую моральную дилемму.

— Парня, но не вас.

— Парня, но не меня. Мы прозвали его Иголки.

— Не хочется мне узнавать, почему его прозвали Иголки.

— И правильно, что не хочется, — кивнул брат Костяшки. — Короче, Иголки дает Хубнеру еще один шанс заплатить, но, вместо того чтобы принять это требование с христианским терпением, священник говорит: «Иди в ад». Потом вытаскивает пистолет и пытается выписать нашему парню билет в то самое место.

— Священник его застрелил?

— Возможно, он был методистом, а не лютеранином. Он стреляет, но только ранит нашего парня в плечо, а Иголки выхватывает у него пистолет и убивает его.

— Значит, этот священник мог застрелить человека, но не мог воровать.

— Я не говорю, что это традиционное методистское учение.

— Да, сэр. Я понимаю.

— Теперь, думая об этом, я даже склоняюсь к мысли, что священник, возможно, был унитарием. В любом случае он был священником, и его застрелили, то есть плохое может случиться с любым, даже с монахом.

Хотя холод декабрьской ночи не полностью покинул меня, я прижал холодную банку колы ко лбу.

— Проблема, которая здесь возникла, связана с бодэчами.

Поскольку в аббатстве Святого Варфоломея он был одним из моих доверенных лиц, я рассказал ему о трех демонических тенях, склонившихся над кроватью Юстины.

— И они болтались около монаха, о тело которого ты чуть не споткнулся?

— Нет, сэр. Они явились сюда за чем-то большим, чем один потерявший сознание монах.

— Ты прав. Такая мелочь нигде не соберет толпу.

Он поднялся с кресла и подошел к окну. Несколько мгновений смотрел в ночь.

— Я вот думаю… По-твоему, мое прошлое догоняет меня?

— Прошло уже пятнадцать лет. Разве Мартинелли не в тюрьме?

— Он давно умер. Но некоторые из этих бандитов очень злопамятны.

— Если бы вас выследил киллер, сэр, вы бы уже умерли, не так ли?

— Абсолютно. Читал бы старые журналы в приемной Чистилища.

— Не думаю, что происходящее как-то связано с вашим далеким прошлым.

Он отвернулся от окна.

— Твои бы слова да в ухо Господа. Это будет ужасно, если здесь кто-то пострадает из-за меня.

— Ваше присутствие здесь всех только радует, — заверил я его.

Углы на его лице сместились, сложившись в улыбку, которая могла напугать тех, кто его не знал.

— Ты хороший мальчик. Будь у меня сын, я бы только радовался, если бы он был немного похож на тебя.

— Поскольку я знаю, каково быть мной, я бы никому не пожелал быть на меня похожим, сэр.

— Хотя, будь я твоим отцом, — продолжил брат Костяшки, — ты был бы ниже ростом, шире в плечах и с более короткой шеей.

— Длинная шея мне все равно не нужна, — ответил я. — Галстуки я не ношу.

— Нет, сынок, шея нужна тебе для того, чтобы высовываться. Именно это ты и делаешь. Такая уж у тебя натура.

— В последнее время я раздумывал над тем, чтобы надеть рясу. Стать послушником.

Он вернулся к своему креслу, но сел на подлокотник. Заговорил не сразу.

— Может, когда-нибудь ты услышишь зов. Но не скоро. Ты человек мирской и таким должен оставаться.

Я покачал головой:

— Не думаю, что в мире мне лучше, чем здесь.

— Все дело в том, что ты нужен миру, сынок. Тебе там хватает дел.

— Этого-то я и боюсь. Того, что должен делать.

— Монастырь — не убежище. Если бандит хочет прийти сюда и стать монахом, он может прийти, потому что решил открыть себя чему-то большему, чем мир, а не потому, что задумал свернуться в маленький шарик, укрыться под панцирем, как черепаха.

— Есть кое-что такое, от чего человек просто должен укрыться, сэр.

— Ты про позапрошлое лето, стрельбу в торговом центре? За это тебе ни у кого не нужно просить прощения, сынок.

— Я знал, что-то грядет, они грядут. Фанатики. Мне следовало их остановить. Погибли девятнадцать человек.

— Все говорят, что погибли бы сотни, если б не ты.

— Я — не герой. Если бы люди знали о моем даре и знали, что я все равно не сумел остановить этих фанатиков, они бы не превозносили меня как героя.

— Ты и не Бог. Ты сделал все, что мог, никто не сделал бы больше.

Я поставил банку колы, взял пузырек с таблетками аспирина, вытряс еще две на ладонь, сменил тему:

— Вы собираетесь разбудить аббата и сказать ему о том, что я чуть не споткнулся о лежащего на земле монаха?

Он смотрел на меня, похоже решая, позволить ли мне сменить тему.

— Возможно, и скажу. Со временем. Но сначала пройдусь по кельям, посмотрю, может, кто прикладывает лед к шишке на голове.

— Монах, о которого я чуть не споткнулся.

— Именно. У нас два вопроса. Второй — почему кому-то понадобилось бить монаха дубинкой по голове? Но первый — почему в такой час монах оказался там, где его ударили дубинкой по голове?

— Как я понимаю, вы не хотите, чтобы у этого брата возникли неприятности.

— Если он согрешил, я не собираюсь помогать ему укрывать содеянное от исповедника. Его душе пользы от этого не будет. Но если речь идет о какой-то глупости, приору знать об этом необязательно.

Приор ведает в монастыре дисциплинарными вопросами.

Приором аббатства Святого Варфоломея был отец Рейнхарт, пожилой монах с тонкими губами и длинным, острым носом. Глаза, брови и волосы были у него цвета Пепельной среды.[7]

Шагая, отец Рейнхарт напоминал душу, плывущую над землей, так бесшумно он передвигался. Многие монахи называли его Серым призраком, пусть и любя.

Строгий, но справедливый, отец Рейнхарт никогда не карал слишком жестоко. Когда-то он был директором католической школы и предупреждал, что у него есть трость, которую он еще не пускал в ход. В трости он просверлил дырки, чтобы уменьшить сопротивление воздуха. «Хочу, чтобы вы это знали», — говорил он, подмигивая.

Брат Костяшки, уже направившись к двери, оглянулся. Посмотрел на меня.

— Если грядет что-то дурное, сколько у нас времени?

— После того как показываются первые бодэчи… иногда день, обычно — два.

— Ты уверен, что сотрясения мозга у тебя нет?

— Четыре таблетки аспирина меня вылечат, — заверил я его. Отправил вторую пару в рот, разжевал.

Костяшки передернуло.

— Ты что, крутой парень?

— Я прочитал, что так они всасываются в кровь быстрее, через ткани языка.

— Разве врач, когда делает прививку от гриппа, колет в язык? Попытайся поспать несколько часов.

— Попытаюсь.

— Найди меня после Lauds, перед мессой, я расскажу тебе, кого хряпнули по голове… и, возможно, почему, если сам он знает. Да пребудет с тобой Христос, сынок.

— И с вами.

Он вышел в коридор, закрыл за собой дверь.

Двери апартаментов для гостей, как и в монашеских кельях в другом крыле, без замков. Здесь все уважают право каждого на уединение.

Я перенес стул с высокой спинкой к двери. Поставил под ручку, чтобы никто не смог ко мне войти.

Может, аспирин из разжеванных таблеток и всасывается, но на вкус они — настоящее дерьмо.

Когда выпил колы, чтобы убрать этот мерзкий вкус, разжеванные таблетки прореагировали с напитком, и изо рта у меня полезла пена, словно у бешеной собаки.

Если уж говорить о трагических фигурах, к фарсу у меня куда больше таланта, чем у Гамлета, и уж не знаю, поскальзывался ли король Лир на банановой кожуре, но мои ноги находят ее при каждом шаге.

Глава 9

В удобных, но простеньких гостевых апартаментах имелась и душевая, но такая маленькая, что казалось, будто я стою в гробу.

Десять минут горячая вода падала на мое левое плечо, на которое пришелся удар дубинки таинственного нападавшего. Мышцы расслабились, но боль полностью не ушла.