месте.
— Хорошо, постараюсь приехать как можно скорее.
«Как можно скорее» в понимание Германа — это пятнадцать минут. Он приехал так быстро, словно все это время только и ждал моего звонка. А когда я позвонила, тут же рванул ко мне.
— Открыто, — сквозь слезы выкрикнула я, продолжая растирать ладонями разболевшуюся поясницу.
Вначале послышался хлопок двери, потом неспешная возня в прихожей, а минуту спустя в комнату вошел Герман.
— Что тут происходит, Дана?
Широкая бровь мужчины насмешливо вздернулась, а уголков губ коснулась игривая ухмылка. Герман окинул взглядом комнату и учиненный мной беспорядок. Звонко присвистнул и присел рядом со мной на корточки.
Так стало удобнее, ведь мне больше не приходилось смотреть на Германа, запрокинув голову.
— У меня ничего не получается, — слизнула с губы вновь скатившуюся слезу и было уже отвернулась, как напряженные пальцы легли на мой подбородок. Слегка удерживая, Герман повернул меня к себе лицом. Окинул изучающим взглядом, тут же перестав ухмыляться.
— Из-за этого ты ревешь? — недоверчиво прошептал он, наклонившись ко мне ближе и пальцем свободной руки ткнув во все еще несобранную кровать. — Или что-то еще случилось?
Мне почему-то показалось, что Герман чем-то вдруг обеспокоился. Тревожность пролегла в складке между нахмуренных бровей, словно он усиленно думал. Пристальнее заглядывал в мои глаза, в попытке уличить за ложь. Конечно, я же уже ему врала. О каком доверии я могла думать?
Мы оба с опаской относились к тому, что говорили друг другу.
— Спина болит, — на этот раз не соврала. От нагрузки поясницу ломило, не помогал ни массаж, ни смена позы, ни даже легкая разминка.
— Живот? Схватки? Отеки? — стал сбивчиво перечислять Герман, за малым не бросаясь вызывать скорую помощь. — Документы в машине. Мне их принести?
— Нет, не нужно, — умиленно наблюдала за его суетливыми движениями. — Я в порядке. А он, — ткнула пальцем в живот. — Явно не согласен появляться на свет, пока мама не соберет чертову кровать.
— Самостоятельной девочке нужна помощь в сборке мебели? — съязвил Герман, слегка расслабившись.
— Да, — глухо выдохнула я. — И помощь врача.
Протянула руку, показывая наспех забинтованную ладонь. Он бережно размотал бинт, критично осмотрел неглубокую рану и встал, увлекая меня за собой.
— Рану нужно обработать. Аптечка есть?
— Да, в шкафчике с витаминами, — весело хмыкнула я, поймав на себе взгляд карих глаз. — Прости, что не сказала сразу. Я просто не привыкла к контролю.
Виновато вглядывалась в лицо Германа, искренне сожалея, что пошла на вранье.
— И ты прости, что напираю на тебя. Но сейчас тебе придется потерпеть еще кое-что…
=13=
Герман
Порез оказался неглубоким, но на сгибе, по этому каждый раз, когда она будет сжимать кулачок — будет испытывать боль. Найдя в аптечке все необходимое, принялся обрабатывать перекисью, аккуратно удерживая за пальцы, чтобы Богдана не отдернула руку.
— Как тебя угораздило? — решил отвлечь вопросом, ведь заметил, как девушка напряглась и попыталась высвободить пальцы.
— Отвертка соскочила, — пожала плечами, а потом резко вскрикнула. — Щиплет, ай!
— Если хочешь… я могу подуть?! — бросил, словно в шутку, но не шутил.
Мы оба замерли, продолжая смотреть друг другу в глаза. Я с нетерпением ждал ответа. А во взгляде Богданы промелькнула неуверенность и едва заметное согласие. Приняв молчание за разрешение, подул на рану. Сначала несильно, потом поднеся ладонь ближе к своим губам.
Держать себя в руках оказалось сложно. Кожа на запястье Даны пахла чем-то сладковатым и манящим, и я не удержался. Пробно коснулся кожи возле пореза, оставляя почти невесомый поцелуй. Потом еще один, а следом другой. Богдана хоть и замерла от моих действий, но руку не вырвала.
Разжала пальчики, выгнула ладонь еще больше, позволив оставить еще несколько поцелуев.
— Ты неправильно жалеешь! — хрипло отозвалась она.
— А как нужно? — спросил на полном серьезе, но услышав ответ, рассмеялся в голос вместе с Богданой.
— Нужно говорить при каждом поцелуе: у собаки боли, у кошки боли…
— У Богданы заживи, — подытожил я, целуя запястья.
Чувствуя губами нежность ее кожи, и трепетную дрожь, становилось сложно дышать. Поспешил отпустить ее руку, взял бинт и ножницы, немного отвлекаясь от бесконтрольного притяжения.
И как только можно было обидеть такую хрупкую, нежную девочку? Как можно было надругаться над чистой душой? Злость на брата с новой силой возвращалась в мое сердце, это я тоже не мог контролировать.
— Я сейчас забинтую опять, а на ночь лучше оставить рану открытой, так заживет быстрее, — сосредоточенно взялся за дело, на этот раз избегая ее взгляда. Мысли о Давиде и о том, что он сделал, наверняка отражались в глубине моих глаз.
— Отец моего ребенка… — вдруг заговорила Богдана, а я замер. — Он… он ничего не знает.
Посмотрел ей в глаза, а она стыдливо спрятала свои под густыми ресницами.
— Ты не обязана ничего мне объяснять.
Взяв девушку за подбородок, вынудил посмотреть на меня.
— Я знаю, что не обязана, — она нервно облизала губы. — Просто хочу это сделать, потому что нечестно скрывать от тебя эту информацию. Не после того, что ты делаешь для меня.
Нечестно! Черт, она понятия не имела, что такое нечестно! Нечестно было притворяться проходимцем, имея кровное родство с Давидом. В ее животе был мой племянник, и если бы Дана знала это, то меня рядом с ней уже бы не было. В этом я был абсолютно уверен.
Однако я не стал останавливать ее порыв, поделиться со мной самым сокровенным и в той же степени самым ужасным.
— Отец моего ребенка ничего не знает, потому что нас не связывают какие-либо отношения, — начала она ровным, ничего не выражающим голосом. — Мы недолго встречались, а потом он сказал мне, что женат… А я обязана быть его любовницей.
Что ж… это было в стиле Давида. Он ловко распределял роли своему окружению. Дети — две дочки — ненужные отпрыски, потому что Давиду нужен был сын. Жена — просто безликая тень, послушная