Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Не хочу; я спал почти три дня, — возразил он, однако все же пристроил голову на подушку; та скривилась:

— «Спал». Ты не спал, а валялся в бесчувствии и путался в кошмарах, это большая разница. Теперь же ты должен уснуть как положено — во сне выздоровление идет скорее; а чтобы твои видения тебе не мешали… Подвинься, — скомандовала она, пихнув Курта в бок коленом, и, присев на кровать, прижала ладони к его вискам, строго предупредив: — Не дергайся.

Увернуться от крепких прохладных рук он сначала не успел, а спустя мгновение — не пожелал, ощущая, как уходит головная боль, самого наличия которой не замечал до сего момента, умеряется тошнота, и лишь слабость одолевает все больше и больше, захватывая все тело — ноги, руки, слипающиеся веки, сам рассудок…

Курт зажмурился, вдохнув глубоко, полной грудью, подобравшись всем телом, и показалось даже, что его засыпающий мозг — просто такая же мышца, напрягшаяся перед ударом; словно в тумане перед памятью проплыло ухмыляющееся лицо Хауэра и насмешливое «в голове мышцы не накачаешь»…

— Прекрати, — осадила Нессель, довольно ощутительно шлепнув его ладонью в лоб, отчего в затылке прострелило короткой резкой болью; он зашипел, поморщась, и та наставительно кивнула: — Сам виноват. Прекрати. Ты мне мешаешь.

— Мне не по душе то, что ты делаешь.

— Ага, стало быть, тебе по душе выкрикивать всякий вздор и вскакивать в холодном поту?.. Прекрати рыпаться и расслабься, я пытаюсь тебе помочь — ты должен уснуть, причем уснуть спокойно.

— Не хочу, чтобы копались в моих мозгах, — отозвался Курт твердо. — Неужто у тебя не найдется какого-нибудь сонного снадобья — средь таких-то запасов?

— Вот когда уйдешь отсюда, тогда и станешь лечиться, как вздумается, а покамест — делай то, что я говорю. Да перестань, — чуть смягчилась Нессель, когда он дернул головой, снова увернувшись от ее ладони. — Нигде я не копаюсь, всего лишь пытаюсь успокоить твои нервы. Не надо меня бояться. Желай я тебе зла — у меня была бы куча возможностей сделать с тобою что угодно, пока ты был без сознания. Усек? Лежи смирно, закрой глаза и вообрази что-нибудь хорошее; если уж ты в силах мне воспрепятствовать, стало быть, можешь и помочь.

Глава 3

Вообразить что бы то ни было не вышло, и снов в этот раз не было вовсе — отдавшись на волю своего лекаря, Курт успел заметить лишь то, как расходится по телу приятное расслабляющее тепло; веки сомкнулись и тут же поднялись, и лишь по чуть потемневшему квадрату окна стало ясно, что в действительности он проспал не один час. В теле снова ощущалась слабость, но на сей раз не тяготящая, не гнетущая, а блаженная, словно эти несколько часов он пролежал на берегу под греющим, но не палящим солнцем, и лишь под грудью давило что-то на ребра, но тоже едва-едва, растворяя теплоту по всему телу. Скосив глаза вниз, Курт замер, глядя в яркие, как две свечи, глаза серой кошки с большим белым пятном на шее. Кошка смотрела в ответ пристально и словно оценивающе, так же неподвижно, как и он, еще мгновение; наконец, неспешно поднявшись, она выгнула спину, потянувшись, и перебралась выше, подвернув под грудь лапы и деловито устроившись у него под самым подбородком.

— Quam belle[15], — пробормотал он с усмешкой, и мохнатая грелка закрыла глаза, уложив голову рядом с его ухом. — Очень мило, — уточнил Курт, осторожно погладив теплую шерсть на загривке. — Даже предположить боюсь, откуда ты взялась.

— Подарил один парень из деревни, — пояснил насмешливый голос, и он вздрогнул, рывком повернувшись набок и тем сбросив обиженно взмякнувшую зверушку на пол. — А ты уже решил, что я в кошку перекидываюсь?

— Не удивился бы, — не стал спорить он, и Нессель, сидящая у стола, пренебрежительно фыркнула, поднимаясь:

— Люди…

— «Люди»… А ты кто?

— Ведьма; не заметил? Я не только в кошку перекидываюсь, я еще и летаю после полуночи — верхом на скамье. Возможно, ем младенцев, не знаю; это надо спросить у деревенских. Петер мне всего не рассказывает, опасается, что оскорблюсь и не стану больше приходить.

— Петер — это даритель кошки? — уточнил Курт; та кивнула.

— Лелеет мечту вытащить меня отсюда, — пояснила Нессель иронически и продолжила уже серьезно: — Не пугай ее. Она тоже лечит. Напугаешь — может обидеться и больше не подойти, кошки твари довольно своенравные. И не делай такие глаза, это правда; их нельзя привязать к больному месту, как припарку, но они могут захотеть сами улечься туда, где болит — на ноги, на живот, могут лечь у тебя над головой на подушке — и перетягивают болезнь на себя.

— И не жаль тебе ее?

— Ничего с ней не случится, — возразила та, установив на пол миску с кусками вареного мяса и любовно погладив свою питомицу, с урчанием принявшуюся за поглощение. — Она умная. Умеет все это переварить; котенок какой-нибудь глупый — тот может сдохнуть, потому что не знает, когда пора остановиться.

— Все это весьма увлекательно, — заметил Курт, глядя на то, как кошачьи зубы вонзаются в мясо, — и я не желал бы показаться сверх меры бесцеремонным, однако же, хотел бы узнать, не полагается ли и мне пары кусочков?

— Не полагается. Тебе полагается бульон и овсяный кисель. Сможешь встать к столу?

— Бульон — из зайца? — покривившись, уточнил он с омерзением. — Кисель? почему не отвар из жаб?

— Надо будет — и жабу тоже, потребуется — сожрешь сырую, — отозвалась она строго, зачерпнув из котла бледно-серую жижицу и перелив ее в кружку. — Но, если ты желаешь покончить с собой, можешь моих советов не слушать — вон котел, хватай и ешь… Ты едва остался в живых, соображаешь это? Ты не принимал нормальной пищи почти три дня; кроме того, сейчас все твои потроха выглядят, как коленка, которой проехался по камням, и все, что грубее очень жидкой кашки, тебя попросту убьет. Так что вставай, если в силах, и пей свой заячий бульон.

— Я в силах, — отозвался Курт хмуро, переходя к скамье у стола, и осторожно, слово боясь отравиться, отхлебнул из кружки.

Несоленое и нежирное питье с привкусом какой-то маслянистой травы вызвало тошноту, голова закружилась, а в груди вновь пробудилась боль, и от пристального взгляда хозяйки дома стало не по себе.

— Что? — не выдержал он, наконец; Нессель вздохнула, отведя взгляд.

— За этим столом, — пояснила она чуть слышно, — в этой одежде давно никто не сидел…

— Что случилось с твоим братом? — спросил он так же тихо. — Что — раз уж даже ты не сумела излечить?

— «Даже я»… — повторила Нессель с невеселой усмешкой. — Тогда я не умела всего, что умею теперь — это во-первых. А во-вторых… Его поломал медведь. Каждая косточка была в мелкую дребезгу. Вылечить такое — даже мне не под силу.

— Почему ты живешь вот так? Одна, в лесу… Как так вышло?

Та ответила не сразу; вздохнув, присела напротив, глядя недружелюбно и придирчиво.

— Я ни о чем не спрашивала, — произнесла она, наконец. — Нашла издыхающим — выдернула с того света. Задавал вопросы — отвечала. Ты ничего не говоришь о себе и желаешь все знать обо мне; не довольно ли? Быть может, для начала ты мне расскажешь, почему ты оказался на пустынной дороге в обществе трупа, отравленный явно не плохо приготовленным ужином?

— Завтраком, — поправил Курт, отставив кружку в сторону. — Я был отравлен за завтраком. Вот только кто это сделал, я знаю не больше тебя. Человек, которого ты нашла рядом со мною уже мертвым — ведь мы даже почти не знакомы, попросту нам с ним было по дороге; мы, как ты сама заметила, принадлежим к одному ордену, посему и решили проделать путь вместе. Безопаснее на дорогах, да и не так скучно… Судя по тому, что он успел сказать перед смертью, убить хотели его, мне яд достался по нелепой случайности — он угостил меня вином, заказанным для себя. Я выпил меньше, потому и сумел дожить до твоего столь своевременного появления. Если же ты опасалась, что мои враги явятся в твой дом, чтобы добить меня, а заодно и тебя…

— Нет, — усмехнулась Нессель пренебрежительно. — Этого я уж точно не боюсь. Пути сюда никто не знает и не найдет сам, и нет тех, у кого этот путь можно выведать или выпытать — никто никогда не видел этого места. Ты первый чужак, оказавшийся здесь.

— А меня — ты не боишься? — уточнил Курт осторожно. — Не думаешь, что я могу, уйдя отсюда…

— Инквизиции меня сдать? — оборвала та, тут же ответив: — Нет. Не думаю.

— Я произвожу впечатление беспорочного человека? — хмыкнул он скептически, и Нессель качнула головой:

— Нет. Но ты меня не сдашь. Вернее скажу — не хочешь сдать. Я это вижу. Вот здесь, — пояснила она, неопределенно поведя рукой над его макушкой.

— Неужто у меня нимб?

— Он у всех есть, — убежденно кивнула та. — Только не все его видят; у святых он просто настолько явственен, что не заметить нельзя. У заурядных же людей он другого цвета, в зависимости от мыслей, от чувств, от состояния души…