Читать интересную книгу Ведущий в погибель. - Надежда Попова

Пей…

Вот он, тот голос, которым вещали его видения, голос, который прорывался сквозь беспамятство…

— Что это за дрянь? — усомнился Курт, не протянув руки навстречу, и девушка насупилась:

— Дрянь — это то, что ты выпил или съел, прежде чем оказаться полумертвым на этой дороге. А здесь — лекарство.

— Здесь жучки, — заметил он недовольно, и та покривилась:

— Это почки, идиот. Пей. Если ты снова вознамерился отбрыкиваться, мне опять придется применить силу.

«Да пей же, наконец, сволочь!» — припомнился ему отчаянный возглас одного из являвшихся ему призраков; похоже, спасительница и впрямь с ним намучилась…

— Дрянь, — повторил Курт, опустошив стаканчик и снова улегшись. — Нессель… Это ведь не имя. Как тебя зовут на самом деле?

— Не вставай с постели больше; я на тебя угробила столько сил, а ты порываешься пустить все мои труды псу под хвост. На самом деле я Готтер, но зовут меня именно так.

— Не удивляюсь[12], — буркнул он тихо.

— Деревенские обзывают меня, кроме того, еще и неотесанной дикаркой; теперь вижу, что я просто королева с манерами, если сравнивать с прочими, — заметила Нессель недовольно, и он спохватился:

— Извини. Все еще слабо соображаю; я Курт… Так ты что же — живешь тут одна? И одна меня… выхаживала?

— Одна, — согласилась та и, перехватив его взгляд, усмехнулась: — Мой брат перед тем, как умереть, неделю лежал в беспамятстве, и ухаживать за ним, кроме меня, было некому, посему — ничего нового я у тебя не увидела. Кроме, разве, этого клейма у тебя на спине; что это?

«Что это»?..

На лице Нессель был искренний интерес, и никакого лукавства в темно-серых глазах он не увидел; однако же, ни один человек в Германии подобного вопроса задать попросту не мог: Конгрегации могли припоминать дела прежней Инквизиции, ее могли не любить, ей могли не доверять, могли ненавидеть, но не знать — не могли. И, тем не менее, перед ним был человек, совершенно не имевший представления о том, что значит Печать; а стало быть — и что она значит для нее в первую очередь.

— У меня, — не ответив, произнес он неспешно, — был еще медальон с такой же чеканкой и деревянные четки. Где они?

— Вместе с твоим оружием в кладовой; эта железяка мешалась — тебя ведь тошнило. Не отмывать же мне ее всякий раз… У твоего спутника тоже была такая; это что — какой-то духовный орден?

— Да, что-то вроде, — согласился Курт; она кивнула:

— Я так и подумала, поэтому сняла с него медальон перед тем, как похоронить — обыкновенно ведь подобные штуки после смерти хотят передать детям или женам, или кто там из родичей…

— «Перед тем, как похоронить»? — переспросил он с сомнением, смерив взглядом невысокую тонкую фигурку. — Ты его… Господи, как ты сумела? Земля еще каменная.

— Прогрела костром; не оставлять же мне его было валяться посреди дороги?.. Если захочешь о нем помолиться или что там полагается делать с усопшими в вашем ордене — он погребен за домом, рядом с моими родителями.

Рядом с родителями…

Итак, вывод из этого краткого разговора был довольно невеселым и странным. Потерявшие родителей брат и сестра обитали в лесу, пока некая болезнь не оставила Нессель в одиночестве; если же взять во внимание тот факт, что вид Печати и Знака ни о чем ей не говорит, то можно утверждать с уверенностью, что из лесу она не выходила больше десяти лет, быть может, и родившись здесь же. Классическая лесная ведьма второго типа — юная, привлекательная и довольно стервозная, если судить по прозвищу, данному ей людьми. Кстати, этот факт, в свою очередь, говорит о том, что пределы леса она все же покидает, пускай и ненадолго, и с родом человечьим общается. Наверняка торгует травами или оберегами, а то и ворожит по случаю — деревенские в этом смысле до сих пор сохраняют двоякий подход к вере, от мессы идя в ближайшую рощу за березовой ветвью, чтобы отогнать сглаз от скота. Странным образом те же крестьяне отличаются и особым рвением по части самовольного отлова, осуждения и изничтожения таких, как эта Нессель…

— Постой-ка, — спохватился Курт, лишь сейчас осмыслив ее слова полностью. — Как ты изощрилась притащить сюда нас обоих?

— На лошадях, — пожала плечами та, и он недоверчиво нахмурился:

— Одна — взгрузила на седло… ладно — меня, но — его?

— Я попросила лошадей лечь.

— Лошадей, — повторил Курт. — Попросила.

— Не ломай голову, — снисходительно улыбнулась Нессель. — Тебе сейчас вредно. Сейчас спи больше и — повторяю, не поднимайся с постели без нужды.

— А с нуждой? — многозначительно уточнил он, и та, снова обозрев его придирчивым взглядом, кивнула:

— Думаю, можно. Обожди.

На одежду, принесенную ею из кладовой, Курт взглянул, нахмурясь.

— Это не моя, — заметил он недовольно, и та покривилась:

— Да что ты? И как же я не поняла… Это моего брата. Твоя сейчас сохнет; ты был весь в грязи, и тебя рвало кровью, я только вчера смогла все отскрести.

— «Только вчера»? Сколько я был в беспамятстве?

— Третий день, — пожала плечами та, и, возвратившись к котлу, бросила в него снятый со стены пучок высохшей зелени. — То, что тебе нужно — слева от дома. Не заблудишься.

В поданную ему одежду он проскользнул, как в мешок и, утопнув в сапогах, хмыкнул:

— Не хотел бы я повстречаться с твоим братом на узкой лесной тропинке…

— Уже не повстречаешься, — отозвалась Нессель просто. — Ступай осторожнее, не упади. Если что — кричи. Не ерепенься, — пояснила она, когда Курт оскорбленно покривился. — Здесь звери ходят, а тебя они не знают.

Углубляться в обсуждение взаимоотношений хозяйки дома со звериным царством он не стал, лишь вздохнув, и, тщась держать себя прямо, медленно переступил за порог. Чахлое весеннее солнце, полуприкрытое голыми мокрыми ветвями, ударило в глаза, словно яркая вспышка, отозвавшись резью где-то в мозгу, а от первого глотка свежего холодного воздуха слегка повело, точно от шнапса натощак.

Совершив необходимое, в дом Курт возвратился не сразу, пройдясь округ него, остановясь ненадолго у свежей могилы позади дома подле трех уже просевших холмиков, где следователь Эрнст Хоффманн обрел свое пристанище. В том, что, оправившись полностью, он исполнит предсмертное повеление собрата по Конгрегации, Курт не сомневался, но обдумывать его слова и свои действия подробнее пока не хватало сил; все, что сейчас было возможно, это прочесть над могилой хотя бы «Sed et si ambulavero in valle mortis…»[13] и повторить данное cogente necessitate[14] обещание теперь уже искренне.

От этого небольшого погоста он двинулся дальше, осмотрев приземистый сарайчик, полный дров и всевозможного хозяйственного добра вроде лестницы, корыта, плашки с воткнутым в нее топором гигантских размеров, деревянных рам для сушки шкур и прочих мелочей. На одной из них Курт узрел и свою одежду, бережно расправленную; черная кожа была вычищена впрямь аккуратно и со знанием дела — в этой старой куртке, пережившей несколько стычек и три с лишним месяца учебки, с заплатами на некогда прожженных рукавах, сейчас вполне можно было, не совестясь, показаться на улицах приличного города. Если к вязанию и шитью занавесок покойная матушка Нессель не успела или не сумела ее пристрастить, то прочие умения, необходимые при ее образе жизни, она переняла как должно — надо полагать, от папы. Судя по всему, он же научил ее управляться с лошадьми — здесь же, под низким потолком в небольшом закутке, топтались оба жеребца, расседланные и явно накормленные должным образом.

Справа от дома невдалеке от тонкого, в полтора шага, ручейка простерся прямоугольник перекопанной земли, сейчас голой, но поздней весной наверняка чем-то засеваемой. Ни ограды, ни хотя бы плетня вокруг этих скромных грядок не было, никаких страшащих летающую живность чучел на нем не стояло, и на слова этой юной ведьмочки о зверях, которые не знакомы с ним (и, надо думать, наверняка хорошо знают ее саму), Курт взглянул несколько пристальнее и под другим углом.

Чуть в стороне от двери обнаружился старый и уже потрескавшийся местами стол, точнее, козлы, крытые двумя сколоченными досками, повсюду изрезанными ножом, но столь же тщательно вымытыми, как и все в этом хозяйстве; половина стола и сейчас еще была мокрой, а на земле подле него в деревянной помеси корыта и таза валялись обрезки сухожилий, голова и убогая, по-весеннему облезлая, шкурка зайца. По крайней мере, этот краткий осмотр прояснил хотя бы, чем сегодня будут кормить…

— Я думала — ты там утоп, — поприветствовала его Нессель, когда, вернувшись, Курт с облегчением опустился на постель. — Нечего сидеть, ложись и засыпай.

— Не хочу; я спал почти три дня, — возразил он, однако все же пристроил голову на подушку; та скривилась: