— Это я-то? — Сторожиха всплеснула своими толстыми руками. — А ну, пошел отсюдова!
Забор был не очень высокий. Сергей нашел место поудобнее и легко перелез во двор. Окна, на которые указал шофер, еще светились. Сергей подошел ближе, задрал голову.
— Наташка-а…
К окну никто не подходил. Сергей подождал немного, крикнул для верности еще раз и пошел искать, что бы такое подставить. Он обошел корпус, увидел возле кочегарки припорошенную снегом лестницу.
Лестница попалась хорошая, как раз упиралась под окошко. Женщины в палате, по-видимому, как раз укладывались спать. Отвернувшись, Сергей постучал по стеклу. Свет сразу погас. Затем загорелись лампочки на тумбочках, и к окну подошла высокая тетка, закутанная в байковое одеяло. Она что-то спросила, но сквозь тройные рамы ничего не было слышно. Сергеи снял рукавицы, сложил ладони рупором, закричал:
— Наталью позови! Наталью! Жену мою. — Для ясности он постучал себя в грудь. — Жену! Она мне сына родила. Бориса!
Высокая женщина за стеклом засмеялась и понятливо закивала головой. И вдруг совсем неожиданно в дверном проеме появилась Наташка. Она растерянно прошла мимо коек и бегом бросилась к окну. Он увидел, как из ее глаз брызнули слезы, она быстро-быстро заговорила что-то непонятное, потом немного успокоилась и стала гладить стекло напротив его лица, Сергеи проглотил что-то горькое и соленое, закричал в стекло. Громко закричал. Так, чтобы могла слышать Наташка.
— Борька где? Борьку покажи!
Наташка что-то говорила за стеклом и показывала рукой за стенку.
— А-а, понимаю, — закивал головой Сергей. — Спит. А я ему зайчика принес и куропаток…
Он поудобнее переступил на шаткой перекладине и тут услышал хруст шагов. Обернулся, увидел милиционера и сторожиху.
— Вот он, харя бандитская! — закричала снизу сторожиха. — А у нас намедни бутыль спирту пропала.
Сергей улыбнулся Наташке и одобряюще кивнул.
— Крепись, Наташка! — Он лягнул ухватившего его за ногу милиционера, опять сложил ладони рупором. — Ну я пошел. А то меня здесь ребята ждут.
Сергей обернулся к милиционеру, сказал улыбаясь:
— Куда спешишь, начальник? Или у тебя жена никогда не рожала?
— Харя бессовестная! — кричала сторожиха. — Надо порядки соблюдать.
Он хотел улыбнуться и ей, но вдруг вместе с молоденьким сержантом полетел вниз, в снег…
Сергей шел и улыбался, понимая, что вот опять Наташка помогает ему, вспоминаясь такой хорошей. И он нарочно все рисовал себе ее похудевшей, похорошевшей после родов, забывая, что надо, все время надо внимательно смотреть под ноги. Опомнился, когда увидел, как из-под ног начинает уходить толстый слой снега. Он отшатнулся назад, но было уже поздно — белоснежный покров осел, покрылся темными разводами. Сергей почувствовал, как вода заливает валенки. Стало жутко. Он рванулся из этой ловушки, упал, быстро вскочил и, утопая в набухшем снеге, хлюпая водой, которая успела набраться в валенки, выкарабкался на твердый наст. Промокшие валенки сразу затянулись ледяной коркой. Сергей с ужасом почувствовал, как стынут пальцы рук: намокшие рукавицы тоже сковались ледяным панцирем.
VIII
Провонявшая горьким запахом перегоревшей соляры и едким дымом костров, на Красногорье опустилась еще одна ночь испытаний. Сгустившаяся темнота медленно наползала на поселок, на прибрежные гольцы, посеревшую ленту реки. Сквозь непроглядную дымку тускло высвечивались редкие огоньки общежитий. И если бы не сполохи электросварки и прибиваемые к земле разлапистые языки костров, то можно было бы подумать, что люди сдались.
Оставшийся за Мартынова начальник комсомольского штаба стройки Антон Старостин, осунувшийся и почерневший, не обращая внимания на давно уже обмороженное лицо, носился от насосной к котельной и делал все возможное, чтобы вытащить поселок из навалившейся на него беды. Все больше и больше было обмороженных, редели костры на линии трубопровода. Некоторые, не выдержав непосильной нагрузки и страшного мороза, бросали работу и, едва волоча ноги, уходили в темноту, к общежитиям, где можно было снять задубевшую робу, сорвать с лица шерстяную маску и поспать у самодельного «козла». И если еще днем, завидев Антона, рабочие, в большинстве такие же, как и он комсомольцы, улыбались ему, говорили что-то ободряющее, то теперь его встречали и провожали угрюмые взгляды, и ему казалось, что каждый хотел спросить: «Как могли вы допустить такое? Колыма — не Крым, все надо было предусмотреть».
Старостин один из первых пришел сюда, в эту глухую тайгу, зажатую сопками; четыре года назад его, практиканта-гидрогеолога, включили в состав комплексной экспедиции, которая должна была найти наиболее приемлемую площадку для строительства обогатительного комбината. Было предложено три варианта, но решили остановиться здесь, в Красногорье. Правда, тогда еще не было этого названия, да и пришло оно случайно: в летние закатные вечера, когда особенно хорошо смотрятся врезающиеся в поднебесье островерхие заснеженные сопки, подернутые красноватой дымкой, кто-то из геологов сказал: «Ребята, а горы-то красные!» Так и пошло — Красногорье. А затем была дипломная работа, после защиты которой Антону предложили завидное место в одном из научно исследовательских институтов, но он отказался, напросившись сюда, на Колыму. Видно, прикипел сердцем к этой тайге, диким отрогам хребта, к этим лиственницам я карликовым березкам.
От реки, разрывая фарами темноту, пронеслась водовозка Сеньки Ежикова, пока что единственная надежда поселка. У костра, вокруг которого нахохлившейся кучкой грелись парни из бригады Лободова, Антон остановился, встал с подветренной стороны, вытянув руки к огню.
— Как дела, ребята?
Кто-то сказал глухо:
— Дела… как сажа бела. В одном месте греем — в другом схватывает.
— Во-во! А попробовали резать трубу и выбрасывать насквозь промороженное, так мастер нам такой хай устроил, что и вспомнить страшно: труб, мол, не хватит. Ты бы поговорил с ним, Антон. А то ведь мартышкин труд получается.
Старостин молча слушал монтажников, а думал о своем. Не давал покоя пропавший Жарков, на которого были все надежды. Если в ближайшие час-два не вернется, то придется отправлять бульдозер, хотя и неизвестно, сколько от протащится по снежному целяку. Но иного не оставалось…
— …я и спрашиваю, быть-то теперь как? — донесся до Старостина чей-то голос.
— Продолжайте резать трубу и стыковать новый водовод кусками, — сказал Антон. — Промороженное — выбрасывать!
— А если не хватит?