(отец был уже к тому времени расстрелян). Я даже не помню, что ему отвечала. И, только посмотрев дело, поняла цель этих визитов. В деле была обведена фамилия папы – Бехтерев Петр Владимирович, потом фамилия мамы – там виден был карандаш и поверх него обвод чернилами, а третья фамилия была моя. Бехтерева Наталья Петровна, год рождения – но она не была обведена.
Задним числом поняла, в чем было дело. Судя по тому, что я впоследствии узнала о других детях «врагов народа», меня тоже хотели сослать куда-нибудь. Но получилось так, что родные нас не взяли – ни меня, ни мою сестренку, ни брата. Я попала в детский дом и благодаря этому спаслась от высылки. Детский дом прикрыл нас тем, что мы были оторваны от «фамильного древа», ели за общим столом, пели общие песни и все прочее. Наверное, тот человек из НКВД спрашивал обо мне у директора детского дома, а директор оказался очень хорошим человеком.
Я и сейчас не очень спокойно вспоминаю, а тогда читала с полным ощущением, что уже много дней живу наедине с делом отца. Было еще утро, пора идти в институт, первая половина дня у меня всегда занята научной работой. Обычно в приемной кто-то ждет, хочет обсудить свою тему, посоветоваться, но настолько было у меня настроение… угнетенное, что я шла пешком всю дорогу от Литейного, чтобы немножко успокоиться. Очень медленно вошла в теперешнюю нашу клинику, поднялась на второй этаж.
Перед моим кабинетом полно народу. Все сидят за накрытыми столами, на них пироги, вино: «Куда вы пропали? Мы уже два часа вас ждем!» Говорить о чтении дела мне запретили. И у меня была такая сшибка внутренняя оттого, что сотрудники устроили мне сюрприз, праздник накануне моего отпуска и дня рождения, а я не рада. И люди не знали причину, и я сказать не могла. Кое-как адаптировалась к ситуации, но вынести эти посиделки было крайне тяжело. Вдобавок одна женщина, которая помогала нам получить ПЭТ и оформляла документы на него, спасибо ей за это, приехала из Москвы на мой день рождения, пришлось уделить ей время и после работы. То есть меня не оставляли одну, а мне бы, как зверю, забраться в нору и отлежаться.
Всегда сюрпризов боялась, но уж с того дня их возненавидела всерьез. Мой референт и близкий человек Раиса Васильевна Вольская, которая участвовала в подготовке этого праздника, обещала больше никогда в жизни не устраивать мне сюрпризов. И это был день рождения моего отца.
Мистика какая-то с днями рождения.
Да, ведь впервые я услышала о том, что отец расстрелян, в один из его дней рождения. Дни рождения у нас в семье шли таким образом: пятого июля у моего брата, шестого июля у отца и седьмого июля мой.
Спрошу невпопад: вы свой день рождения отмечаете?
Сейчас – да, раньше нет, наверное, по глупости. Так сложилось. В детстве мне всегда пекли черничный пирог на день рождения. Но так как он был третий подряд, уже все немножко утомлялись праздновать, и я привыкла. Но однажды из-за границы летела седьмого июля и думала: седьмое число, что бы это значило? И решила свои дни рождения отмечать. Традиция – это очень продуманная штука.
То есть вашего отца никуда не ссылали?
Нет, все здесь произошло. Папы не стало 23 февраля тридцать восьмого года. А увезли его в сентябре тридцать седьмого. Тогда был просто обыск: вынимали все из шкафов, но не выкидывали, скорее, папа им показывал, и бедлама особенного не было. И папа спокойно говорил нам, что все образуется. С сентября по март мы жили более-менее спокойно, потому что мама работала. Обыск с конфискацией был дня через три после ее ареста – где-то в конце марта тридцать восьмого года. Открытые двери, кто хочет заходит…
Вы оставались дома, трое детей?
Очень недолго. Мы позвонили одной женщине, крестной моего брата, она была приват-доцентом кафедры психиатрии, работала с Владимиром Михайловичем Бехтеревым. Считалось, что мы очень близки семьями. Она приехала, свела нас в чайную, в подвальчике на углу Некрасова и Греческого, купила чайной колбасы – мы никогда такой не ели дома, булка была серая, и когда мы спросили: «А масло?» – она сказала: «Привыкайте без масла». Меня поразили и тон, и сам ответ. Ее отношение к детям Бехтеревым, лишенным ауры этой фамилии, резко изменилось. Но мне предстояло увидеть еще много такого.
Стали приходить люди и брать наши вещи на хранение, примерно как рукопись отца. У нас над роялем висела картина итальянского художника «Вакханки» – в центре брюнетка, танцующая с бубном. Чудо, какая красивая. Дорого бы я дала, чтобы ее увидеть снова. Эту «Вакханку» взяла себе женщина с необычной фамилией Лубны-Герцык. В детском доме мне было не до живописи, но когда после войны я разыскала ее и спросила про картину, она запричитала: «Что ты, какая картина! Все так сложно, такие тяжелые времена…» Она же, когда папа был в тюрьме, пришла к нам домой, попросила, чтобы я дала, якобы для папы, его зимнее пальто. А у папы было зимнее пальто на меху, с котиковым воротником – думаю, тогда не каждый мог себе такое позволить. Я, конечно, его отдала – потому что папе предстоит длинная дорога туда, где «без переписки», и надо тепло одеться.
И некому было защитить вас, детей?
Скорее всего, это случилось именно в те несколько дней, когда мы были дома одни, как и история с рукописью. Потому что иначе мама бы в этом участвовала. Но там были такие стрессовые ситуации, что невольно что-то забудешь. И те, кто говорят, что помнят все подряд, по деталям, вероятно, выхватывают лишь отдельные эпизоды. Например, я отчетливо помню, как шла конфискация нашего имущества. Мне это и сейчас напоминает «Последний день Помпеи». По накалу страстей, по эмоциональной насыщенности. Когда летели на пол книги, рукописи. Когда на круглом столике, который мы все берегли, – у него были тонкие золоченые ножки, стекло поверх голубого шелкового покрытия… – сидел мужчина в высоких сапогах и бросал на пол бумаги, документы. И я думала, что этому столику больно, что вот сейчас сломаются эти ножки. Незнакомые люди ходили по квартире, брали что хотели. Вот такая была обстановка. А потом, когда мама в письме из лагеря спросила меня, где же вещи, я честно ответила: их забрали. Правда, не все и не сразу. У нас был красивый резной буфет, который почему-то не заинтересовал конфискаторов. И