Так Вторая мировая война еще раз предстала перед многими европейцами, да и не только перед европейцами, как попытка тоталитарных режимов Германии и СССР, руководимых амбициозными диктаторами, перекроить политическую карту мира, начиная с Европы. О том, чтобы наметить рубеж, пределы совместной экспансии, не было и речи. Наоборот, провозглашались далеко идущие намерения.
Вскоре после советского ультиматума Румынии газета «Правда» в публикации «Германские газеты о планах нового политического и экономического порядка в Европе» цитировала официальный бюллетень «Динст аус Дейчланд»: «Господствующим центром новой Европы будет ось Берлин — Рим. По отношению к России будет проведено четкое разграничение сфер влияния»{96}. Читалось как обещание еще одного размежевания «сфер обоюдных интересов», на сей раз более пространного, чем это предусматривалось секретным протоколом к советско-германскому пакту 1939 г. Хотя в это же самое время по распоряжению Гитлера германский генштаб приступил к разработке плана нападения на СССР.
Не ясно было также, согласится ли Сталин на еще одно «размежевание», но теперь уже не на советских, а на немецких условиях. Итоги визита В.М. Молотова в Берлин в ноябре того же года показали: нет, не согласится{97}. У сталинского руководства были свои планы в мировой войне. Партнеры по агрессии не сошлись в главном — вопросе о контроле над Европой. Что стало бы и для нацистской Германии, и для коммунистического Советского Союза решающим этапом на пути к мировому лидерству. Советско-германская война стала неизбежной тогда, когда Сталин отказался от требования Гитлера уйти из Европы и ограничиться экспансией в южном направлении — в сторону Индийского океана. Согласиться, умерив свои амбиции, на присоединение к Тройственному пакту Германии, Италии и Японии в качестве младшего партнера.
Но пока что, в первый год мировой войны, будущее обитателям Кремля виделось в ярко-розовом свете.
На сессии Верховного совета СССР, прошедшей в конце лета 1940 г., В.М. Молотов под «бурные аплодисменты» депутатов подвел итоги до сих пор удачной экспансионистской политики. Подыгрывая националистическим и имперским чувствам, он сделал упор на значительное территориальное расширение Советского Союза. Вернули, говорилось, то, что «было силой отторгнуто от СССР в момент его военной слабости империалистическими державами Запада»{98}. Выступивший вслед за этим руководитель столичной партийной организации А.С. Щербаков поддержал докладчика: «Капиталистическому миру пришлось еще раз потесниться и отступить, а Советский Союз еще далее продвинул свои границы». По его предложению решено было прений по докладу «не открывать», а внешнюю политику правительства «одобрить»{99}.
Несостоявшиеся прения на сессии Верховного совета СССР официозная пресса подменила шумной пропагандистской кампанией, призванной продемонстрировать единодушную поддержку внешней политики простыми гражданами. На страницах «Правды» писательница В. Василевская выступила со статьей «Родина растет». Ее стоит процитировать:
«— Кто хочет взять слово по докладу товарища Молотова? Но что еще можно сказать? Все происходит так, как это страстно желалось. Только еще радостнее, и еще великолепнее. Можно только встать и аплодировать, и кричать — и радоваться глубочайшей радостью, и выпрямляться от гордости. И утвердить. Стократно с гордостью и счастьем — утвердить…
Не среди грома оружия, не в зареве пожаров движется вперед моя родина. В ореоле славы, в величии мощи, в счастье мира и братства расширяет она свои пределы…
Как это великолепно, как дивно прекрасно, что когда весь мир сотрясается в своих основах, когда гибнут могущества и падают величия, — она растет, крепнет, шагает вперед, сияет всему миру зарей надежды. Она одна! Наша родина — родина трудящихся всего мира»{100}.
Наглядный пример манипуляции общественным сознанием при тоталитарном режиме. Столь демонстративное пренебрежение мнением своего народа восходило корнями к временам принудительной высылки на «философском пароходе» лучших представителей российской гуманитарной интеллигенции. Идеологическая вертикаль, неизбежная при одной общеобязательной идеологии, окончательно установилась с возвышением Сталина как непререкаемого теоретика партии. Нововведения, к какой бы области жизни они ни относились, чаще всего вызывали отторжение у правящей номенклатурной элиты. Если в нацистской Германии заслужившие признание представители науки и искусства спасались бегством за границу, то в Советском Союзе, лишенные возможности эмигрировать, они затаивались, а неосторожные и смелые подвергались репрессиям. Естественное в творческой среде независимое мышление, тем более в области общественно-политической, преследовалось вплоть до ареста. Это верно и в отношении рядовых граждан, принуждаемых следовать по одному и тому же идеологическому маршруту. Во времена Большого террора «шаг вправо, шаг влево» вел к обвинению: «враг народа».
Курс на самоизоляцию страны, диктовавшийся интересами консервирования условий общественной жизни в СССР, распространялся далеко за пределы информационной области. До минимума были сведены политические, культурные и прочие контакты на международном уровне. Возрастали закрытость и секретность, которые всегда были важнейшими атрибутами советской системы. Лишенные питательной почвы мировой общественной и научной мысли, советские руководители были обречены на узость политической культуры{101}.
На очередном витке войны, с нападением Германии на СССР 22 июня 1941 г., мировая война, сохраняя антитоталитарную направленность, приобрела дополнительное противоречивое свойство. Два тоталитарных государства, гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз, по причине непримиримости их глобальных амбиций, вступили в смертельную схватку. Как и предыдущая, новая мировая война была, прежде всего, битвой сухопутных армий, и протяженный восточноевропейский советско-германский фронт стал основным театром военных действий.
Так, «волей обстоятельств» (формулировка из советского документа, помещенного в 24 томе «Документов внешней политики СССР»{102}) Советский Союз неожиданно оказался на одной стороне с ненавистными Сталину правящими консервативными кругами Англии, уже почти два года воевавшей с Германией. С вступлением в войну в конце того же года США сформировалась Советско-западная коалиция, воссоздающая Антанту времен Первой мировой войны. Новоявленные союзники пришли в коалицию не сразу и разными путями, а объединило их, по собственным публичным заявлениям, одно — война против «общего врага». Во всяком случае, именно с такой констатации обеими сторонами начиналась коалиция СССР и стран Запада.
Напомним об официальной советской реакции на гитлеровское нападение: о выступлении по радио 22 июня 1941 г. В.М. Молотова, в свое время подписавшего пакт о ненападении между СССР и Германией и не раз в этой связи превозносившего мудрость «сталинской внешней политики». Какое же объяснение было дано в выступлении столь кардинально изменившейся ситуации — за один день самый лучший друг превратился в смертельного врага?
Выступление В.М. Молотова, второго лица государства и правой руки Сталина во внешнеполитических делах, выдавало растерянность в Кремле. Молотов, в составлении текста речи которого принимали участие и другие члены Политбюро{103}, не нашел ничего лучшего, чем сделать упор на вероломство партнера по отношению к советско-германскому договору о ненападении, противопоставив немецкому «вероломству» политику советского правительства, которое, подчеркивалось в речи, выполняло «со всей добросовестностью все условия этого договора»[15]. Уже несколько месяцев весь мир жил в предчувствии случившегося, а сталинское руководство публично заявило, что оно не только не ожидало нацистского нападения, но и не видело причин для начавшегося конфликта! Лишь нажаловавшись вдоволь на вероломство бывшего партнера, Молотов вспомнил о кровожадности фашистских правителей Германии, «поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы». Вот в таком виде, без упоминания продолжающейся войны Англии против держав Оси (Германии и Италии), невнятно прозвучал мотив антифашистской войны. Призыв подняться на «отечественную войну за Родину, за честь, за свободу» обошелся без его увязывания с борьбой за общедемократические цели{104}.
То, что в своем выступлении В.М. Молотов даже не упомянул о войне между странами демократического Запада и нацистской Германией, вполне понятно. Ведь вплоть до дня гитлеровского нападения Советский Союз считался невоюющим союзником Германии, которая черпала материальные ресурсы из СССР, подрывая английскую блокаду[16]. Как писал У Черчилль 24 июня 1940 г. И.В. Сталину, «Германия стала Вашим другом почти в тот же момент, когда она стала нашим врагом». Заканчивалось письмо напоминанием о тактике Германии, пытающейся «осуществлять в Европе последовательными этапами методический процесс завоевания и поглощения»{105}. Однако это и последующие предупреждения рассматривались в Кремле как стремление английских консерваторов столкнуть Советский Союз с Германией. «Без видимых на то оснований», как, видимо, все еще продолжал, с марта 1939 г., считать Сталин{106}. Иначе бы Молотов не настаивал на верности советского правительства советско-германскому пакту.