Читать интересную книгу Бремя страстей - Ткачев Андрей

Чрево - главный диктатор человеческой жизни.

Апостол Павел тоже произносит эти слова вместе: есть и пить. Он говорит от лица некоторых: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем». Это современная ему языческая пословица, которая ходила между коринфянами.

Коринф был самым развратным городом античности. Жить по-коринфски означало жить в праздности и безобразиях. Апостол Павел пишет, обращаясь к коринфянам: «Если мертвые не воскресают, то в чем смысл жизни? В чем смысл жизни, если мы не воскреснем? Если мы не воскреснем, то будет так, как вы говорите на всякой площади: будем есть и пить, ибо завтра умрем».

Видимо, так они говорили: «Пить будем, гулять будем!». В одной бесшабашной песне есть слова: «Смерть придет — помирать будем!» Это то, о чем писал Пушкин в одной из маленьких трагедий «Пир во время чумы». Здесь целое мировоззрение. «Ешьте тут и пейте тут, на том свете не дадут!» — говорят некоторые «мудрецы». Что будет завтра, им непонятно, что в гробу— тоже непонятно, что за гробом — тем более непонятно. Ешьте, стало быть, пейте, веселитесь, но мзды никакой на Небесах вам, конечно, не обещаем.

Есть и пить... Эти глаголы при всей своей простоте и всемирной распространенности остаются загадочными и многозначными. Во время выхода евреев из Египта, когда народ «сел пить, есть и стал играть», это знак катастрофы. У апостола Павла в его Послании к Коринфянам: «Если мертвые не воскресают, то будем есть и пить, ибо завтра умрем» — это знак той же катастрофы. Наслаждение на пороге отчаяния. То есть когда люди не знают, зачем им жить, они ненасытно потребляют всякие наслаждения и содрогаются в душе от мелкой дрожи, потому что знают, что у них нет никакого смысла в жизни и никакой надежды на вечность. То и то одинаково. А Христос говорит нам: «Не говорите: что будем есть и пить, во что оденемся, но ищите прежде Царствия Божьего, и правды Его, и это все приложится вам» (см.: Мф. 6,31-33).

Грех — болезнь — смерть. Причинно-следственная связь

Прочная связь между болезнями и грехами утверждается в Евангелии почти на каждой странице. Достаточно вспомнить слово, сказанное при Овчей купели: «Иди и больше не греши, чтобы не случилось с тобой чего хуже». Или исцеление расслабленного, которое Христос совершает не раньше, как простив человеку грехи (см.: Лк. 5,23). Евангельская логика проста, как все, исходящее от Бога: будь мы безгрешны, мы были бы и бессмертны; будь мы бессмертны, мы бы и не болели.

Творец мира, одевшись в человеческую плоть, являл Свое доброе всемогущество, прощая грехи, исцеляя болезни, воскрешая мертвых. Все эти три вида мессианской деятельности неразрывно связаны и равно необходимы, поскольку человечество именно грешно, смертно и болезненно.

Если бы Христос не делал хотя бы что-то одно, стройность Его дел была бы под угрозой, Божественность Его пришествия была бы под сомнением. Если бы Он только исцелял, не воскрешая, смерть сохраняла бы свою молчаливую тиранию, и всякий умеющий думать отказался бы признать в исцелении истинное благо, раз смерть по-прежнему сильна. Еще хуже было бы, если бы Христос исцелял, ни слова не говоря о грехах. Он весьма польстил бы испорченному человечеству, которое и по сей день готово сказать: «Верните мне здоровье, но не спрашивайте меня о грехах!» Христос не сделал этого. Его любовь не соскользнула к вседозволенности. Он научил нас смотреть на физическую боль и на нравственную грязь сразу, одним взглядом охватывая то и другое.

Человека нельзя избавить от страданий, не изменив его при этом так, чтобы он стал бессмертным. А бессмертие возможно только для безгрешного существа. Потому и отогнал Господь согрешившего человека от древа жизни, чтобы не стал человек злом бессмертным. Как ни странно это звучит, но для грешника смерть — это объективное благо. Бог не хочет увековечить человека в его оскверненной данности, но хочет прежде исправить и очистить его, а уж затем даровать бессмертие.

Человечество и по сей день готово сказать: «Верните мне здоровье, но не спрашивайте меня о грехах!»

Теперь давайте окунемся в действительность, покинув высоту умозрений. Мы болеем и будем болеть, пока не отдадим — рано или поздно — с последним выдохом душу в руки Создателя. Болея, мы бываем раздражительны, нетерпеливы и малодушны. Весь мир тогда сжимается для нас до размеров пульсирующего зуба, раскалывающейся головы, ноющей печени, и мы ищем избавления от страданий.

Как хорошо, что в регистратуре или в больничном приемном покое нам не напоминают о связи между грехами и болезнями! Как хорошо, что из окошечка не высовывается лицо регистратора и не обращается к нам с хитрым прищуром: «Что, милый, допрыгался?» Наша медицина лечит болезни, не рассуждая об их нравственных первопричинах. И это хорошо. Хорошо, что доктор — обычный грешник, и ему в голову не приходит вгонять пациента в краску, устраивать исповедь или читать мораль. Духовные вопросы остры. Неумелое обращение с ними способно больше навредить, чем помочь. Поэтому хорошо, что логика поликлиники не совпадает с логикой литургии и прочитанного Евангелия.

Эта шизофрения двойных стандартов грозит превратиться (а может, уже превратилась) в приобретенное уродство, в родимое пятно нашей жизни. Узнавая правду и не умея воплотить ее в жизнь, не умножаем ли мы тем самым и без того до краев наполненную чашу внутренних страданий? Стоит ли узнавать правду, причем правду вечную, чтобы остаться при своей обычной лжи? Может, об этом сказал Соломон: «Кто умножает познания, умножает скорбъ»7 (Еккл. 1,18).

В выздоровлении и продолжении жизни смысл есть только тогда, когда есть намерение жить лучше и стать чище. Многое зависит от врачебного искусства и качественных лекарств. Но Хозяин жизни будет решать судьбу больного еще и с той точки зрения, захочет или не захочет больной сделать из болезни нравственные выводы.

Я остаюсь при той мысли, что автономность медицины от Евангелия имеет свои плюсы. Но христианскую логику я сам должен внести в историю своей болезни и своего выздоровления. Пусть доктор говорит, что «еще поживем», пусть сестра по дороге на операцию повторяет ободрительные мантры. Я-то сам прекрасно знаю, что в выздоровлении и продолжении жизни смысл есть только тогда, когда есть намерение жить лучше и стать чище. Многое зависит от врачебного искусства и качественных лекарств. Но Хозяин жизни будет решать судьбу больного еще и с той точки зрения, захочет или не захочет больной сделать из болезни нравственные выводы. «Я буду жить?» — спрашивает пациент. «Жить-то ты будешь, но как и для чего? — спрашивает в ответ, как мне кажется, Хозяин жизни. — Если как прежде или даже хуже, то зачем?»

Связь между болезнями и смертью кажется очевидной. Связь между грехом и смертью следует осознать благодаря Евангелию и первым главам Книги Бытие. Когда первые две связки станут понятны, останется выяснить теперь уже неизбежную связь между болезнями и грехом. Ну и, наконец, самое главное. Победителя этого триединого, сплетшегося до нерасторжимости змеиного клубка зовут Господь Иисус Христос!

«Люди-еда», «человек-лекарство» и «человек-болезнь»

К Богу люди относятся по-разному. Есть три типа отношений к Богу: как к лекарству, как к еде и как к болезни. Восточная мудрость говорит, что есть три типа отношений человека к человеку. А человек — образ Божий, и можно эту через эту мудрость увидеть, как люди относятся к Богу. Есть «люди-еда», «люди-лекарство» и «люди-болезнь». Так для каждого из нас. «Люди-еда» («люди-хлеб» и «люди-вода») — это те, без которых мы не можем жить, как без еды.

Например, для ребенка мама — это «человек-еда». И фактически, и практически. Он ею питается во чреве. Но и потом, когда ребенок вырастает и уже не пьет материнское молоко, а ест колбасу или манную кашу, все равно: чуть что — он кричит: «Мама! Мама!» Мама ему нужна постоянно. Вплоть до старости человек может сохранить самые нежные привязанности к маме, папе, он без них не представляет своей жизни. Для него родители — это «люди-еда». «Я без них умру!» — думает он.