Читать интересную книгу Повести - Петр Замойский

«Житье! Никакой им нужды. Свой сад, хлеба вдоволь, одежда, ешь что хочу, учись сколько влезет. Выучишься, станешь попом. А у попа работа легкая. В неделю раз отслужил, и деньги тебе, и хлеб. Земля у них самая хорошая, дом, скотина, сараи, два амбара, пять лошадей, работники… Что бы мне родиться в такой семье! — думаю я, — а то бы в семье фершала или управляющего. Нет, родился вот в нашей, да еще от вялого, нелюдимого отца. И прозвище ему: «Нужда».

 — Петька! — слышу Ванькин голос. — Иди сюда.

Они выкопали яму, вода в нее стекает с разных сторон. Данилка наловил головастиков, смотрит на них, смеется.

 — Что?

Ванька смотрит в сторону дяди Федора и воровато спрашивает:

 — Курить будешь?

 — Курить?! Сроду не курил.

 — А хочешь, сразу научу? У меня и табак, и бумага есть.

 — Где взял?

Ванька подмигнул.

 — Я что хоть достану. Будешь?

 — Н–не знаю.

 — Ну, дело твое.

 — А Данилка? — спросил я. — Ты бы его сперва научил.

 — Эка, встрянулся! Он давно умеет. Он и в себя втягивает и в обе ноздри пускает. Я как хочешь научу. Дым из глаз и ушей пойдет, если рот зажать.

Мне страшно и завидно. Сколько в Ваньке удали, смелости! Сколько он знает того, чего я не знаю.

 — Свернуть?

Тихо, чувствуя, как бьется сердце, говорю:

 — Сверни.

Втроем уселись за плотиной, чтобы нас не видел старик. Ванька шепотом начал говорить, как научиться так курить, чтобы сразу в башку ударило. Вынул полосьмушки табаку, лист бумаги, ловко сложенный, и начал свертывать цыгарку. Данилка уже свернул себе и набил табаком. Я взял цыгарку, как карандаш. Ванька сделал себе, чиркнул спичку, закурил. Когда поднес мне спичку, она погасла.

 — Э, как ты держишь! — выкрикнул он. — Держи между указательным и средним. А затянешься, отведи руку вот так… Эх, неуч! Книжки читаешь, а курить не умеешь. Вот как, гляди!

Он втянул в себя дым, с натугой сдерживая кашель, покраснел, но не сдался. Дым пустил в обе ноздри.

 — Прикуривай! — протянул он мне цыгарку.

Я ткнул своей цыгаркой в его, потянул в себя, но ничего у меня не получилось.

 — Видать, в родню ты пошел, — совсем рассердился Ванька. — Все у вас нюхают, и ты будешь нюхать. И тоже таким вырастешь, как отец.

Тут уж рассердился я. Как хочешь меня ругай, кем хочешь обзови, только нр говори, что я буду в отца. В драку полезу, на нож брошусь, черт знает, что сделаю, при одном только напоминании, что я похож на отца.

 — Зажигай! — крикнул я ему. — Давай, сам закурю…

Ванька торопливо зажег спичку. Я потянул изо всей силы. Дым вылетел изо рта со страшным кашлем. Из глаз брызнули слезы.

 — Э–эх! — обрадовался Ванька. — Сразу видать, некурящий.

Но я отер слезы и начал тихонько втягивать дым.

 — Глотай, глотай! — крикнул Ванька. — Так сроду не научишься.

 — Дай срок… — еле выговорил я.

Данилка не принимал участия в моем обучении. Он покуривал и зорко поглядывал в сторону коров. Вот он бросил цыгарку, придавил ногой.

 — Сам идет!

Побросали и мы. С берега спускался старик, опираясь на дубинку. Шел он задумчиво. Возле плотины остановился, начал ее разглядывать. Мы пошли ему навстречу и тоже начали смотреть на земляной вал, размытый водой. У меня кружилась голова, в горле пересохло.

 — Что тут балуете? — спросил старик.

 — Головастиков — ужасть! — быстро ответил Ванька. — В каждой копыте счету нет.

 — Плотину надо чинить, — сказал старик. — Воду не удержит.

 — Чинить пора, — поддержал Ванька. — А то без воды будем.

 — Нынче скажу старосте.

Мы пошли по берегу пруда. Пруд треугольный. Из боковых ложбин в него стекала вода.

Пока ходили, коровы начали вставать. Потягивались, фыркали, лениво облизывались. Скоро поднялось все стадо, и мы, став на свои места, тихо тронулись.

Кончился день. Весело гнать стадо домой. Нас ждет ужин, после ужина к учителю, потом на улицу…

За ужином узнали, будто барыня прогнала наших уполномоченных, а землю в самом деле решила сдать кокшайским из третьей доли.

Мужики решили чинить плотину. Привезли кольев, хворосту, накопали в овраге камней.

Когда мы прогнали стадо на стойло, работа уже кипела вовсю. День выдался теплый, солнечный. На степи цвели лютики и аринкины глазки. Запахло медуницей, душицей. К мужикам, прихрамывая, подошел Иван Беспятый. Он — длинноволосый, глаза серые, кадык с яйцо. Когда говорит, кадык закатывается под самый подбородок, а как только замолчит, кадык, словно гирька, становится на свое место.

 — Привыкаешь? — спросил он меня.

 — Ничего не сделаешь, — ответил я.

 — Вот отвоюем барскую землю, всех наделим, — проговорил Иван.

 — Стражники, слышь, приехали в имение, — заметил ему дядя Федор.

 — В народ не осмелятся стрелять.

 — Кто их знает!

 — Такого приказу нет. Сам я был на войне… Воевал, а за что?

Внезапно лицо его покрылось испариной, глаза округлились, кадык закатился под подбородок, и он свирепо крикнул:

 — Придут солдаты из Маньчжурии, они им тогда…

 — Что ты все кричишь, Иван! — упрекнул его дядя Федор. — Коров распугаешь.

 — Не коров, а вон кого пугать надо.

 — Кого?

Иван гневно уставился на старика, потом весело рассмеялся и спросил:

 — Сторговался, что ль, продать свою душу черту?

 — В полсотне все дело, — так же весело ответил дядя Федор.

 — Во–от. С крупными помещиками драки затеваем, а мелкие сами, как опенки, растут.

 — Опенки на гнилых пеньках бывают.

 — Так и есть. Ну, придут из Маньчжурии, раскорчуют все, — утешил Иван.

 — Ждать долго. Сеять пора. Чужие вон засеют.

 — А колья?

 — Что колья! На них надежды, как на шапки. Тоже грозились япошку шапками закидать, а, глядь, он и всыпал.

 — Стены‑то хороши были, да столбы гнилые, — заученно ответил Иван. — Нетто мы уступили бы Ляоян, если б не Куропаткин? Японцы бежать к вечеру собрались, а наши с утра удирать начали.

 — Вот зато вам и земли не дадут. Хотели отнять Маньчжурию, глядь, Порт–Артур сдали.

 — Зато теперь ученые стали. Башка варить начала. Небось не зря забастовки в городах. Нам тоже надо так. А мы: я — за твою спину, ты — за мою.

Иван кричал, ругался. Кто поддакивал ему, кто молчал, боязливо косясь на соседа.

 — Куда погнало царя воевать‑то! — крикнул сапожник Яков, сосед дяди Федора. — Там и солнце‑то, слышь, не заходит. Покрутится на одном месте и опять дует в обрат по небу. Кругом все моря да моря — куда ни плюнь. Зачем нам моря? Земля нам нужна.

 — Земля и там есть, — ответил Иван, — только она ни к чему. Своей у нас много.

 — Сбоя у господ, — раздался чей‑то голос.

 — Пора лишить их. Как пахать они не умеют, отрезать им на едока по пять десятин, и хватит.

 — Земля божья, — подошел Василий Госпомил, — он ей владыка.

 — Иди ты с владыкой к Матане под сарафан! — огрызнулся на него Иван.

 — За такие слова батюшке на исповеди целковый отдашь, и то не возьмет. А господь сказал: не пожелай земли ближнего твоего, ни вола его, ни осла его, ни всякого…

 — Как ты, дурака его! — подхватил Иван.

Василий всплеснул руками и пошел к плотине.

Мне надоели эти разговоры о земле. Говорят, грозят, ругают кого‑то, а сами боятся.

Уже вбили ряд кольев, плели плетень, сваливали землю, мешая ее с мелким камнем, глиной.

Ловко орудуя топором, колья тесал Кузьма, Настин отец. Лезвие топора блистало на солнце, как зеркало.

Он в пиджаке, сапоги на нем крепкие, картуз сдвинут на затылок. Лицо его очень схоже с Настиным, особенно глаза. Он моложе моего отца лет на десять. Настя — старшая дочь. У них пятистенная изба, лошадь с жеребенком, корова, крепкий двор, амбар, мазанка, погреб. А у нас и топора‑то в хозяйстве нет!

Мне хотелось поговорить с ним. Преодолевая робость, подошел.

 — Бог помочь! — осекшимся голосом сказал я.

 — Спасибо, — улыбнулся он.

 — Небось хватит! — кивнул я на заготовленные колья.

 — Пригодятся, — отбросил он заостренный кол в кучу. — Как дела идут?

 — Дела нетрудные.

 — Училище бросил?

Я покраснел от обиды.

 — Нет, не бросил, дядя Кузьма. Я не совсем пропащий. Это нужда вот заставила. Я только одно лето попасу.

 — И нужду прогонишь?

 — Прогнать — не прогоню, а как‑нибудь…

 — Нужда — она не свой брат. Пора бы вот дождям выпасть, а их нет. Из города слухи от ученых, будто недород опять будет.

 — Из города много разных слухов, дядя Кузьма.

 — Каких?

 — Всяких. Разь не слышал?

 — А ты что знаешь? — строго посмотрел он на меня.

 — Забастовки в городах идут, с флагами ходят, вот что я знаю, — выпалил я, и сердце у меня замерло.

Дядя Кузьма оглянулся.