То есть, июль, то есть, сентябрь, потому что тогда уже было два месяца, точно два. Все сходится… Да, теперь он припоминает…
Конец лета… Он закончил стажировку у Вальмера и должен был лететь в Грецию. Последний вечер, отмечали его отъезд. Она зашла случайно.
Как ты кстати, обрадовался он, иди сюда, я тебя познакомлю, и когда обернулся, чтобы обнять ее за плечи, понял, что она…
Да. Это он помнит. Именно поэтому ему так плохо. Это гнусное сообщение на автоответчике оказалось ловушкой: разжав кулак, в темноте, он отсчитал по пальцам девять месяцев, то есть двадцать лет, и понял, что попался.
Тем хуже. Тем хуже для него. Ему уже не заснуть. История не окончена. Он даже готов признаться, что эти ее «три месяца» — только предлог. Не скажи она этого, он нашел бы что-нибудь еще. Раздался удар гонга, пора вставать.
Возвращаться на ринг и продолжать бой.
Анук умерла, и Клер в тот вечер зашла не случайно.
6
Он шел следом за ней по улице. Был прекрасный вечер, тихий, теплый, мягкий. Нагретый за день асфальт приятно пружинил под ногами. В воздухе пахло Парижем, на террасах кафе ни одного свободного столика. Несколько раз он спросил, не голодна ли она, но она по-прежнему шла впереди него, и расстояние между ними все увеличивалось.
— Послушай, я есть хочу, — сказал он раздраженно. — Мне все это надоело. Я дальше не пойду.
Она развернулась, зашла вслед за ним в кафе, достала из сумки листок бумаги и положила перед ним на столик.
— Завтра в пять.
Адрес в пригороде. Совершенно невообразимое место.
— В пять я буду в самолете, — улыбнулся он ей. Но улыбка быстро сползла с его губ.
Как тут улыбаться, когда у нее такое лицо?
***
Она вошла в кафе, согнувшись пополам. Словно старалась удержать то, что только что потеряла. Он встал, обнял ее за шею, привлек к себе и дал выплакаться. Из-за ее спины хозяин кафе бросал на него обеспокоенные взгляды, он, как мог, отмахивался от него свободной рукой, мол, не обращайте внимания. Потом он оставил большие чаевые за причиненное беспокойство и увез ее к морю.
Может, это было глупо, но что еще он мог тогда сделать?
Он вышел из туалета, натянул свитер и отправился обратно на диван.
Что еще он мог тогда сделать?
Они подолгу гуляли, много пили, курили всякую дурь и даже иногда танцевали. Но большую часть времени не делали ничего.
Сидели и смотрели, как меняется свет. Шарль рисовал, мечтал, ходил в порт за покупками и готовил еду, сестра в сотый раз перечитывала первую страницу какой-то книги и закрывала глаза.
Но только она никогда не спала. Если бы он о чем-нибудь ее спросил, она бы его услышала и ответила.
Но он ни о чем не спрашивал.
Они выросли вместе, потом три года прожили вдвоем в крохотной квартирке и Алексиса знали с незапамятных времен. Вдвоем им все было под силу.
Вот только на этой террасе над морем негде было укрыться.
Здесь не было тени.
В последний вечер они пошли в ресторан, и когда открыли вторую бутылку Рецины,[26] он взял ее за руку:
— Ты в порядке?
— Да.
— Точно? Она кивнула.
— Хочешь вернуться к нам? Отрицательно покачала головой.
— Где будешь жить?
— У подруги… с факультета…
— Ладно…
Он переставил свой стул, чтобы вместе с ней наблюдать за тем, что происходит на улице.
— В любом случае, ключи у тебя есть…
— А ты?
— Что я?
— Никогда не рассказываешь о своих приключениях… — она состроила недовольную гримасу, — ну… о любовных… в смысле, о романах…
— Видно, похвастаться особо нечем…
— А как там твоя чертежница?
— Ушла строить новые планы… Она улыбнулась ему.
Ее загорелое лицо вдруг показалось ему слишком хрупким. Он наполнил стаканы и заставил ее выпить за лучшие времена. Помолчали. Она попробовала скрутить себе сигаретку.
— Шарль?
— Я за него.
— Ты ведь не скажешь?.. Сам знаешь кому…
— Да что я ему скажу? — ухмыльнулся он. — О чести, что ли, буду с ним разговаривать?
Сигаретная бумажка у нее в руках порвалась. Он взял у нее пачку, осторожно наполнил бумажный желобок табаком и поднес к губам, чтобы лизнуть.
— Я имею в виду Анук…
Он замер.
— Нет, — ответил он, сплюнув табачную крошку, — конечно, нет.
Протянул ей готовую сигарету и отвернулся, погрузился в себя.
— Ты… ты с ней еще общаешься?
— Изредка.
Надел темные очки. Она не стала продолжать.
***
В Париже шел дождь. Они взяли такси, она вышла на улице Гоблен.
— Спасибо, — прошептала она ему на ухо. — Все в прошлом, обещаю тебе. Все будет в порядке.
Он смотрел, как она спускалась по лестнице в метро.
Видимо, почувствовав его взгляд, она остановилась на полпути, и, подмигнув ему, соединила большой и указательный палец в букву «О», показывая, что все «О'кей», как это принято под водой.
Этот простой жест, так убеждающий в том, что все хорошо. Он поверил и удалился с легким сердцем. Был молод тогда, наивен. Верил знакам. Это было только вчера и вот уже без малого девятнадцать лет тому назад.
Как она его провела.
7
Он уснул, а когда проснулся, на него молча смотрела Снупи. Прежняя Снупи, с круглой, распухшей после сна мордахой, сидела и чесала ухо передней лапой.
Рассвет еще только стучался в окно, и он подумал, не снится ли ему все это. И стены такие розовые…
— Ты спал здесь? — спросила она грустно.
Черт, нет, это не сон. Это жизнь. Новый раунд.
— Который час? — спросил он зевая.
Она отвернулась и пошла к себе в комнату.
— Матильда… Остановилась.
— Это не то, что ты думаешь…
— Я ничего не думаю, — ответила она.
И исчезла.
Шесть часов двенадцать минут. Доплелся до кофеварки, сварил себе двойной кофе. День обещал быть долгим…
Совсем продрог, закрылся в ванной.
Присев боком на край ванны и подперев кулаком подбородок, задумался, блуждая взором в клубах теплого пара и кружении воды. То, что его сейчас занимало, поглощало целиком, заключалось в нескольких словах: Баланда, ты достал! Кончай, возьми себя в руки!
До сих пор ведь тебе как-то удавалось не сбиваться с пути, жил не заморачиваясь, так что же на тебя сегодня нашло? Поздно теперь, понимаешь? Ты слишком стар, в твоем возрасте подобные излишества — непозволительная роскошь. Она умерла. Все в прошлом. Задерни занавес и займись живыми. У тебя вон за стеной недотрога из саксонского фарфора — прикидывается, что ей все нипочем, а сама убивается, того гляди разобьется. В ее возрасте так рано не встают… Закрой этот чертов кран и пойди вынь наушники у нее из ушей.
Тихо постучал, вошел и сел на пол у ее ног, спиной к кровати.
— Это не то, что ты думаешь…
— …
— Где же ты, мой верный четвероногий друг? — неуверенно произнес он. — Спишь? Слушаешь грустные песни под одеялом и не можешь понять, чего этот старый дурак Шарль опять к тебе привязался?
— …
— Я спал сегодня на диване только потому, что долго не мог заснуть… и не хотел мешать твоей маме…
Она заворочалась, задела его плечо, кажется, коленкой?
— Вот я сейчас тебе все это говорю, а сам думаю: зачем я это делаю?… Нечего мне перед тобой оправдываться… Это тебя не касается, точнее, не имеет к тебе отношения. Это дела взрослых, ну то есть… старших… и..
Ох, черт, подумал он, и зачем ты лезешь в это болото, куда тебя вечно несет? Поговори с ней о чем-нибудь другом.
Он поднял голову и в полутьме стал осматривать стены ее комнаты. Давненько он не заглядывал в ее гнездышко, а ведь он любил это делать: любоваться ее фотографиями, ее рисунками, ее бардаком, ее постерами, ее жизнью, ее воспоминаниями…
Стены в комнате подрастающего ребенка — лучшее наглядное пособие по занимательной этнологии. Квадратные метры, на которых жизнь кипит, бурлит и обновляется, безостановочно пожирая патафикс.[27] Чем она сейчас живет? С какими подружками на этот раз паясничала в фотоавтомате? Какие амулеты нынче в моде, и где прячется физиономия того «дерева, которое не жалуется, когда его обнимают»?
С удивлением на одном из снимков обнаружил себя вместе с Лоранс. Впервые видел это фото. Судя по всему, это она их сфотографировала, когда-то давно, когда была еще совсем ребенком. И в уголке каждого снимка, на фоне неба обязательно торчал ее указательный пальчик. Они выглядели счастливыми, улыбались на фоне горы Сент-Виктуар. А вот какая-то желатиновая капсула в прозрачном пакетике с надписью Be а Star instantly, рядом, на листке в крупную клетку, записано стихотворение Превера, заканчивающееся словами:
В Париже
На земле