Но в тот день, когда Сказкин твердо решил побороть свою гордость и попросить у дяди Гоши взаймы, в сенках дома раздался слабый вскрик.
Держась руками за стену, Сказкин бросился на помощь товарищу.
В сенках, на дощатой, плохо проконопаченной стене, под старой, обдутой ветром мужской рубашкой висел на гвозде самый настоящий окорок пуда на полтора. С одной стороны он был срезной, плоский, с другой розовый, выпуклый, и походил на большую мандолину.
Окорок вкусно пах.
Позвав Индуса, как свидетеля, Сказкин и Веселов долго смотрели на окорок.
Потом был принесен нож, каждый получил по большому куску окорока. Индус тоже. "Хватит тебе фосфор жрать, - заметил Сказкин. - Ты не шпион, а собака и наш друг!" - а оробевшему интеллигенту Веселову Сказкин бросил: "Получим полевые, Гошке заплатим за все! За окорок тоже!"
А пурга набирала силу. Город занесло под третий этаж. Очень скоро Сказкин, Веселов и Индус привыкли к окороку. А поскольку дядя Гоша, тоже набирая силу, появлялся дома все позже и позже, Сказкин рискнул перейти на бульоны. "Горячее, - деловито пояснял он, двигая белесыми бровками, горячее, оно всегда очень полезно!"
Оба повеселели, вернули вес - и Веселов, и Сказкин. И Индус с ними подружился.
Однако всему приходит конец.
Как ни привыкли Сказкин и смирившийся с содеянным Веселов к окороку, толщина его (это наблюдалось даже визуально) неуклонно уменьшалась, и теперь окорок и впрямь напоминал мандолину - был так же пуст и звучен!
И был день. И пурга кончилась.
Выкатилось из-за сопки ледяное ржавое солнце, празднично осветило оцепеневший мир. Дядя Гоша явился домой не ночью, как всегда, а засветло. Он улыбался: "У меня окорок есть. Я вас сегодня угощу окороком!"
Слова дяди Гоши повергли праздничный мир в смятение. Даже Индус привстал и отвел в сторону виноватый взгляд.
Первым в сенки двинулся хозяин, но на пороге, чуть не сбив его с ног, его обошли Индус и Сказкин.
Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович, как бы не выдержав тяжести, обронил на пол пустой зазвеневший окорок, а Индус (все они были крепко повязаны) подхватил окорок и бросился с ним в бесконечные заснеженные огороды, залитые кровавым солнцем.
Взвешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. "Убью! кричал он Индусу. - Отдам корейцам!.."
Дядя Гоша и впрямь передернул затвор, но ружье из его рук вырвал Сказкин.
"Молодец! - отметил про себя Веселов. - И пса пугнет, и честь наша не будет попрана!"
Но к крайнему изумлению Веселова Сказкин прицелился прямо в несущегося по сугробам Индуса.
- Что ты делаешь?! - завопил Веселов, толкая друга под локоть.
Только тогда, голосом полным раскаяния и испуга, Сказкин шепнул: "А вдруг пес расколется?.."
...К утру Луна исчезла.
Она не спряталась за гребень кальдеры, ее не закрыли облачка или туман; просто - была, и вот нет ее! Растворилась, как цинк в кислоте.
Зато над вершинами острых скал, над таинственными пропастями угрюмо и тускло засветились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они в наэлектризованном воздухе, гасли и вновь вспыхивали.
"Прощелыга!.. - тосковал я по Сказкину. - Фал на гречку сменял, а я загорай в пещере!.."
Чем-то недоступным казался мне теперь крошечный домик сироты Агафона Мальцева. На печке, сооруженной из разрубленной железной бочки, пекутся лепешки, пахнет свежим чаем; на столике, как маяк-бипер, икает "Селга"...
А тут?
Шорох текучих шлаков. Шорох ссыпающихся песков. Шорох грунтовых вод, сочащихся по ожелезненным обнажениям...
Слова старинной морской песни прекрасно вписались в эти таинственные нескончаемые шорохи.
"Эту курву мы поймаем, - отчетливо прозвучало в ушах, - ей желудок прокачаем, пасть зубастую на нас раскрыть не смей!.."
Песня все ближе:
"Ничего мы знать не знаем, но прекрасно понимаем: ты над морем будто знамя..."
Что же там дальше? Ну, конечно:
"Змей!"
Это не было галлюцинацией.
С "тозовкой" в руке, с рюкзачишком за плечами, в вечном своем выцветшем тельнике, не разбирая дороги и голося во всю глотку старинную морскую песню, по камням пылил сам Серп Иванович Сказкин - бывший боцман, бывший матрос, бывший кладовщик и так далее, и так далее. Он был трезв, но явно перевозбужден приступом храбрости. Тельник пузырился от ветра, белесые глаза хищно обшаривали обрывы.
- Начальник! - время от времени кричал он. - Почты нет! Тебя тут не съели?
- Тише, организм! - негромко окликнул я Сказкина.
Серп Иванович дерзко усмехнулся:
- У меня "тозовка"!
Он презирал страх.
Он шел по своей собственной земле, по своей суше, по своему собственному берегу; он, венец эволюции, снисходительно глядел на медузу, парашютом уходящую в бездну; он видел светлое облачко над гребнем кальдеры; он ощущал тишину, вызванную его гимном.
Серп Иванович был прекрасен. И я устыдился своих недавних дурных мыслей о нем.
Но в смутной глубине пораженной бухты, в ее утопленных одна в другой плоскостях уже зарождалось какое-то другое, тревожное, едва угадываемое глазом движение, и, зная - _ч_т_о_ это может быть, я рявкнул из пещеры:
- Полундра!
В следующий миг пуля с треском раскрошила базальт над моей головой. Без какого-либо интервала, рядом, на выступе, миновав рыхлую осыпь, с разряженной тозовкой в руках и с рюкзаком за плечами, возник Сказкин.
- Чего орешь? - сказал он. - Сам вижу.
Но вниз не посмотрел, подобрал ноги.
- Он нас не достанет?
- Это не он, - объяснил я. У него имя есть. Это Краббен!
- Какой большой!.. Он хотел меня укусить?
- Он есть хочет... - Я рылся в рюкзаке. - Почему хлеба не взял?
- Он ест и хлеб?
- Глупости! Краббен питается только активными формами жизни... Ты с Агафоном пришел?
- Вот насмешил, начальник! Чтоб Агафон, да в гору полез?!
- А когда людей ждать?
- Каких людей? - удивился Сказкин.
- Как это "каких"? Ты зачем бегал к Агафону?
- "Тозовку" взять.
Я поперхнулся, откашлялся, схватил Серпа за плечо.
- И ничего не сказал Агафону о Краббене?
- Что я - трепач? Взял ружьишко - и обратно. Сами управимся! Учти, я конюхом был!
Он поднял на меня взгляд и ахнул:
- Начальник! Где ты нахватался седых волос?
- Покрасился... - буркнул я.
И отвернулся.
Действительно, о чем тут говорить?
Вон на песке валяется метровая сельдяная акула. Час назад ее не было, а сейчас валяется. Шкуру сельдяной акулы не берет даже штык, а сейчас она вспорота, как консервная банка... Это даже Сказкин оценил. Дошло до него влипли! Но вслух он сказал одно:
- Я же о тебе думал!
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ТЕРЯТЬ НЕОБЕЩАННОЕ
Второе пришествие. Все для науки. Человек-альбом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});