Я не помню, чтобы родители как-либо воспитывали меня. Меня не обучали ни музыке, ни иностранным языкам, а своё время я проводил в значительной части на улице, на своём и соседнем дворах, где играл со своими сверстниками. Среди игр были и прятки, и мяч, и городки, и многие другие игры. Я лазил по всем доступным мне крышам и заборам. Помню, что многие игры происходили на каком-то дворе, где были сложены огромные кипы хлопка, и мы лазили между ними, вероятно рискуя жизнью, так как одна такая кипа хлопка могла бы раздавить ребёнка.
Уже когда началась война в 1914 г., я один год провёл в детском саду. Это был, по-видимому, частный садик, платный. О нём у меня сохранились хорошие воспоминания. Из очень простых материалов мы изготавливали игрушки, например, из спичечных коробок делался хороший письменный стол с выдвижными ящиками. Плелись коврики из специально предназначенной для этого бумаги. Вынув из яйца его содержимое, скорлупку обклеивали крупой и затем красили какой-нибудь краской. Лето 1915 г. я провёл в какой-то очень хорошей детской колонии, не знаю, как туда попал. Там занимались нашим воспитанием и уделяли детям много внимания.
В 1916 году я поступил в школу. До революции существовало три вида полноценных средних школ. Это гимназия, реальное училище и коммерческое училище. Гимназии имели выраженный гуманитарный уклон, реальные училища — естественнонаучный, а коммерческие готовили бизнесменов для России. Но учиться в этих школах было дорого, и мать отдала меня в городскую школу для бедных. Обучение там было четырёхлетнее, иностранные языки не изучались. В этой школе я спокойно проучился только один год, а на второй год уже началась революция. Мы принимали в ней участие в форме игры. Дети разделились на партии: часть была за большевиков, часть — против них. За большевиков было меньшинство, я был против большевиков. В 1918 г. в России была введена единая трудовая шкода с девятилетним обучением. В такой школе я и начал учиться с третьего класса, а начиная с пятого перешёл в другую аналогичную школу, которую закончил в 1925 г. В городском училище нас обучали арифметике, чтению, письму. Арифметика давалась мне легко, а чтение и письмо — плохо. Можно считать, что уже тогда проявились мои математические склонности.
Перед войной отец мой работал на небольшой обувной фабрике, владелец которой — Левитин был давний его знакомый. После ухода отца на фронт знакомство наше с семьей Левитиных продолжалось. Я бывал там часто в гостях, так как дочка Левитина была моя сверстница, она лишь на год младше меня. Там я познакомился с жизнью богатой еврейской семьи, а также с работой фабрики. Помню, что отдельные станки там приводились в движение не электрическими моторами, благодаря чему остановка отдельного станка достигается очень просто — отключением мотора. Все станки приводились в движение одним-единственным дизельным двигателем при помощи ременных передач. Для остановки станка нужно было сдвинуть ременную передачу с одного колеса на другое, холостое. Мне запомнились эти подробности, так как уже тогда я интересовался техникой.
Левитин, так же как и мой дед, ранее был сапожником, позже стал фабрикантом. Он поставлял русской армии солдатские сапоги и был уличён в том, что выдававшуюся ему казной хорошую подошвенную кожу заменял картоном. Ему пригрозили расстрелом, если он не прекратит своё мошенничество. Об этом говорили в семье Левитиных, не думая о том, что я всё уже понимаю и запоминаю.
Вернувшись из плена, мой отец поступил работать на небольшой металлургический завод «Серп и молот». Я часто ходил туда, и, хотя завод в то время почти не работал, всё-таки было довольно много интересного, что можно было посмотреть. Я наблюдал за работой прокатного станка, гвоздильного цеха и огромного электрического магнита, который стаскивал к прессу железный лом, а потом тащил и складывал в кучу большие спрессованные параллелепипеды из железного лома. Всё это было очень интересно для меня. Мои игрушки также были технические. Конечно, они не покупались, а я изготовлял и добывал их сам. Из какой-то заброшенной мастерской я принёс электромотор от вентилятора, который доставил мне большое удовольствие. Вольтова дуга, которую я сам устроил, также была очень интересной игрушкой. При помощи её я устроил «Волшебный фонарь», позволяющий изображать непрозрачные картинки на стене, для чего нужен очень сильный свет. Та же вольтова дуга служила мне как плавильная печь для медной проволоки и стекла.
Семён Акимович и Татьяна Андреевна ПонтрягиныМои технические игры не были безопасными. Кончились они трагически. В присутствии матери, когда я хотел починить примус, он взорвался. Я получил тяжёлые ожоги, что привело к потере зрения.
Жили мы тогда в Демидовском переулке, в доме[7]. Не помню, как я добирался до обувной фабрики, а на завод «Серп и молот» летом я ходил пешком, а зимой — на коньках. В те времена тротуары не чистились, они были покрыты толстым слоем плотно утоптанного снега. Так что по ним было необыкновенно удобно передвигаться на коньках, и я этим пользовался. Примерно в то же время я совершенно неожиданно для себя выучился плавать. Будучи школьником четвёртого класса, я залез по внешней пожарной лестнице на чердак нашего пятиэтажного школьного здания и там набрал пробковых обрезков. Из них устроил себе плавательный мешок, на котором плавал в прудах кадетского корпуса. Потом оказалось, что я таким образом выучился плавать и без пробок.
* * *
В детстве я очень увлекался чтением беллетристики. Книги я брал в библиотеке своего отца. Мне кажется, никто не руководил мною в выборе книг. До сих пор помнится, какое сильное впечатление произвела на меня трилогия А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». За свою жизнь я много раз перечитывал эти шедевры русской драматургии. Борис Годунов стал моим любимым историческим героем. Я считал тогда (пожалуй, согласен с этим и теперь), что образ, данный А. К. Толстым, гораздо более правильный, чем данный Пушкиным в его драме «Борис Годунов». Мне казался совершенно неубедительным образ, данный Пушкиным, так как я считал, что такой политический деятель, как Борис Годунов, не мог страдать от угрызений совести по случаю убиенного младенца. Громадное впечатление произвела на меня трилогия Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист», состоящая из трёх частей: «Юлиан Отступник», «Леонардо да Винчи» и «Петр и Алексей». Первая часть «Юлиан Отступник» сделала из меня на некоторое время атеиста. Узнав, что существует так много различных религий, я пришёл к мысли, что ни одна из них не может быть истинной. До этого я был очень верующим мальчиком. Весьма охотно самостоятельно ходил в церковь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});