лицо его ровно ничего не выражало. Дома царило возбуждение.
— Иди скорее сюда. Вот вырезки из шведских газет. Нам прислали из села.
Отец стоял посреди залы с вырезками в руках и взволнованно сообщал:
— Немцы заняли Льеж. А австрийцы продвигаются в Галиции.
VII
Для жителей деревни война быстро отошла на задний план. Лишь какая-нибудь исключительная новость могла вызвать интерес, но благодаря цензуре таких сообщений было мало. Деятельность рабочего товарищества еще более затруднялась. Программу каждого вечера надо было заранее представить на просмотр полиции. Ленсман часто присылал полицейского послушать выступления ораторов. Когда-то Халме жаждал предстать перед судом за оскорбление величества. Нынче же, старый и больной, он уже не хотел этого, но язык его довел-таки до тюрьмы.
Речь Халме, собственно, и не была политической. Он выступил против войн и армий со своих позиций вегетарианца. Однако в этом усмотрели критику властей.
С гордым спокойствием выслушал Халме приговор. Срок, правда, небольшой — четыре месяца заключения в крепость. Руководство рабочим товариществом он временно возложил на Аксели. Поскольку дело происходило публично, он так сформулировал свой наказ:
— Я передаю тебе эстафету. Не оброни ее на половине пути.
Отбывать наказание ему пришлось поздней осенью. Эмма и все близкие знакомые очень беспокоились о здоровье мастера, так как строгая вегетарианская диета создавала для него дополнительные трудности. Но сам Халме не заботился о еде, считая это делом второстепенным. Пожалуй, больше всего его пугала тюремная одежда, заранее вызывая отвращение.
Многие парни и деревне не на шутку взволновались, когда стало известно, что Ауне Леппэнен беременна. Виновным Ауне прямо называла Оскара Кививуори, потому что он ей нравился больше других. Но вообще говоря, возможностей было несколько. Элиас Канкаанпээ, Ууно и Арни Лаурила да еще пасторский Илмари. Но Илмари она и не поминала. Мыслимо ли было выйти замуж за него. Ауне долго гонялась за Оскаром, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Встреча оказалась неприятной. Ауне плакала, а Оску был груб.
— Слушай, я могу привести в суд четверых-пятерых парней, и тогда тебе достанутся только расходы и позор. Самое умное для тебя помалкивать.
— Но ты все же был тогда.
— Да, был. Но и другие были. Я не стану прикрывать бог знает чьи следы.
Преети не оставил этого так, сам отправился в Кивииуори. Оску отказывался наотрез и, в конце концов, сказал о том, что было много возможностей. Когда же он пообещал привести свидетелей, Преети, подавленный, ушел.
Анна плакала от стыда и горя, а Отто прочитал сыну ироническую нотацию:
— Глуп твой расчет. Общие-то, они как раз самые опасные. Такая непременно понесет, и что тогда? Счастье твое, что те, другие, были также неосмотрительны.
— Боже, смилуйся... смилуйся... Что за несчастье идет на нас... Тут и божьего милосердия не хватит... что они говорят! Им бы только скрыть... А что грех — так это им ровно ничего...
Анна так тяжело восприняла это, что даже слегла. Она прохворала несколько дней, а встав с постели, была печальна и говорила, глубоко вздыхая:
— Господь знает, какое бремя возлагает на нас.
В деревне о случае с Ауне даже не злословили. Женщины, которые годами только этого и ждали и злились от того, что их ожидания не сбываются, невольно прониклись сочувствием к Ауне теперь, когда ее судьба сложилась так, как они и предполагали. Матери, все эти годы видевшие в Ауне соблазн и пагубу для своих сыновей, вдруг стали проявлять к ней участие. То одна, то другая давала Хенне буханку хлеба или кусок мяса.
Элина, которая плакала от жалости, когда приходилось отдавать на убой теленка или барашка, и серьезно журила маленького Вилхо за какого-нибудь раздавленного муравья, об Ауне говорила без снисхождения. Взгляд ее становился строгим, и в голосе появлялось что-то от матери:
— Конечно, Оскара ей надо было заполучить любыми средствами... если не прямо, так хоть с помощью других... Ребенка жаль. Но, честное слово, Ауне наказана поделом.
Аксели, взглянув в окно, проговорил:
— Кажется, свиньи там разломали корыто. Пойти сколотить.
Однажды темным поздним вечером Анна Кививуори пришла к Леппэненам. В избушке царил полумрак, потому что керосиновая лампешка на стене с жестяным проржавелым отражателем больше чадила, чем светила. Все встали, приветствуя вошедшую, и Хенна кинулась искать, на чем бы усадить гостью.
— Садитесь, хозяйка... немного темно... глаза прицыкнут.
Анна села, сама не своя от волнения и стыда. Некоторое время она мяла в тонких руках носовой платочек и не могла раскрыть рта. Преети покашливал в кулак, Луне поправляла на себе блузку.
— Я... об этом деле. Бог велит... Хотя я... непричастна... Но сын мой, как-никак... Я не хочу вмешиваться, но вы понимаете...
— Да, конечно, с этими детьми много хлопот. Сына все же теперь... в большой мир. А тут этакое... Туда и корова ушла, но это уж мелочи...
— Да-а... говорят в имении... там, бароновы люди... что, мол, на корове уплыл в Америку... Это, конечно, зависть... не за то... но... я-то у вас и кофе пила тогда, как приходила занять чесалку для льна... А у нас на грех не припасено... нечем угостить хозяйку.
— Спасибо. Не надо. Я пришла только, чтобы выяснить... Трудно говорить, но я должна. Я буду говорить начистоту и прошу, чтобы Ауне тоже сказала все честно, от чистого сердца. Был ли Оскари... был ли он...
Анна искала слово, пока не нашла наиболее отдаленное выражение, явившееся неведомо откуда:
— ...в отношениях?
Ауне вскинула голову и — поскольку Анна в избушке Леппэнен казалась чуть ли не дворянкой — ответила исключительно светским тоном:
— В отношениях — был.
Даже в полутьме было видно, что удар попал в цель. Губы Анны задрожали, и с минуту она молчала. Когда она мельком взглянула на Ауне, в глазах ее сверкнула ненависть.
— Если он был... Так перед богом я спрашиваю... Один ли только Оскари?
— Да, конечно. Я с другими была не так. Оскари был мой жених.
— Но и другие все-таки были?
— Ну иногда, немножко. Я ведь не сплошь со всеми.
— Но надо же знать правду.
— По крайней мере Оску был со мной больше всех.
Преети завозил ногами по полу и сказал:
— Да, точно, насколько я знаю, Оскари был. Я не пойду говорить, что, мол, других не было... С этими детьми такое дело... Однако он-то был.
— Но раз и