Читать интересную книгу Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

Утром следующего дня Господин открыл глаза, улыбаться не поспешил, улыбаться некогда — быть Богом непросто, правильно подметили классики советской фантастики, тотальное доминирование — тяжкий труд, нелегкая ноша полной ответственности — это дисциплинирует прежде всего тебя самого.

Он дисциплинированно прокатился на велотренажере, надо быть в форме, содержать тело соответственно Божественной роли, которую он так блестяще исполняет для светловолосой девушки, прикованной к водопроводной трубе в его туалете. Господин улыбнулся наконец — через минуту она будет просить его на коленях оставаться там еще и еще. Пожалуй, он не позволит ей этого. Богу приходится наказывать своих рабов — это входит в Божьи обязанности.

* * *

Зимний день кончается рано, уже в четыре часа смеркается, и зажигаются желтые фонари. Если встать коленями на широкий подоконник, прижаться к холодному стеклу пылающим лбом, то можно представлять себе всякие соблазнительные вещи и попутно охлаждаться. Я забираюсь на широкий подоконник, встаю на колени, прижимаюсь к холодному стеклу пылающим лбом. Ставлю рядом с собой кружку кофе, вполне можно пить кофе, не отнимая лба от стекла, в крайнем случае, немного повернуть голову. Бразильский кофе, сорт арабика, я его сварила в медной джезве, умягчила сливками, взбодрила сахаром. Пью кофе, смотрю в темное окно, переношусь в разноцветную, танцующую на карнавале Бразилию, где много диких обезьян, мужчины в белых штанах и непарногрудые сестры-амазонки на великолепных андалузских скакунах.

Они встречают солнце на девять часов позже, чем я, они провожают солнце на девять часов позже, чем я. Их солнце тоже ныряет в большую реку каждый вечер, просто моя река умеет замерзать. Они обещают быть со мной нежными, они обнимают меня сильными руками, ласково целуют в затылок, сплетают наши волосы, вручают мне колчан с отравленными стрелами, метательный нож и боевой топор, заразительно хохочут во весь рот. Я знаю, что амазонки, по легенде, жили в Греции или что их не было вообще — меня это не тревожит.

Я знаю, что у моего мужа есть другая женщина, знаю целых два часа, меня тревожит это.

Не просто другая женщина в безопасном формате — «потрахались и разошлись», а настоящая — со всеми ингредиентами, как в правильном украинском борще, рецепт В. Похлебкина: нарубленная грудинка, свинина, домашняя колбаса, свекла, лук, морковь, капуста, петрушка, помидоры, фасоль и толченное с чесноком сало. Овощи в борщ режут соломкой, за исключением картофеля, нарезаемого кубиками.

Прозрачную офисную папку, протянутую мне Его рукой, наполняли документы. Листы бумаги. Обычные листы формата А4 — наверное, «Снегурочка», финская «Galerie Оne» намного белее — никаких спор сибирской язвы, никаких каракуртов, выползающих неслышно, даже пяти сморщенных зернышек апельсина нет.

Но содержимое пакета было опасней сибирской язвы, любого ее штамма, ядовитей мстительной самки каракурта, страшнее апельсиновых зернышек. Для меня, для меня было страшнее. Десяток листов формата А4 заполняли распечатки текстов эсэмэс-сообщений с телефона моего мужа, входящих и исходящих. Понятия не имею, как он раздобыл их, подкупил менеджеров оператора связи? Наверное. Еще там были расшифровки платежей с банковских карт, авиабилеты, железнодорожные тоже и фотографии. Много разных фотографий. Гораздо больше, чем я хотела бы рассматривать коротким зимним днем. Звонит телефон, неохотно и с неожиданной болью в горле отвечаю.

— Здорово, как дела, — говорит Бывалов и отвечает себе энергично: — Все хорошо, ну и чудненько…

— Чего надо? — спрашиваю я. Бывалов никогда не звонит просто так.

— Да вот, — мнется он, — спросить хотел. А что это за девица была, с Мюллером? Которая библиотекарь.

— Спроси у Мюллера, — предлагаю я, разъединяюсь, какое-то время тупо смотрю на холодильник, безумно увешанный магнитами. Фотографии лежат неподалеку. Надо же, как случается, теперь это случилось и со мной. Глотаю — это больно. Телефон звонит снова.

— Ну что ты какая, — укоряет меня Бывалов, — я тебя как человека спрашиваю… Мне в банк, может быть, архивариус нужен! Я, может быть, этого библиотекаря трудоустроить хочу!

Бывалов кашляет у себя там, и я представляю его очень хорошо: темные волосы длиннее обычного, заправлены с одной стороны за ухо, с другой — закрывают глаз редкого светло-орехового оттенка. Кладу трубку. Горло, горло… Отыскать пастилку с эвкалиптом. Нет, надо прогуляться, а то разрыдаюсь дома, детей испугаю. Иногда не знаешь, чего от себя ждать. И лучше в такие минуты быть подальше от собственных детей. Прячу прозрачную папку-файл в кухонный шкаф, там недавно хранились лилии корзинами. Звонит телефон. Ирка Альперовская:

— Привет.

— Привет.

— Слушай, тут такое дело, сходи со мной завтра в группу.

— В какую группу, Ира?

— В группу похудания, я тебе рассказывала в новогоднюю ночь.

— Не помню.

— Ну, неважно. Там такая группа, работает специалист. И все худеют как заводные. Но я боюсь одна первый раз идти. Меня там отбуцкают.

— О чем ты вообще говоришь? Отбуцкают еще.

— Пож-а-а-а-луйста! — Ира тянет, как сирота, и я ее немедленно жалею. Соглашаюсь.

Быстро выхожу в прихожую, торопясь убежать до следующего звонка друзей. Заматываюсь в шарф, влезаю в пуховик, что самое неприятное в холодное время — приходится постоянно носить слои и слои одежд. Я немного думаю о том, какие есть варианты этого не делать, пока решения не нашла. Выхожу из непривычно тихой квартиры — у младшего сына появился в собственности ноутбук, и свободное время он посвящает его освоению. Старший сын на соревнованиях, когда же еще играть в хоккей, как не зимой.

По лестнице спускается молодая женщина в длинной шубе цвета влажного песка, по виду очень теплой. Рыжие волосы увязаны в недлинные косички. Она бережно прижимает к меховой груди настоящую корзину, плетенную из прутьев. Улыбается мне специальной улыбкой, предназначенной для незнакомых, но безопасных людей. Я кривовато улыбаюсь в ответ.

— Здравствуйте!

Удивленно киваю. На беседы на лестнице настроена не очень.

— Я ваша новая соседка, — объясняет незнакомица, — сняла девятую квартиру…

— Отлично, — отвечаю неуверенно.

Мы выходим из подъезда вместе, задеваем дверью Николая, хозяина «Иноходца Standardbred». Николай неторопливым движением осторожно берет меня за рукав, и я замечаю, что он пьян.

— Ддобрый вечер, — хрестоматийно заикается он, — ддевчонки…

Другой рукой он прикрывает покрасневшие глаза, и, когда начинает говорить тонким голосом, я со страхом понимаю, что он плачет:

— Заведение мое закрывают!.. Суют какие-то деньги, суки! Зачем мне! Зачем! Что делать? Что делать? Эти люди приехали. У них документы. Какой-то позор…

— Николай, подожди, какой позор? — Я выдергиваю свой рукав.

— Именно-именно! Позор! — горестно восклицает Николай. — В моем зале!.. В моем зале…

Из сбивчивой речи соседа я с нарастающим волнением что-то начинаю понимать. Задерживаю дыхание. Втягиваю холодный воздух. Решаюсь спросить:

— Подожди, а вообще где твой «Иноходец»-то расположен?

Николай несколько раз повторяет адрес, нажимая на числительные в номере дома: сто тридцать шесть. Да, тот самый адрес. Как это вообще могло совпасть и по времени, и по месту? И по действию. Смотрю прямо перед собой.

— Извращенцы хуевы, — ругается Николай. Будто бы рассказывает о семье болгар.

Мне надо как-то спокойно и без напряжения обдумать еще и это, глажу Николая по утепленному плечу и сочувственно бормочу что-то бесполезное: все наладится, все наладится, все будет хорошо, нисколько не веря себе. Он не верит тоже, уходит куда-то вправо, мимо подъезда, спотыкаясь, повторяя «именно-именно» и грустно матерясь.

Поворачиваю налево. Соседка решительно пристраивается рядом, что-то мелодично выговаривает ярким ртом. Приглашает познакомиться поближе, посетить ближайшую общепитовскую забегаловку, она на днях там побывала, одобрила стиль, обслуживание и сорта кофе. Ни в какую забегаловку я идти не собираюсь, собираюсь немного погулять и подумать. Но как-то так получается, что вот мы уже сидим в кофейне «Колумбия», названной так в честь Христофора Колумба, о чем сообщает постер на стене.

Новая соседка откидывает назад рыжие косицы, протягивает мне узкую ладонь:

— Полина — Я представляюсь тоже, пожимая прохладные пальцы, на среднем — чудовищных размеров перстень, закрывающий две фаланги. Желтоватый камень отражает электрический свет и отблески огня толстенькой свечи, предусмотрительно зажженной.

Полина изламывает темно-рыжую бровь:

— Редкое имя!

— Так получилось, — привычно оправдываюсь я.

— А что был за мужчинка в подъезде? — интересуется она. — Такой, в стельку пьяный?