Читать интересную книгу Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

«Это контркультура», — говорил Господин. Урсула слушала.

«Контркультура, — говорил Господин, — должна не развлекать, не успокаивать, а беспокоить и тревожить. Напоминать обывателю, жующему бутерброд с салом, что мир полон горя и боли. Мучить обывателя, грызть изнутри, лишать покоя. Доказывать, что у него не получится жить „без печали и гнева“, выпивать по субботам сто граммов водки, после спокойно засыпать, пуская слюни на наволочку в горошек… Копить деньги на домик у речки…»

Урсула сначала не очень усвоила, почему домик у речки — плохо. Родители тоже копили на что-то такое. У речки.

«Театр жестокости Антонена Арто, — говорил Господин и зачитывал ей из самиздатовских блеклых рукописей, — „в том состоянии вырождения, в котором мы пребываем, можно заставить метафизику войти в души лишь через кожу. Иными словами, в сложившихся условиях театр как таковой вообще невозможен без определенного элемента жестокости, лежащего в основе… и потому я сказал „жестокость“, как если бы я сказал „жизнь““».

Урсула пыталась представить себе театр жестокости и его актеров, но в голове сменяли друг друга кадры советского фильма про Джулию Ламберт, как она учит держать паузу возможно долго, если уже пауза взята.

Господин продолжал читать, отмахивая рукой ритм: «В явленном мире, говоря на языке метафизики, зло остается перманентным законом, а благо — лишь усилием и, стало быть, еще одной жестокостью, добавленной к первой…»

А еще платочек, вспомнила Урсула, чтобы отвлечь внимание от лица и костюма, можно крутить в руках яркий платок, ну или что-то по типу. Шляпу? Зонт?

«Жестокость старше нравственности, мудрее ее, и только она сможет пробиться через защитный слой равнодушия! Арто призывает к жестокости и к ужасу, советует обратить внимание на культуру первобытных племен, радостно и с готовностью исполняющих страшные ритуалы…»

Нет, подумала Урсула, зонт — слишком громоздко. Может быть, маленькую плоскую сумку.

«Самодовольный человечек, уверенный в завтрашнем дне, должен знать, что в любой точке его маршрута могу стоять я, разминая сильные пальцы, чтобы выудить его глаза из глазниц, вырвать язык, ногти, волосы на теле и заставить все это сожрать немедленно…»

Так Урсула понимала лучше, ей нравилось, что она — вся такая контркультурная. Впускает боль в свою жизнь, чтобы стать частью мира, полного слез.

Оказалось, смотреть можно не только «Пролетая над гнездом кукушки» и ужасы про Фредди Крюгера. Можно смотреть специальные фильмы, запрещенные и от этого особенно притягательные: про отношения между людьми в стиле «доминирование — подчинение», или BDSM.

Тема

— BDSM, тройная аббревиатура, — объяснил Господин, первый раз помещая специальную кассету в пасть кассетоприемника: Bondage/ Disciplin (ограничение свободы — связывание и воспитание), Domination/ Submission (доминирование и подчинение), Sadism/ Masochism (садизм и мазохизм).

— Да, — отвечала Урсула, впиваясь глазами в картинку на экране.

Длинноволосые девушки в черных браслетах и ошейниках живописно подвешивались на крюках, вздрагивали от ударов кожаными плетьми, жадно слизывали густую сперму со своих красивых лиц, содрогались от обжигающей капели расплавленного воска.

Коленопреклоненные, с завязанными глазами, они выдавали свое возбуждение лишь прерывистым дыханием и негромкими стонами, которые могли, однако, смениться настоящими воплями при появлении в руках Доминанта отточенного ножа или ацетиленовой горелки.

Иногда это бывало и так — больно и страшно. Урсула захлебывалась криком, казалось, что ударов слишком много, петля бельевой веревки слишком туга, воздуху не пробраться в бедное горло, лезвие вонзается слишком глубоко и кровь не сумеет остановиться. Тогда она говорила «Не надо», и все прекращалось.

Господин относил ее на руках в ванную, опускал в теплую воду, брал в руки душ, заботливо смывал красную кровь и белую сперму с ее тела, гладил горящие щеки, целовал в лоб, приносил сладкий чай, клубнику и конфеты с коньяком внутри.

Иногда это бывало и так — обидно и унизительно: Урсула стояла на коленях в любом месте, угодном Господину. Молча, неподвижно. Например, час. Редко больше, но и час — этого вполне, вполне достаточно. Иногда он спрашивал ее: «Зачем ты тут?»

Первый раз Урсула не очень ловко ответила: «Чтобы делать то, что Вы скажете». Господин усмехнулся, заметив, что ответ верен по содержанию, но лучше сформулировать: «Чтобы подчиняться Вам».

Важное

Они много разговаривали. Господин мог вести себя по-разному: внимательно расспрашивать Урсулу о дне учебы, успехах, хвалить ее английское произношение, трудолюбие, настойчивость, а мог утверждать, что Урсула — рекордсменка мира по лени и глупости. Мог часами молчать. Мог интересно рассказывать о серьезных вещах:

«К середине жизни человек должен постараться выбить из себя ту чушь, которой его старательно вскармливала семья и школа, — что у любящих людей могут быть сексуальные извращения, например… Если человек забывает эту ерунду, он становится счастливее. Если нет — превращается в ханжу. Жалуется на отсутствие морали. Размахивает знаменами и транспарантами. Текст неважен. В восемнадцатом веке вышла книга „Доказательства того, что вальсирование — основной источник слабости тела и вырождения нашего поколения“».

Любимый

Урсула вслух называла Господина Господином, иногда, обезьянничая у длинноволосых девушек из специальных фильмов, — Дом, от слова — «Доминант». А себе она называла его: «любимый»: «Доставь мне боль, любимый, заставь меня подчиниться, любимый, высеки меня кнутом, любимый, порви рот пряником».

Разное

В неожиданном месте города Господин остановил свой автомобиль. Вышел, вернулся через минуту с незнакомой Урсуле девушкой. Девушка была высока ростом, немного полновата, кажется, именно это и называется — статная, красивые светло-рыжие волосы венком обрамляли веснушчатое лицо, из-под тяжелого на вид синего пальто выглядывала полупрозрачная струящаяся юбка. Тоже синяя.

— Лина, Урсула, — указал рукой Господин, — знакомьтесь.

Повернулся к Урсуле, немного поразглядывал ее бледное лицо, ровные брови цвета волос:

— Лина будет жить у меня какое-то время. Две недели, если точнее.

Урсула сначала нелепо вообразила, что статная Лина — приезжая родственница Господина из казахстанского города Уральска, но ошиблась. Лина оказалась Господинова наложница, рабыня на время, новая «сабочка»… Такие дела. Урсула, поставленная на колени, должна была наблюдать за спектаклем, разыгрываемым рыжей Линой. Она была прекрасна. Более всего ей удавался сценарий о покупке невольницы на людском рынке. Гонимая, она убедительно стонала, позволяя оценивать свои зубы, груди, наружные половые органы. Непокорная с Новым Хозяином, получала наказание в виде дюжин ударов розгами, подставляя под прутья круглые ягодицы и ярко-белую спину.

— Учись, — иногда комментировал Господин, но Урсула не могла учиться.

Она и не видела почти ничего из-за слез, беспрерывно льющихся из глаз. Ее Господин был с другой женщиной. Она не переставала плакать все две недели, четырнадцать дней и сколько там есть часов, минут и секунд. Господин никогда не возражал против проявления эмоций, любых, но все-таки остался недоволен безучастностью Урсулы и пассивностью в задуманных на троих сценариях. Она была наказана.

Стиль жизни

Утром следующего дня Урсула открыла глаза, широко улыбнулась в воздух, привстала, насколько позволяла длина цепи, прикованной к браслету на ее правой руке. Осторожно нажала на слив, зачерпнула в фарфоровой чаше унитаза свежей воды, прополоскала тщательно рот, умыла лицо, пальцем разгладила ровные брови цвета волос, отмотала туалетной бумаги, протерла голые плечи, тяжелые груди со съежившимися от холода сосками, нежный живот. Раздвинула голые ноги, рассеченные бедра приятно засаднило от прикосновений мокрой руки. Урсула не сдерживала стона. Немного покрутила шеей, затекла за ночь, поправила черный кожаный ошейник, освященный прикосновениями рук Господина, встала на колени, приготовившись сдержанно умолять: если Он позволит, она пробудет здесь взаперти еще сутки, в его власти и обретенной безопасности. Только безраздельно принадлежа Ему, можно ощутить себя свободной.

Утром следующего дня Господин открыл глаза, улыбаться не поспешил, улыбаться некогда — быть Богом непросто, правильно подметили классики советской фантастики, тотальное доминирование — тяжкий труд, нелегкая ноша полной ответственности — это дисциплинирует прежде всего тебя самого.

Он дисциплинированно прокатился на велотренажере, надо быть в форме, содержать тело соответственно Божественной роли, которую он так блестяще исполняет для светловолосой девушки, прикованной к водопроводной трубе в его туалете. Господин улыбнулся наконец — через минуту она будет просить его на коленях оставаться там еще и еще. Пожалуй, он не позволит ей этого. Богу приходится наказывать своих рабов — это входит в Божьи обязанности.