Читать интересную книгу Подвиг - Петр Краснов

Леночка поднялась и позвонила. За дверью зашмыгали мягкiя туфли, и передъ Леночкой въ растворенной двери появилась старуха со стриженными волосами — ни дать, ни взять — сама Крупская — Ленинская супруга, совѣтская «вдовствующая императрица».

— Вамъ кого? — спросила старуха.

— Я… Леночка… Зобонецкая…

— Ахъ ты… Боже мой!..

Мягкiя пахнущiя кофеемъ объятiя охватили Леночку. Такъ въ объятiяхъ она и вошла въ комнату. Тамъ было сумрачно. На простомъ кругломъ столѣ безъ скатерти кипѣлъ на примусѣ кофейникъ. Въ проволочномъ лоткѣ лежали маслянистыя подковки.

— Ну, садись, — отдуваясь отъ волненiя, проговорила старуха. — Шляпу сними… Стриженая… Что жъ и правильно… Для работы лучше… А хорошенькая… въ мать.

Леночка и точно была прелесть какая. И что то было особенное Русское — въ ея лицѣ съ чуть широкими скулами, выдающимися у висковъ, прозрачною смуглинкою, сквозь которую просвѣчивалъ персиковый румянецъ, съ пушистыми бровями. Подъ ними въ темной опушкѣ очень густыхъ и длинныхъ, по дѣтски загнутыхъ вверхъ рѣсницъ, сiяли молодостью, золотою шампанскою игрою горѣли большiе карiе глаза. Волосы были темно каштановые, губы маленькiя, сердечкомъ, безъ краски пунцовыя, носъ небольшой, задорно вздернутый, по Русски открытый. Когда Леночка сняла безобразившую, не по ней сшитую, съ чужого плеча кофту, она оказалась высокой и стройной, съ маленькими, не слишкомъ чистыми, послѣ дороги, руками и стройными ногами прекраснѣйшихъ линiй.

Она сѣла противъ «мамочки».

— Голодная?.. Ну, ничего… Потерпи… Пока вотъ кофею попей… Съ круассанами… По нашему — подковки… У нихъ, у французовъ, круассанами прозываются.

Леночка была очень голодна. Она второй день ничего не ѣла. Денегъ хватило въ обрѣзъ. У нея послѣ долгаго пути, ночей, проведенныхъ въ «жесткомъ» вагонѣ кружилась голова, и ей казалрсь что полъ ходилъ подъ ногами, какъ въ поѣздѣ.

Ея маленькiй облѣзлый чемоданчикъ, такой легкiй, что она сама его и принесла былъ поставленъ на соломенный стулъ. Неонила Львовна кивнула на него.

— Всѣ твои вещи тутъ?

— Всѣ, бабушка.

— Какъ же ты доѣхала?…

Леночка не поняла вопроса. Она смотрѣла на старуху и молчала.

— Какъ тебя, говорю, выпустили?… Съ какимъ паспортомъ?…

— Съ нашимъ… Совѣтскимъ, — робко сказала дѣвушка.

— Ты тутъ этого не болтай… Заклюютъ… Ольга тебѣ все устроитъ. Чтобы шито, крыто. Полковникъ чтобы не пронюхалъ… Co свѣта сживетъ. Всю чистоту его бѣлыхъ ризъ испортишь.

Неонила Львовна пожевала губами. Леночка жадно пила кофе. Подковки исчезали за ея молодыми, бѣлыми, сверкающими изъ за алыхъ губъ зубами. Она плохо соображала, что ей говорила старуха. Все было такъ необыкновенно и совсѣмъ не такъ, какъ ей представлялось это въ ея думахъ во время дороги.

— Безбожница?

Леночка искоса посмотрѣла на бабушку и точно насторожилась.

— У насъ, бабушка, не учили… Мама когда то говорила немного.

— Да ты не смущайся. Я и сама такая. Своимъ умомъ до всего дошла. Ни къ чему всѣ эти поповскiя исторiи.

Надолго замолчали. «Мамочка» налила еще чашку Леночкѣ.

— Пей, милая. Ты голодна. Я еще приварю. На вотъ тебѣ хлѣбца пожуй… Съ масломъ.

Неонила Львовна достала съ небольшого буфета длинную тонкую булку, приготовленную къ обѣду, сливочное масло и поставила передъ Леночкой.

— У васъ всего изобилiе, — тихо сказала, прожевывая булку съ масломъ, Леночка. — Намъ говорили: — у васъ голодъ большой. Ничего не хватаетъ.

— Все врутъ, милая. И тутъ, какъ и тамъ врутъ. А ты не вѣрь… Никому и тутъ не вѣрь.

И опять замолчали.

Неонила Львовна смотрѣла, не сводя глазъ на Леночку. Все было въ ней такъ необычно. «Съ совѣтскимъ паспортомъ», — думала старуха. — «Хуже, чѣмъ съ волчьимъ… Право — лучше бы «желтый билетъ» у ней былъ… Никуда не примутъ. Ни туда — ни сюда… И замѣнить, сколько хлопотъ будетъ. Гдѣ помѣстить ее?… Какъ содержать?… Ѣстъ то какъ много!.. Куда ее устроить?… Что она умѣетъ дѣлать?… Ну, помѣстить?… Помѣщу къ себѣ. Больше и некуда. Рядомъ полковникъ съ Ольгой… Не къ нимъ же?… На верху — Шурка дуракъ… Мишель Строговъ… А деньги?… Надо какъ нибудь поддержать… Вѣдь брата родного внучка»…

Послѣ кофея разставляли въ маленькой комнатушкѣ мебель, устраивая ложе для Леночки. Разсматривали ея барахло. Вещей, бѣлья, платьевъ у дѣвушки ничего не оказалось. Все надо будетъ купить.

— Деньги то, Лена, есть ли у тебя?

Дѣвушка со смѣхомъ высыпала содержимое стараго Русскаго кошелька на столъ.

— Вотъ, посчитайте: — тридцать пять… нѣтъ… вру… сорокъ сантимовъ. Всѣ и мои капиталы… Настоящая капиталистка… Буржуйка… Я, бабушка трудовой народъ… Пролетарка стопроцентная…

XIII

Послѣ ужина вся семья осталась сидѣть за круглымъ столомъ. Мишель Строговъ не сводилъ узкихъ глазъ съ милаго лица Леночки. Полковникъ слушалъ, задавая отъ поры до времени вопросы, и каждый его вопросъ заставлялъ Леночку умолкать, настораживаться и уходить въ себя.

«Нѣтъ все-таки она очень запугана», — думала, наблюдая Леночку, Ольга Сергѣевна.

Леночка оживленно разсказывала своимъ не всегда понятнымъ языкомъ о томъ, какъ проводится смычка города съ деревней, о работѣ въ кол-хозахъ, о задачахъ пятилѣтки. Она говорила такъ, точно ей шелъ не восемнадцатый, а по крайней мѣрѣ тридцать пятый годъ и была она проповѣдницей новой вѣры.

— У насъ… Америкѣ не уступитъ… Черезъ два года переплюнемъ и Америку.

— Такъ у васъ же голодъ!.. Голыми люди ходятъ! Вонъ въ какихъ лохмотьяхъ вы прiѣхали, смотрѣть страшно. Тебѣ, Леля, надо будетъ завтра со службы отпроситься, да въ «Самаритэнъ» ее свести, одѣть, обуть надо, — рѣзко сказалъ полковникъ.

— Это… голодъ, дядя, пока, — быстро и твердо, какъ заученный урокъ сказала Леночка.

— Ну… А какъ красная армiя?…

Точно какая то тѣнь пробѣжала по глазамъ Леночки. Какъ то рѣзче выдались скулы.

— Ничего, дядя.

— Ну, а все-таки?… Въ Бога, напримѣръ, не вѣритъ?…

— Кто хочетъ вѣритъ… Кто не хочетъ… Никто не насилуетъ, — холодно отвѣтила Леночка. Ея оживленiе какъ то сразу пропало.

Ольга Сергѣевна пришла на помощь племянницѣ.

— Ты маму вспоминаешь?…

— Да.

— Какъ же ее похоронили?…

— Обыкновенно какъ… Отвезли въ Троцкѣ на кладбище и зарыли…

— Безъ священника, — съ ужасомъ сказала Ольга Сергѣевна.

— Гдѣ это еще такой Троцкъ? — возмутился полковникъ и закурилъ чуть не десятую папиросу. Разговоръ его очень уже волновалъ. Онъ потомъ признавался, что у него было такое чувство, какое бываетъ, вѣроятно у собаки, когда та лаетъ на кошку, забравшуюся на дерево. Весь онъ какъ то подобрался и напружился. Въ виски у него стучало. Очень хороша была Леночка и такъ напоминала ему его Лелю, когда первый разъ увидалъ онъ ее на гимназическомъ балу. И вмѣстѣ съ тѣмъ было въ ней нѣчто чуждое и какъ бы страшное… «Совдепка»!..

— Священникъ… Очень дорого… И мама?… Она никогда не ходила въ церковь.

— Ну, а какъ же эти люди, которые?… Ты съ ними потомъ жила?… Видалась?… Ужасные, должно быть, люди, — плохо скрытыя брезгливость и пренебреженiе были въ голосѣ Ольги Сергѣевны. Она не посмѣла сказать прямо: — «убiйцы твоей матери».

— Тетя… Послушайте… Но мама же сама была во всемъ виновата. Она ихъ все хамами называла… Они на это обижались. И потомъ. Вотъ у васъ тѣсно. А тамъ жил-площадь ужасно какая маленькая… A y мамы двѣ комнаты… Ну и они злились.

Нѣтъ, Леночка не осуждала убiйцъ своей матери. Она ихъ понимала. И страшной казалась ея чисто Русская красота. Она была другая. Изъ другого мiра, гдѣ иныя были понятiя и новая была мораль. И что въ ней было — своя правда, которой ни полковникъ, ни Ольга Сергѣевна не могли постигнуть, или страшная безъоглядная сатанинская ложь? Это сразу почувствовали, и даже самоувѣренный и самовлюбленный Мишель Строговъ понялъ, что Леночка говоритъ точно на какомъ то другомъ языкѣ.

Она принесла съ собою на виллу «Les Coccinelles» большiя заботы. Прежде всего заботы матерiальныя, Нордековы еле концы съ концами сводили. «Мамочка» давно продала все, что только можно было продать. Она готовила ужинъ и прибирала комнаты, тѣмъ помогая своей дочери и зятю. Мишель Строговъ былъ «самъ по себѣ«. Съ него взятки были гладки. Онъ платилъ за столъ и квартиру и врядъ ли онъ далъ бы что нибудь на Леночку. Устроить Леночку на службу, по крайней мѣрѣ, въ ближайшее время было невозможно… Сразу было видно, что она ничего не умѣла дѣлать. Пролетарская школа второй ступени не дала ей ничего для того, чтобы она могла зарабатывать хлѣбъ. Правда она знала французскiй языкъ. Рукодѣлiемъ не занималась, по Русски писала — по совѣтски, — значитъ: — здѣсь это ни къ чему. Манеры у нея были такiя, что даже въ третье-разрядный ресторанъ подавалыдицей ея не приняли бы. И притомъ — красота!.. Оригинальная Русская, съ французской точки зрѣнiя — экзотическая — красота!.. Ей гейшу на сценѣ безъ грима играть! Въ Русскомъ сарафанѣ Русскую плясать!.. да умѣетъ ли еще? При ея годахъ, при ея морали — скользкiй это былъ путь и ни Ольга Сергѣевна, ни даже Неонила Львовна не хотѣли рисковать толкнуть на него Леночку.