опять-таки предлагались гигиенические средства от Булгари. Мать за много лет привыкла думать, что Булгари – это что-то элегантное и привлекательное, а на самом деле эта продукция и это название вызывали исключительно безысходную тоску и мысли о самоубийстве. В каком шкафу у тебя кашемировые свитера? – крикнул я вниз.
– Кашемир! Как бы низко мы ни пали, мы не теряем лица! – крикнула она наверх. – Какие тебе свитера? Феррагамо все здесь внизу, в угловом шкафчике.
Да не хочу я ни в какое путешествие, крикнула она наверх, и речи быть не может, ни за что, ты, наверное, совсем рехнулся. Она бушевала внизу, сердилась, ругалась, бормотала что-то невнятное, и я услышал, как она поковыляла на кухню, чтобы достать из холодильника еще вина. Этот пневматический шорох открывающейся дверцы, бульканье наливаемой в стакан жидкости, стук опускающейся на кухонный стол бутылки, первый жадный глоток, потом второй, уже медленнее, со смаком – всё это было мне так знакомо с самого раннего детства, будто эти звуки жили во мне всегда.
Я спустился по лестнице с уложенными сумками, затем у нее на глазах достал из морозилки три бутылки водки и тоже сложил в сумку, прихватил ее косметичку с лекарствами, полную разных психотропных, большой дорожный несессер с косметикой, шампунем, мылом, зубной щеткой и ватными шариками, и странным образом она словно поняла, что у нее нет выбора, или просто примирилась с обстоятельствами, и только робко спросила, когда мы собираемся ехать.
Я ответил, сейчас, сию минуту, ждать нам нечего. Это первый шаг. In gyrum imus nocte et consumimur igni. Либо мы будем и дальше кружить во мраке, пожираемые огнем, или мы отправимся в путь – сейчас, немедленно.
– Мы едем в Африку? – спросила она с легкой тревогой. – Тогда нужно сперва заехать в банк.
– А паспорт у тебя где?
– Ах, Африка! Мне всегда так нравились полосатые задницы зебр. У кратера Нгоронгоро.
– Да.
– Погоди минутку. One for the road![21] – она допила свой стакан.
Я вызвал по телефону такси, она залпом осушила еще стакан этого скверного белого вина, я взял ее под руку, запер снаружи дверь квартиры, на лестничной клетке мы прихватили еще ролятор и зонтик. И вот мы на улице, осенью.
IV
– Расскажи что-нибудь.
– Всамделишное или выдумку?
– Мне всё равно, решай сам.
– Окей. Всё происходит прямо здесь, у нас под носом. В Швейцарии случился, мм, крен вправо, а потом еще один, а потом, шесть месяцев спустя, еще один, посильнее. И «Новая Цюрихская газета», и «Вельтвохе», и «Блик», и «Небельшпальтер», и «Швайцер Иллюстрирте», и «Аннабель», – все стали рупорами правящей партии, а ее члены вдруг стали носить на лацкане маленькие белые швейцарские кресты на красном фоне.
– Да ну!
– Да, а потом было запрещено строительство новых мечетей…
– Что, может быть, и правильно, потому что сколько христианских церквей в Саудовской Аравии или, скажем, в Пакистане?
– Мама, ты сперва послушай. Немецких зубных врачей и хирургов всех до одного выслали как бенефициаров кризиса. Затем стали проводить экзамены по владению швейцарским диалектом и переселять тамилов и тибетцев в сельскую местность, в компактные поселения, как они это называли. А потом туда отправились и веганы.
– А веганы-то почему?
– Полиция была усилена и приравнена к армии. Они вдруг стали носить красные нарукавные повязки с белым швейцарским крестом. На всех перекрестках стояли броневики, это всё происходило очень постепенно и в то же время совершенно в открытую, потому что на то была воля народа, чтобы всё происходило именно так.
– Да ладно тебе. Не выдумывай ерунды.
– Так ты хочешь слушать историю или нет?
– Извини.
– Партия «Зеленых» слилась с правящей партией, ШНП. И члены Швейцарской народной партии внезапно, в одночасье, стали называть себя ШННСП, Швейцарской национальной народно-социалистической партией, и «Зеленые» и Социалистическая партия тоже стали так себя называть. И все стали приветствовать друг друга «клятвой Рютли»: указательный, средний и большой пальцы вверх.
– Да ладно, не может быть такого.
– Договоры с Евросоюзом были расторгнуты, как и Шенгенское соглашение, и швейцарскую границу укрепили мотками новенькой колючей проволоки в десятки тысяч километров длиной. С Норвегией и Великобританией культурные и экономические связи расширялись, а с Люксембургом, Польшей и Тунисом сворачивались, укреплялась отечественная оружейная промышленность, разразился умеренной силы скандал в прессе в связи с утверждением, будто греческие и португальские коммунисты продали Израилю более трехсот тысяч органов, взятых у живых людей.
– Ничего себе!
– Да, а биолавки, Кооп и Мигро получили указание исключить из ассортимента тофу, а продавать только швейцарский сыр, швейцарское мясо и колбасные изделия, яйца и хлеб «Крестьянский». С полок пропали вегетарианские пасты для бутербродов, соевое молоко и котлеты из кешью. Перед биолавками, в частности, в Цюрихе на Кройцплатц, поставили броневики, чтобы отныне там гарантировано продавались только продукты животного происхождения.
– И что было дальше?
– Дальше здоровым мужчинам-белорусам, албанцам и корейцам предложили швейцарское гражданство, если они обяжутся сначала полтора года изучать в интеграционном лагере швейцарский диалект, по десять часов в день, а потом три года отработать вольными крестьянами в горах, занимаясь сыроварением и живя с хозяйкой хутора, которой они за это время должны сделать не менее трех детей.
– Ничего себе!
– Да. Именно так. После этого они получали швейцарский паспорт и гарантированную работу таксистом в Цюрихе, Женеве, Берне или Базеле, и не на каком-нибудь там субару и прочая, а на мерседесе или тесле, черный металлик, кожаная обивка, деревянные панели, полная автоматика, установленная законом минимальная зарплата 184 франка в час. И они говорили на швейцарском диалекте лучше, чем мы – они владели им в совершенстве. И если они до этого еще не носили маленький швейцарский крест на лацкане пиджака, то им не приходилось напоминать, будьте так любезны, прикрепите значок, нет, они делали это сами с большим удовольствием.
– Всё это совсем не похоже на Швейцарию, какой я ее знаю.
– А в один прекрасный день, мама, это было весной, крокусы повсюду повылезали, желтые, яркие, расчудесные, был отменен запрет на смертные приговоры, а к концу лета в Швейцарии прошли первые казни.
– Ты так интересно рассказываешь, будто всё это было на самом деле.
– Страна затрепыхалась. Старики говорили, что это неправильно, и стыдились. Это не по-швейцарски, говорили они, топая ногами, а молодежи было всё равно. Почему, как ты думаешь?
– Хлеб и… слюнища.
– Да, отлично, мама. Что-то вроде того. Потом казни постепенно сделались обыденностью, и у нас было ощущение, что это всё