Читать интересную книгу Дознание... Роман о маркизе де Саде - Рики Дюкорне

Час Третий: «Сердце мое никогда, даже втайне, не восхваляло моря».

Час Четвертый: «И заката не восхваляло».

Час Пятый: «Я никогда не поклонялся звездам на манер язычников».

Час Шестой: «И не смотрел сладострастно ни на мой собственный член».

Час Седьмой: «Ни на оголенное тело другого, разве что это был труп».

Час Восьмой: «Я никогда не восхищался вкусами».

Час Девятый: «И благоуханиями не восхищался».

Час Десятый: «Не восхищался я лицами женщин, чистых или нечистых».

Час Одиннадцатый: «Я навеки прогнал от себя все развратные мысли».

Час Двенадцатый: «В моей любви к Богу я не поколебался ни разу».

Последние слова были произнесены незадолго перед тем, как зазвонили колокола. Лихорадка отпустила его и больше не возвращалась.

После мессы Ланда начертал в воздухе знак Единого Бога одним пальцем, знак Троицы – тремя, и знак пяти ран Христовых – всей дланью, дабы они вместе с воздухом вошли в его легкие, как проникает в душу через глаз священное писание. Едва он вернулся в свои покои, Мелькор, которого он не видел все утро, появился, как Мерлин, с чудесным тунцом со множеством печатей и знаков на боках, которые картограф счел каббалистическими.

Ланда велел положить рыбину (а она была так велика, что нести ее с рынка Мелькор нанял двух индейцев) на чистое белое полотно, произвел обряд очищения и благословил. Потом он, казалось, целую вечность молчал, разглядывая диковинные фантастические буквы – буквы света, тени, огня, – танцевавшие на боку рыбины. Прошел час. Жара в комнате была сильной, и рыбина начала пахнуть. Прошел второй час, за ним третий. Солнце, проходя по небу, выползло из-за края крыши и залило комнату светом. Больные ноги Мелькора мучительно ныли. А Ландавсе никак не мог оторвать глаз от букв. Столь напряженным был взгляд инквизитора, что рыбина начала разлагаться. Через считанные минуты перед Ландой уже было месиво переливчатой слизи. Становилось все жарче. Мелькор, почувствовав дурноту, потихоньку принес себе табурет, и тут с неба упала и приземлилась на оконный карниз темная птица.

Рыбина как будто немного набухла. Но это было еще не все. Вонь в комнате становилась все более гнетущей, как вдруг расплывчатые, но словно наделенные собственной жизнью буквы зашагали по блестящей чешуе со все большей четкостью, пока Ланда не смог прочесть:

– Тофет!

– Тофет? – Мелькор был сбит с толку и поражен. – Тофет?

Слышал он где-нибудь это слово раньше? Как будто нет.

– Как Тофет у пророка Исайи: «глубок и широк». Костер, Мелькор. Огненный ров. Вот что велят нам приготовить эта рыбина и наш Господь.

– Но не для того же, чтобы зажарить рыбу? – в смятении воскликнул Мелькор. – Как можно есть эту рыбину? Она же гниет прямо у них на глазах!

С десяток черных птиц, усевшихся на карниз, внимательно разглядывали рыбий труп.

– Чтобы зажарить еретиков, для чего же еще? Чтобы зажарить язычников, упрямых, как мулы, насмехающихся над таинствами, поклоняющихся камням, совокупляющихся, как кролики, визиготы и турки. Зажарить зато, что, как Магомет, имеют своих жен в зад; за то, что не знают законов против содомии; за то, что занимаются этими непотребствами, как тамплиеры.

– Тамплиеры?

– Совокупляются на манер катаров!

– Как змеи!

– До сих пор я сжигал их на скоромных кострах по двое, трое и четверо. Но грядет поучительный Тофет: вот что означает эта рыбина.

Стая птиц, черных, как чернила, облепила как нищенствующие монахи, карниз и балкон.

– Пытки! – воскликнул, внезапно оживившись, Мель-кор. – Я думаю, рыбина говорит «Пытки».

И верно: буквы переменились, складываясь и рассыпаясь; подрагивая, как железо под молотом на наковальне, тело рыбины обрело странную призрачную жизнь.

– Боюсь, – благоговейно прошептал Мелькор, – что, высказавшись столь красноречиво, рыбина вот-вот взорвется.

Ланда сотворил крест всеми пятью пальцами и лишь затем завернул рыбину в полотно.

– Или это мое собственное сердце, – прошептал Мелькор, но так, чтобы Ланда услышал, – вот-вот взорвется?

– Такое, говорят, случается с людьми, на которых навели порчу… – Ланда задумчиво поглядел на Мелькора.

И Мелькор с криком упал на колени, уже покрытые синяками и кровоточащие от молитв, и, плача, схватил подол сутаны Ланды.

– Я должен покаяться!

Услышав это, Ланда нахмурился. Потом с преувеличенной мягкостью коснулся кончиками пальцев сальной, выбритой макушки Мелькора.

Едва слышно картограф продолжал:

– Есть одна женщина… одна из их маленьких… правду сказать, не выше карлицы. Но миловидна… Каждый день на этой неделе она приходила к воротам и приносила цветы. Вчера я подошел к воротам, чтобы посмотреть, так ли она красива вблизи, как издалека, и убедиться, настоящая она или колдовское наваждение. Я никогда не вдыхал благоухания столь сладкого, как от ее цветов…

– Тиксзула, – сплюнул Ланда. – Прельстительный запах.

– Пусть она мала ростом, но приятна для взора…

– Дым! – Ланда вырвался из цепкой хватки Мелькора. – Дым, извергнутый из пасти змеи!

– Так, значит, она видение!

– Эта потаскуха – жена Кукума, или точнее, его вдова. Она думает, ее муж жив. Она надеется запахом тиксзулы смягчить мое сердце.

– Она прельстительно красива, – заплакал Мелькор. – От тоски я теряю рассудок. Мне стыдно в этом признаться!

– Глупец! Ты думаешь, я не ведаю о твоей похоти?

– Не думай, что я не бичевал себя, – воскликнул Мелькор, из его коленей сочилась кровь. – Всю прошлую неделю я ел зеленые плоды и пил гнилую воду! Я не сплю, но каждую ночь тружусь над огромной разукрашенной картой Святой земли для наставления сотен сирот на нашем попечении. По краю я рисую путь Господа нашего Христа на Голгофу, как ты приказал…

– Хорошо.

– …а также полную карту Юкатана, которая прямо сейчас, пока мы говорим, становится все ближе к истине. Но сколько бы я ни истязал себя, мне все кажется, я вот-вот паду под гнетом моего унижения, я…

– Ты не можешь сдержаться и следуешь за ней.

– И страшусь за нее! Всякий раз, когда я вижу, как наши стражники грозят ей мечами и пиками, как только она подойдет к воротам…

– Да, она приходила всю неделю, – согласился Панда. – Она приносила мне лучшее, что у нее есть: жирную индейку, черный мед в сотах, крупные бурые яйца, шоколад, а последние три дня – цветы. Ее дары, с моего разрешения, делит между собой стража. Писец написал для нее письмо, которое она подложила в корзинку с дарами. Один из служек принес его мне, но я выбросил его за ворота. Я не желаю иметь с нею дела, и все же она упорствует. Но сегодня на закате тело Кукума польют расплавленным воском и подожгут вместе с книгами, которые он показал мне в своем тщеславии, дабы просветить меня в так называемых достижениях своего народа. У тебя удивленное лицо, а ведь он так и сказал: «достижениях». Не могу передать, как возмутила меня его наглость. Но сегодня она узнает правду.

– А теперь, – продолжал Ланда, – позволь, я расскажу тебе одну историю, чтобы ты лучше понял, какая опасность тебе грозит. Садись… – Ланда пододвинул табурет, на который Мелькор, поскуливая от боли, опустил свой костлявый зад. – Отдохни, бедняга. До чего же ты себя измучил!

А потом Ланда рассказал Мелькору такую историю…

7

ТАМ АЛЕ[41]

Однажды Сатана замыслил свергнуть власть Бога над ангелами. Прикинувшись душой, выпущенной из Чистилища, Враг рода человеческого стоял перед вратами Рая, пока его упорство не открыло их перед ним.

– Но это же невозможно! – испугался Мелькор. – Как Бог это допустил?

– Космос обширен, – Ланда тяжко, будто от боли, вздохнул, – и Ему о стольком надо позаботиться! Он не может один присматривать за всем. И потом, кому же, если не собственному Привратнику, Ему доверять?

– Я думал, Он вездесущий! – не унимался Мелькор, которому становилось все более не по себе, ведь рыбина продолжала отравлять воздух. – Я думал, Он никому не доверяет!

– Да, Он вездесущий! – согласился Ланда. – Да, он никому не доверяет! Но это еще не значит, что Он во всевмешивается и все под себя подмял! Но не тревожься, от того Привратника избавились.