Читать интересную книгу Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Она опять говорит ye, и теперь Мэлаки так заходится от смеха, что становится весь пунцовый, а хлеб с чаем вываливаются у него изо рта.

Папа говорит: Мэлаки, перестань. Но Мэлаки до того разошелся, что не может успокоиться, и тогда папа велит ему: подойди сюда. Он закатывает у Мэлаки рукав рубахи и замахивается.

Будешь вести себя как следует?

У Мэлаки в глазах выступают слезы, и он кивает: буду, - потому что папа никогда раньше не замахивался. Папа говорит: будь умницей, поди сядь с братьями, - закатывает рукав обратно и гладит Мэлаки по голове.

Вечером тетя Эгги, мамина сестра, приходит с ткацкой фабрики, где она работает. Наша тетя дородная, как сестры Макнамара, и у нее шапка рыжих волос. В комнате за кухней она ставит свой большой велосипед и выходит к нам ужинать. Тетя Эгги живет с бабушкой, потому что поссорилась с мужем, Па Китингом, который, когда был выпивши, сказал ей: ты корова, большая и толстая, вот и ступай к своей матери. Так бабушка сказала маме, и вот почему в бабушкином доме нет для нас места. С ней живут наша тетя Эгги и сын ее Пэт, который приходится нам дядей - он сейас в городе, продает газеты.

Бабушка сообщает тете Эгги, что мама сегодня будет спать вместе с ней, и тете Эгги это не нравится. Ну-ка захлопни пасть, говорит бабушка. Всего на одну ночь, не умрешь ты от этого, а если ты против, пожалуйста - возвращайся к мужу, там тебе и место, и нечего ко мне бегать. О Иисусе, Мария и блаженный Иосиф! Что за дом, гляньте-ка – и ты здесь, и Пэт, и Энджела со своим выводком американцев. Хоть в старости дадите мне пожить спокойно?

Бабушка стелет пальто и тряпье на полу комнатки, в которой стоит велосипед, и мы там же ложимся спать. Папа остается сидеть на стуле в кухне. Когда мы просимся, он водит нас в туалет на заднем дворе, а ночью баюкает близнецов, когда они плачут от холода.

Утром тетя Эгги заходит за велосипедом: а ну, брысь, посторонись! Что ж вы под ногами-то путаетесь?

Она уходит, а Мэлаки повторяет: а ну брысь, посторонись! А ну брысь, посторонись! И я слышу, как папа на кухне смеется, но вскоре по лестнице спускается бабушка и велит Мэлаки замолчать.

Днем бабушка и мама отправляются искать нам жилье и находят мебелированую комнату на Уиндмилл Стрит – на той же улице, где живут тетя Эгги с мужем. Бабушка вносит квартплату, десять шиллингов за две недели. Она дает маме денег на еду, одалживает нам чайник, кастрюлю, сковородку, ножи и ложки, банки из-под варенья вместо кружек, одеяло и подушку. Она говорит, что большего себе позволить не может, и папе придется оторвать от стула свой зад и найти работу, или жить на пособие по безработице, или идти в Общество св. Винсента де Поля, или обращаться за пособием от государства.

В комнате есть камин, и если вдруг у нас заведутся деньги, можно будет вскипятить воды и приготовить чай, или сварить яйцо. У нас теперь есть стол, три стула и постель, и мама говорит, что шире она не видела. Мы рады, что наконец-то поспим в постели – мы и так провели две ночи на полу – в Дублине и у бабушки. Неважно, что в постели нас шестеро, зато мы вместе, вдали от бабушек и полицейских, и Мэлаки может говорить ye ye ye, а мы - смеяться сколько душе угодно.

Мама с папой ложатся в изголовье кровати, мы с Мэлаки в ногах, а близнецы где им удобней. Мэлаки опять нас смешит: говорит ye ye ye, потом oy, oy, oy, и потом засыпает. Мама тоненько сопит - значит, она уснула. В лунном свете я вижу, что папа на том конце кровати еще не спит, и когда Оливер плачет во сне, папа тянется к нему и обнимает его. Ш-ш, шепчет он, ш-ш.

Вдруг Юджин садится на постели и начинает реветь и чесаться. Мама, мамочка. Что? - поднимается папа. Что такое, сынок? Юджин все ревет, папа вскакивает с постели, включает газовую лампу, и мы видим блох, которые прыгают и скачут и впиваются в нас. Мы их шлепаем, а они прыгают с места на место и кусаются. Мы чешем укусы до крови. Мы выскакиваем из постели, близнецы кричат, мама стонет: о Господи Иисусе, когда это кончится? Папа наливает в банку воды с солью и прижигает укусы. Соль жжется, но папа обещает, что это скоро пройдет.

Мама, взяв близнецов на колени, садится у камина. Папа надевает штаны, снимает с кровати матрас и тащит его на улицу, потом наливает в чайник и в кастрюлю воды, прислоняет матрас к стене и бьет по нему ботинком, а мне велит лить воду на землю, чтобы утопить блох. Луна в Лимерике такая яркая, что даже вода чуть-чуть лунная, и мне хочется вычерпать лунные дольки, только сперва надо разделаться с блохами, которые прыгают у меня по ногам. Папа выбивает ботинком матрас, и мне приходится бежать на задний двор, чтобы снова набрать из крана воды в чайник и в кастрюлю. Ты погляди на себя, причитает мама. Ботинки-то вымокли, вот заболеешь теперь и умрешь, а у отца точно будет воспаление легких – еще бы, ходить без ботинок.

Какой-то человек на велосипеде останавливается у нашего дома и спрашивает, зачем папа выбивает матрас. Матерь Божья, удивляется он, никогда не слыхал о таком средстве от блох. А известно ли вам, что если бы человек мог прыгать как блоха, то одним прыжком одолел бы полпути до луны? Вы вот что сделайте: когда вернетесь в дом, положите матрас низом кверху – эти паршивцы растеряются и, не разобрав где верх, где низ, станут кусать матрас или друг друга, и вы избавитесь от них – вот самое верное средство. Они ведь как человека куснут, будто безумные делаются, а вокруг-то еще полно блох, которые тоже людей покусали, а запах крови для них – это дурман, они от него с ума сходят. Да, эти твари – сущее наказание, и мне ли не знать, я ведь в Лимерике вырос, в Айриштауне, а там блох просто тьма, и они до того обнаглели, что садятся к тебе на мысок ботинка и заводят с тобой беседы о скорбной доле Ирландии. Говорят ведь, что в древней Ирландии блох не было - их завезли англичане, чтобы мы свихнулись тут окончательно, и я так скажу: они на это способны. Замечательный факт, вы не находите? - Святой Патрик изгнал из Ирландии змей, а англичане завезли блох. Сколько столетий в Ирландии царил мир и покой, никаких тебе змей, никаких блох. Обойди хоть весь Изумрудный остров, все четыре его части – и змей не опасайся, по ночам спи спокойно, ни единая блошка тебя не потревожит. Хотя от змей большой-то беды не было - людей они не трогают, ежели их не обижать. А в пищу потребляют других тварей, которые в кустах обитают и в зарослях разных, а блохи - те кровь вашу сосут, утром, днем и ночью, такая уж у них натура, не могут удержаться. Я слышал, верно говорят, что в тех местах, где туча змей, блох нету вовсе. В Аризоне, к примеру. Все только и болтают, что про змей аризонских, а про тамошних блох разве кто слыхал? Ну, удачи вам. Неосторожно я как-то встал рядом с вами, а то какая блошка на одежду мне сядет – и все, считай, всех ее родичей позвал к себе в гости. Они плодятся быстрей, чем индусы.

У вас не найдется сигаретки? - спрашивает папа.

Сигареты? О да, конечно. Извольте. Я и сам копчу, и здоровье ни к черту. Сухой кашель, знаете ли, хронический – да еще сильный такой, чуть с велосипеда не слетел. Сперва чувствуешь шевеление какое-то в солнечном сплетении, и оно поднимается, выше и выше, до горла доходит, и потом бац – чуть башку не сносит.

Он чиркает спичкой по коробку, зажигает себе сигарету и протягивает спичку папе. Хотя, продолжает он, ежели в Лимерике живешь, кашель так или эдак подхватишь, тут ведь столица ослабленных легких, а отсюда тебе и чахотка. Если бы все чахоточные в Лимерике поумирали, здесь был бы город призраков. Но у меня-то у самого не чахотка, нет. Мой кашель – подарочек от немцев. Он умолкает, затягивается сигаретой, и пытается побороть приступ кашля. Ей-богу, простите, что выражаюсь, но эта отрава меня когда-нибудь доконает. Ну, оставляю вас наедине с матрасом, и не забудьте, что я вам сказал: дезориентируйте этих тварей.

Вихляя колесами, он едет дальше на своем велосипеде – изо рта свисает сигарета, а тело трясется от кашля. Болтливый народ в Лимерике, говорит папа. Давайте положим матрас обратно и все-таки попробуем уснуть.

 Мама сидит у огня, близнецы спят у нее на коленях, а Мэлаки лежит на полу, свернувшись калачиком у маминых ног. С кем это вы говорили? - спрашивает она. Очень похоже на Па Китинга, мужа Эгги - судя по кашлю. На войне, во Франции, он газа наглотался и до сих пор кашляет.

Оставшуюся часть ночи мы спим, а утром видим, как на нас поживились блохи – кожа ярко-розовая в местах укусов, и красная, где мы расчесали их до крови.

Мама готовит нам чай с жареным хлебом, а папа опять смачивает нам укусы соленой водой. Он еще раз вытаскивает матрас на задний двор. На улице такой холод, что блохи точно замерзнут насмерть, и ночью мы выспимся по-человечески.

Проходит несколько дней, мы пообжились в комнате. Сквозь сон я слышу, как папа меня тормошит. Вставай, Фрэнсис, вставай. Одевайся и бегом к тете Эгги. Маме плохо. Живей.

Мама лежит в кровати и стонет, лицо у нее белее белого. Папа поднимает близнецов и Мэлаки с постели и усаживает у камина, в котором огонь уже погас. Я перебегаю улицу и стучусь в дверь к тете Эгги, и, наконец, ворча и кашляя, на порог выходит дядя Па Китинг. Что такое? Что стряслось?