Национальный состав обеих армий также в основном был однородным. В этой войне англосаксы воевали против англосаксов, и, несмотря на некоторые языковые различия, в их жилах текла кровь общих предков — первых британских колонистов. Обе стороны, однако, охотно пользовались услугами эмигрантов. На Севере эмигрантов было, конечно, больше. В армии Союза служило 500 тысяч иностранцев, что составляло примерно 25 % от общей численности вооруженных сил Соединенных Штатов.
Больше всего было немцев (200 тысяч), второе место занимали ирландцы (150 тысяч), третье — англичане и канадцы (100 тысяч). Как правило, они были сформированы в особые эмигрантские части, названия которых говорят сами за себя: «Швейцарские стрелки» (15-й Миссурийский полк), «Гвардия Лафайета» (55-й Нью-йоркский полк), «Гарибальдийская гвардия» (39-й Нью-йоркский полк). «Милиция Mapтинеса» [60] (1-й Нью-мексиканский полк), «Польский легион» (58-й Нью-йоркский полк).
Лучшими из этих иностранных волонтеров были вопреки расхожему мнению не немцы, а ирландцы. Эмигранты из далекой Германии, обосновавшиеся на свободной земле американской республики, охотно пользовались предоставленными им благами, но не были готовы нести ради них жертвы, даже если эти жертвы были минимальными. Очень характерный пример настроения американских немцев продемонстрировали своим поведением немецкие колонисты, проживавшие в окрестностях маленького пенсильванского городка Геттисберг. Когда в июле 1863 года там встретились две армии — Северовирджинская и Потомакская — и произошло самое кровопролитное сражение в американской истории, эти «достойные потомки Зигфрида» буквально засыпали ставку командующего северян генерала Мида требованиями убрать раненых из их домов и амбаров. Один из них лично явился с похожей просьбой прямо в главный штаб северян и убрался восвояси только тогда, когда выведенный из себя Мид приказал дать ему винтовку и отправить на линию огня.
Немецкие волонтеры (правильнее называть их наемниками) были настроены не намного патриотичнее своих более миролюбивых земляков. В армию шли главным образом те из них, кто не сумел найти себе занятие по вкусу в мирной жизни и надеялся слегка подзаработать на военной службе. Разумеется, у них не было желания подставляться под пули южан во имя спасения Союза, к которому они не испытывали, да и не могли испытывать ни малейшей привязанности. Поэтому немецкие эмигрантские полки никогда не отличались высокой боеспособностью ни в наступлении, ни в обороне. 11-й корпус, состоявший почти исключительно из германских наемников, считался наихудшим в Потомакской армии, что и было наглядно продемонстрировано в сражениях при Чанселорсвилле и Геттисберге.
Ирландцы, в отличие от немцев, не могли сражаться только за деньги — просто в силу особенностей своего национального характера. Уроженцы «зеленого острова» были всегда воодушевлены идеей борьбы за свободу, и эта идея была по-прежнему [61] вышита золотыми буквами на их зеленых знаменах. Те из них, кто сражался за Юг, отождествляли Конфедерацию, свою вторую родину, с любимой Ирландией, также боровшейся против иноземной тирании. Те, кто встал на сторону Севера, полагали, что воюют за свободу, пускай даже за свободу негров, но все же за свободу. Ирландская бригада считалась одной из самых боеспособных частей Потомакской армии. Она была единственной из иностранных частей, которой командование северян позволяло выступать под своими национальными знаменами. Под этим зеленым полотнищем с древним боевым кличем «Эйрин го бра!» ирландцы храбро ходили в атаки, демонстрируя удивительную стойкость и силу духа.
К сожалению, далеко не все части армии северян могли сравняться в этом отношении с ирландцами. Как уже говорилось выше, эмоциональный подъем, охвативший население северных штатов после взятия форта Самтер, быстро пошел на спад. Убедившись в том, что война — это не увлекательная игра и не увеселительный пикник, многие северяне испытали сильную тягу к мирной жизни. В первую очередь это относилось к трехмесячным милиционерам, разошедшимся по домам, как только срок их службы истек.
Но многие федеральные волонтеры, особенно те из них, кто сгоряча завербовался на три года, не стали дожидаться законных оснований, чтобы покинуть ряды армии, и попросту дезертировали. Это постыдное явление — яркое свидетельство «боевого духа» северян — не может не поражать своим размахом. По самым приблизительным подсчетам, из армии северян дезертировало значительно больше 200 тысяч человек, т. е. около 10 % от общей численности всех служивших в вооруженных силах США с 1861 по 1865 год. Такое положение вещей порой довольно болезненно отражалось на состоянии полевых армий Союза. По подсчетам Джозефа Хукера, одного из командующих федеральными силами, только из Потомакской армии и только за 1863 год дезертировали 85 тысяч солдат и офицеров, что было равносильно потере большей части всего личного состава.
Впрочем, как показал ход боевых действий, даже те федеральные солдаты, которые оставались в строю, были морально [62] слабее своих противников. Для южан эта война была жизненно важной. Они сражались за привычный им уклад жизни, за возможность жить так, как им хотелось. Эти их настроения наиболее четко и лаконично выразил как-то один конфедерат, взятый северянами в плен на территории одного из южных штатов. На вопрос «за что ты сражаешься?» (северяне очень любили задавать его южанам), он ответил просто: «Я сражаюсь, потому что вы здесь».
Из этого, конечно, не следует, что все мужское население Юга готово было стеной стать на пути полчищ «безбожных янки». Проблемы с уклонением от призыва и с дезертирством были и у конфедератов. Но, во-первых, эти явления вплоть до 1865 года, т. е. до самого конца войны, не носили массового характера, а во-вторых, дезертирство часто вызывалось бедственным положением гражданского населения Юга, в первую очередь жен и детей сражавшихся на войне конфедератов.
Узнавая из писем, что маленький Эдди плачет по ночам; «Мама, я такой голодный», а «дорогая Люси никогда не жалуется, но с каждым днем становится все более тощей», солдат уже не мог оставаться в строю. Генералы южан знали об этом и часто смотрели на такое дезертирство сквозь пальцы, тем более, что, оказав своим домашним посильную помощь, солдаты возвращались в армию.
Для большинства северян война с непокорным Югом никогда не носила столь принципиальный характер. Конечно, многие из них соглашались, что Союз надо восстановить, а неграм дать свободу, но почетное право умереть за это они охотно уступали другим. Кроме того, несмотря на поражения, которые федеральные войска постоянно терпели в первые годы войны, жители Севера были уверены, что их материальное превосходство сделает свое дело, враг рано или поздно будет побежден (и были правы), а значит, полагали они, и напрягаться не стоило.
Конечно, федеральным солдатам нельзя отказать в отваге и мужестве, но все же в этом они уступали конфедератам. Моральное превосходство солдат Юга было одним из ключевых факторов, наложившим отпечаток на ход этой войны и послужившим причиной того, что Конфедерация сражалась [63] в общем успешно и сумела, несмотря на чудовищное неравенство сил, продержаться так долго.
Были, впрочем, и в рядах армии Союза воины, всегда готовые драться до последнего, и, если понадобится, умереть во имя великой цели — отмены рабства. Речь идет о чернокожих солдатах Цветных войск США, составлявших около 10 % всех федеральных сил. Создание этих войск началось еще в 1862 году, но сначала генералы Союза использовали их исключительно для подсобных и прочих работ, опасаясь, что в бою от негров не будет толку. Опасения оказались напрасными. В печально известном сражении у Воронки, произошедшем в 1864 году во время осады Питтерсберга, негритянская дивизия Ферреро была единственной частью, действовавшей удачно, и, если бы все остальные дивизии северян сражались так же хорошо, армия Потомака не только разбила бы в этот день южан, но и выиграла бы войну.
Несмотря на все различия, волонтеры Севера и Юта, уроженцы одной и той же страны, имели схожие психологические черты. Главной из них был индивидуализм, свойственный жителям США 19-го века еще в большей степени, чем современным американцам. Воспитанные в традициях личной независимости, превыше всего ставившие право быть хозяевами своей судьбы, американские солдаты с трудом мирились с жесткими требованиями военной дисциплины и с необходимостью подчиняться кому бы то ни было, пусть даже своим офицерам. Слишком требовательные командиры вызывали дружную ненависть как у северян, так и у южан, хотя боролись они с ними по-разному. Первые, следуя демократическим традициям волонтерской армии, переизбирали неугодных офицеров, вторые обычно вызывали их на дуэль.
Проблемы дисциплины вообще были головной болью для обеих армий, особенно в первые годы гражданской войны. На марше войска не могли сохранять необходимого порядка, и походные колонны часто напоминали какое-то шествие богомольцев. Генерал Уильям Шерман — одно из главных действующих лиц этой войны — не мог скрыть своего изумления и разочарования поведением собственных солдат: «Марш продемонстрировал полное отсутствие твердой дисциплины [64]; несмотря на все лично прилагаемые мной усилия, я не мог прекратить вылазок своих людей за водой, ежевикой или за тем, что только приходило им в голову». Позже, действуя драконовскими методами, федеральные командиры смогли навести в своих войсках некоторый, хотя и далеко не полный порядок. Так, уже в 1863 году командир полка, отправлявший по какой-нибудь надобности своего солдата в другое место или разрешавший ему по какой-либо причине отстать от колонны, обязательно снабжал его следующей бумагой: «Податель сего имеет мое разрешение покинуть ряды, будучи не в состоянии следовать вместе с полком». Всякий отставший, не имеющий такой бумаги, немедленно арестовывался военной полицией.