Щемилов был единственным человеком в переулке, с кем иногда разговаривал Каин.
И когда появлялся Каин, Николай Васильевич деликатно уходил пройтись, а Щемилов кричал гостю:
— Хоу, хоу! Милости просим!
* * *
— И души на совести есть, — тихо говорит, как будто спрашивает Щемилов. — И много.
— Не знаю, — говорит Каин. — Это само собой. Я вроде и ни при чем.
— Да, вроде и ни при чем.
— Вот вы понимаете, и еще Мария, а кое-кто не может и лезет, как собака, а огрызнешься — пропадет, как муха. А зачем лезут? Я их звал? То на животе подползают, глаза к небу, просят, то лают, а я их звал? Звал?
— Звали, — тихо говорит Щемилов.
— Звал, — усмехается Каин, — так потом ведь прочь гоню, хватит, а они и потом лезут. Вот столько и душ, сколько лезло. Ни одной сверх. Я ведь Каин, но не Иуда. К тебе лезут целоваться, или ты лезешь — это ведь тонкая разница, ее понять надо.
— Нет, вы не Иуда, — говорит Щемилов.
— Пойду, — говорит Каин.
— Идите, — говорит Щемилов.
Возвращался Николай Васильевич, копошился в сторонке у окна, а Каин уходил.
И тогда Щемилов долго сидел неподвижно, опустив голову, похожий на уставшего факира.
* * *
— В кого вы такой, Каин?
— В судьбу.
— Выпьем еще?
— Давайте.
— Дайте подержать руку, Каин. Почему я люблю вас, как себя?
— Врач вы безмездный, возвышенная температура.
— Да нет, просто бросьте, бросьте все вообще, и вместе пойдем гулять.
— А куда?
— Да никуда, просто гулять, не надо нам ничего. Ни мне, ни вам.
— Это как сказать.
— Откажемся, погуляем, без надежды жить легко, я знаю, я уже старый…
— Что вы, волк я, куда я пойду? Куда ни пойду — то же будет.
— Вот так…
— Ладно, хватит…
Возвращался Николай Васильевич, копошился у окна, а Каин уходил.
И тогда Щемилов долго сидел неподвижно.
* * *
— Хоу! Хоу! — раздавался вопль на Невском проспекте, и масса народа оборачивалась, встречая взглядом черные глаза и видя старика, похожего на молодого орла.
16. Как плакал маленький мальчик в Упраздненном переулке
Он сидел рано утром, очень рано, когда солнце еще не взошло, у края двора. Двор был пуст, и солнце еще не вышло на небо. Мальчик плакал, плакал горько, а из-под ног у него убегал, катился земной шар, летящий навстречу солнцу, а над ним на сухой ветке дерева раскачивался воробей. Шар летел. Убегал и катился, кружил деревья, и гнались друг за другом, не настигая, города и горы, гребни и сугробы. Весь мир гнался сам за собой, весь мир был занят сам собой.
Вот мальчик встал и начал не спеша, неуверенно и обучаясь, шаг за шагом идти вверх, и он ушел к облакам и скрылся из глаз.
И он не видел, как вышла в этот ранний час из дому Мария, идя на свой аэродром, следом — Стелла, идя в профессорский уют, а потом и Каин, идя своей дорогой.
17. И я, и он, и Мария
— А это кто — святые? Кто это сейчас в радужных кругах нашего общества под синим парусом неба, где у каждого своя игра, свои способности и ухищрения, чтобы иметь свежий воздух и удовлетворение противоположных желаний?
— Я прошел многие улицы нашего города, — продолжал дядя Саша, волнуясь в красноречии, — заходил в квартиры и всматривался в поступки разных лиц, начиная с больших полководцев и кончая самим собой. И я не нашел, с чего начать и кто это такие святые и куда они делись, если были, и верить в это?
Мария сидела с нами и всей своей красотой помогала вести разговор на тему, дикую для взрослых, но красотой помогала.
И неожиданно сказал Борька Псевдоним, поразив нас своей простотой:
— Это Каин, дядя Саша. Это он и никто другой.
— Менее всего, — сказал дядя Саша. — Наименее всего.
— Это он, дядя Саша, — сказал Борька. — Так как верят в него и я, и он, и Мария.
— Это еще впереди увидим, — сказал дядя Саша угрюмо и сухо.
— Ты не смей, — сказал Борька Псевдоним. — Ты не смей. Если не в него, то в кого? Скажи, Мария, то в кого?
— Хе, — сказала Мария, — темно говорите.
— Нет, вы представляете себе Каина, когда профессией была молодость, а рядом Мария, а еще рядом представьте себе наш переулок, и вы поймете, почему он был праздником, так что сколько ни ищи, дальше Каина не пойдешь, если искать, чтобы не огорчаться? Почему ты молчишь, Мария? Или неверно?
— Наименее всего, — сказал дядя Саша.
18. Нежность полыни сухорепейная
Если вы хотите понять спираль этой родины и, конечно, ее глаза, то вот что волнует меня среди прочего: зовут нас Иванами, но ах какими разными.
Иванами, родства не помнящими;
Иванами грозными, четвертыми;
Иванами — царевичами;
Иванами — дурачками;
и венчает их человек, для России невозможный, незамеченный, однако он есть, как вы, как я, — Иван неслыханный, Ванька Каин.
Одному Ивану — воспоминание;
другому — шапка Мономаха;
тому — царевна-лягушка;
а тому — так и жар-птица.
Ваньке Каину только одно в удел от родины — нежность полыни сухорепейная, только это стелет ему, расстилает.
19. Ванька Каин выводит тигра погулять
Мимо разинутых окон, мимо разбившегося в воде солнца и зажмурившихся детей вел Ванька Каин полосатого зверя, вел на шнурочке погулять.
Девочка прыгала через веревочку — подпрыгнула и замерла в воздухе; человек выходил из будки автомата — и вскочил назад; постовой схватился за пустую кобуру.
Зверь понимал Каина с полуслова, как верный друг, готовый за него.
— Гражданин, — спросил по долгу службы смелый постовой, — у вас права имеются?
И тигр, конечно, проглотил его.
Трамвай сошел с рельс и в ужасе помчался в сторону, асфальтом. Автобус прыгнул через перила и нырнул.
Каин шел спокойно и вел на шнурке лучшего друга, готового для него на все. И вот навстречу из-за угла вышел Молчаливый пилот, и тогда тигр стал в нерешительности, потомился, потом дернулся прочь и убежал.
Они встретились — оба рослые, и Каин злобно посмотрел на человека, отнявшего у него друга.
— Я из-за тебя без тигры, — сказал он.
Молчаливый пилот посмотрел удивленно и вдруг улыбнулся этим словам.
— Что ухмыляешься! — закричал Каин. — Отдай тигру!
Но тот посерьезнел и прошел мимо, даже как-то нахмурившись.
— Ну, смотри, — сказал Каин и ушел мимо прыгающей девочки, человека в телефонной будке и постового с пустой кобурой.
20. Детство Каина
В детстве Каина, как у всего человечества, имелась мать с поглаживанием по макушке, завтраком из первых рук и так далее до бесконечности. Был он у нее первым, однако единственным, поскольку остальные не выжили.
И был Каин, пока не осиротел, сыном почтительным, и только в этом он себя превозмог, и можно даже громко сказать — победил, во всем остальном был азарт, и ставки ставил он выше и выше. И, наконец, когда все его ставки были побиты…
Дядя Саша глубоко вздохнул.
— Да, побиты. Вот и поставит он, думаю я, последнюю ставку: жизнь собственную поставит против всего человечества — не приведи Господи, спаси и охрани от такого азарта. Захотел сразу все отыграть, в этом принцип — и замыслы, и исполнение. Может, думает он, что, увидев такую решимость, будет ему спасение и любовь? А мог он выиграть, мог, имея в качестве примера, как из школы убегал, чтобы за мать пол помыть. Однако не повезло…
* * *
— Что поделаешь, Каин, — сказала Мария, — ну что поделаешь.
Он лежал у нее на постели, как мертвая птица, как солдат, павший ниц, как никогда не падает пьяный, а только непьяный, лежал, распластав руки и отвернув лицо.
Больше она ничего не могла сказать и не смогла, оставаясь собой, а потому повторила:
— Что же поделаешь, Каин.
21. Стук шагов
Луна взошла и осветила крыши, блеснула на проводах, подернула лужи льдом.
По пустынным улицам шагал Молчаливый пилот, направляясь к Упраздненному переулку, а оттуда навстречу ему из темноты вышел Каин.
Тихо было в городе в эту ночь — позвякивали стекла в окнах на ветру, всплескивала вода в каналах, пошаркивали шаги. Шаги сблизились и затихли.
— Где Мария? — спросил Каин.
Молчаливый пилот посмотрел немного на этого человека, потом протянул руку, отстранил, и застучали его шаги по тихому городу.
Следом его шагам другие шаги чуть пошаркали торопливо, и снова тихо, только позвякивали стекла на ветру и всплескивала вода.
— Я тебя спрашиваю, — сказал Каин.
Высоко над ними зажглось окно; зажглось и погасло, и снова зажглось.
— Спрашиваю ведь, — сказал Каин.
Но Молчаливый пилот отодвинул его и прошел.
И снова шаги, а за ними другие — быстро, сорвавшись, потом шум падения, и снова тихо.