Читать интересную книгу Раз. Два. Полтора - Юрий Дружинин

Ближе к вечеру меня «пригласили» в одну из палат, где, словно пахан в камере, заправлял какой-то казах, который отслужил чуть больше года и считался черпаком. Как обычно, для начала началась психологическая обработка… Мне был задан ставящий в тупик вопрос: «Кто ты такой?» Так как быковать у меня особого желания не было, я без особых внутренних колебаний ответил, что я-де рядовой Дружинин. Но местного авторитета такой ответ не удовлетворил. И он, добавив металла в голос, повторил свой вопрос. Но я, не особо понимая, чего от меня требуется, вновь ответил, что я рядовой Дружинин. Видимо, моя тупость начала бесить моего узкоглазого узурпатора, и он, потихоньку свирепея, объяснил мне, что на данный период я в первую очередь дух, а не какой-то там рядовой Дружинин! Свои объяснения он подкрепил несколькими ударами в фанеру, не столько сильными, сколько больше подкрепляющими его, так сказать, главенствующее положение. Затем он уже более мирным тоном предложил мне постирать его трусы и носки. Но в армии до этого опускаются только черти, а я не собирался доходить до этого уровня. Поэтому я твердо ответил, что стирать трусы и носки не буду. Он осведомился, а как, мол, я отнесусь к его просьбе, если мне предварительно дадут табуреткой по голове. Я ответил, что в любом случае ответ будет отрицательный. Видимо, что-то убедило его в твердости моих убеждений. Да и не охота лишний раз рисковать – променять удобную палату госпиталя на казарму дисбата. Поэтому после небольшого интервью о том, откуда я, где учился и имел ли интимные отношения с женщинами, я был отпущен восвояси…

В принципе лежать в госпитале мне понравилось. Кормежка по сравнению с армейской столовой просто замечательная, послеобеденный сон-час – это вообще просто сказка, да и дедовщина здесь особо не поощрялась. И хотя периодически нас привлекали к общественно полезному труду, но получить, к примеру, в столовой продукты – это все же не кирпичи таскать… А однажды в местную лабораторию потребовался человек переписывать результаты анализов в особую тетрадь. Хозяйкой лаборатории оказалась симпатичная медсестра Оксана. Она объяснила мне суть моей работы: необходимо было переписывать результаты анализов в тетрадь, а также на отдельные бланки, которые потом подаются лечащему врачу. Я быстро освоил сию нехитрую науку. Оксана объяснила мне, как определить, хороший анализ или плохой. В хорошем анализе РОЭ (реакция осаждения эритроцитов) не более 10, а плохой анализ имел РОЭ более 10. Я примерно за час управлялся с писарской работой, а остальное время наслаждался общением с Оксаной и приходил в отделение уже ближе к обеду. Однако такое положение дел вскоре не понравилось местным дедам – они-де таскают бачки с баландой, а я прохлаждаюсь в лаборатории и любезничаю с симпатичной медсестрой. Поэтому, чтобы восстановить справедливость, однажды меня подкараулили, когда я в очередной раз возвращался из лаборатории, и, не особо вдаваясь в подробности, начали изучать мою фанеру и прочие части тела на прочность. Спасло меня то, что вовремя появилась какая-то женщина из медперсонала. Она мгновенно оценила обстановку, хотя при ее появлении меня конечно уже никто не бил… Она потребовала объяснений происходящего, но я конечно сказал, что мы, мол, просто мирно разговариваем… Стукачество в армии ой как не поощрялось…

Затем народ решил извлекать пользу из моего положения. Мня стали недвусмысленно «просить» подкорректировать тот или иной анализ, т. е. написать РОЕ, например, вместо 8 18. Такое незначительное исправление давало шанс больному получить отсрочку от отправления в часть минимум на неделю… А в части никто особо не рвался. Так худо-бедно отлежал я примерно дней десять. За это время я успел освоиться и даже извлекать какие-то плюсы из своего положения. Как то возможность отсыпаться, а это в армии дорогого стоит, а также более или менее сносно питаться. Однажды, прогуливаясь перед обедом по местному скверику, я встретил Гену Косинцева. Я обрадовался ему как родному. В ответ на мой вопрос, что он здесь делает, Гена ответил, что в ближайшее время собирается домой, так как его комиссовали. И продемонстрировал огромный, едва затянувшийся шов на боку. На мой немой вопрос он ответил мне, что ему удалили почку… Я конечно начал его расспрашивать, что и как. Но он с большой неохотой, как-то замявшись, мне объяснил, что, мол, разгружали в части ящики. Он упал, отбил себе почку, после этого заметил, что при мочеиспускании моча красная. Его положили в госпиталь, а там доблестные военные врачи недолго думая вырезали ему почку, мотивируя это тем, что она, мол, у него все равно была больная и лечить ее было бесполезно. Хотя на призывной комиссии все врачи писали в медкарте «Годен», т. е. здоров! В глазах у Гены не было особой печали по поводу утраченной почки. Он уже был наполовину в дороге домой! Хотя платить такую цену за возможность не служить – это, по-моему, очень дорого. Позже, примерно через полгода службы, я встретил ребят, которые попали с Геной в одну часть. Они рассказали мне, что никакие ящики Гена не разгружал… Просто у них в части деды учили молодых жизни. За малейшую провинность либо, так сказать, для поднятия боевого духа среди молодого пополнения, деды выстраивали молодых и прикладами автомата проверяли их почки, печенки и прочие органы на прочность… Почка Гены оказалась непрочной… Что удивительно, Гена даже мне не сказал правды, так как, я уже писал, стукачество в армии ой как не поощрялось.

Я пролежал в госпитале около трех недель. За это время я узнал практически всю полноту и многообразие способов «закосить» (попасть под комиссию) или хотя бы просто отсрочить момент выписки. Было, например, целое отделение энурезников. Возможно, среди них были действительно страдающие данной проблемой. Но 90% были явные косари. Как мне рассказывали, писать в постель они начинали еще в части. Затем их отправляли в госпиталь. Здесь они помещались в специальное отделение, где их, возможно, как-то и лечили, хотя, по-моему, это не лечится медикаментозно, а в основном проверяли достоверность диагноза. В течение месяца они должны были минимум 3—4 раза в неделю сделать свое мокрое дело. Причем по утрам ходила медсестра и лично проверяла наличие пруда в койке, пока пациент еще лежал в постели. Варианты пописать в баночку в туалете и вылить в постель не прокатывали. Так вот, если пациент добросовестно писал в постельку около месяца, его действительно комиссовали. Но были случаи, когда уже комиссованный боец, прошедший испытание сыростью и ждавший отъезда на родину, на радостях перестал писать в постель и был сухой, как лист, целую неделю. Врачи, узнав об этом, сообщили ему, что он выздоровел, и бедолага был отправлен в часть дальше отдавать свой долг Родине. Нелегка же все-таки доля энурезников. Кроме всего прочего, они еще самостоятельно ежедневно должны были просушивать свои уссатые полосатые матрасы. И они на глазах у всех других болящих ежедневно развешивали их для просушки на заборе…

Были здесь и сердечники, которые перед очередной кардиограммой глотали по 10—15 таблеток нитроглицерина, уж не знаю, где они умудрялись его достать. Вроде бы после этого показания приборов зашкаливали.

А один мой земляк, с которым мы вместе призывались, умудрился загреметь в местное психоневрологическое отделение. Я уж не знаю, действительно ли у него крыша поехала или он решил закосить таким макаром. Но его участи вообще не позавидуешь. Понаслышке, там такое творится – дрожь пробивает. Впрочем, сейчас много фильмов о том, как из нормальных людей, попавших по каким-либо причинам в подобные заведения, делают натуральных психов. Только здесь не кино, а реальность…

Там же я познакомился с одним пареньком, который жаловался, что в части его сильно бьют и он туда возвращаться не хочет никоим образом. А на следующий день он сказал мне, что достал где-то кристаллики марганцовки и, упаковав их в капсулу, растворяющуюся в желудке, сглотнул ее с прицелом получить себе язву. Я сказал ему, что таким способом он себе не язву получит, а сквозную дыру в кишках. Я действительно сильно запереживал, что человек может вообще умереть. «Беги к врачам! Промывай желудок!» Но, по-моему, он не послушал моего совета. Не знаю, что с ним случилось дальше, но больше я его не видел…

Я пробыл в госпитале в общей сложности около трех недель. И когда состояние мое более или менее стабилизировалось и анализы, к которым я имел доступ, пришли в норму, я стал потихоньку настраиваться на выписку…

И вот в один прекрасный день, прогуливаясь по местному скверику после обеда, неожиданно я увидел маму. Сказать, что я удивился, – это ничего не сказать. Уж не помню, писал я в письмах о том, что заболел, или она сама своим материнским сердцем почувствовала, что мне плохо, а может, просто захотела меня увидеть – не знаю. Но она приехала. Мы обнялись, и после недолгих расспросов о моем состоянии она побежала в «Спутник» договариваться с Ираклиичем о моей выписке и возможности несколько дней пожить в местной гостинице. На удивление все вопросы решились положительно! Причем довольно быстро! И уже к вечеру того дня мы в компании с братьями Щербаковыми, Сашкой Купниковым и нашими матерями сидели в одном из номеров местной единственной, но довольно солидной гостиницы «Россия». Мы пили водку и закусывали такими яствами, от которых уже успели отвыкнуть… Хотя ничего сверхординарного в понятии обычного человека. Ну подумаешь, колбаса, ну жареная курица, ну соленые огурчики. Так, ничего особенного. Нам же все это казалось пищей богов. Мы быстро захмелели, и даже моя в принципе не пьющая мама выпила с нами полрюмки водки… После недолгого застолья мы разошлись по своим номерам. Матери устали с дороги, а мы уже отвыкли от спиртного, и лично я просто валился с ног. В гостинице мы жили три дня – это был просто отдых души какой-то. Мы вставали не раньше девяти-десяти. Завтракали, обычно завтрак состоял из бутербродов и чая, заваренного в банке. Затем мы шли гулять по городку. Либо на Балхаш, от гостиницы до озера, оказалось, 7 минут ходьбы. Я расспрашивал о том, как дела дома. А мама расспрашивала меня о моей службе. Обедали мы в столовой гостиницы. А ужин вновь состоял из холодных закусок. Три дня пролетели как один. И к вечеру последнего из них я проводил маму на местную автобусную остановку, и после недолгих проводов она помахала мне рукой из окошка уезжающего автобуса. А я отправился к себе в «Спутник».