Читать интересную книгу Бронзовая птица - Анатолий Рыбаков

«Иностранные туристы, – решил про себя Миша, – буржуазия. Пролетарии по заграницам не раскатывают…»

То же самое подумали Генка и Славка. Мальчики с неприязнью смотрели на представителей капиталистического мира, так неожиданно появившихся на берегу реки Утчи. Как сюда попали эти хищники и акулы?

– Ви повторяйт ваш вопрос, – сказал иностранец.

Вблизи оказалось, что он не так уж лыс. На голове у него были волосы, но очень редкие и светлые, как пушок. И весь он, полный, розовощекий, походил на большого откормленного ребенка.

– Здесь не проплывали два мальчика на плоту?

– Плёт? Что значит плёт?

– Это как лодка, – объяснил Миша и показал руками, – такой четырехугольный, из бревен…

Иностранец радостно закивал головой.

– Понимайт, понимайт! – Он обернулся к женщине и произнес какое-то иностранное слово, потом опять радостно закивал головой: – Плёт. Понимайт! От слова «плить», «плавять». Понятно… Были здесь два мальшик, пайонир, гальстух, – он тронул свою шею, – пайонир, хорош пайонир. Биль тут, биль…

– Когда?

– Ночеваль. Не эта ночь, а после эта ночь… Вчера утро дальше плить на свой плёт… Плёт подчинял и поехал.

У Миши отлегло от сердца. Наконец-то! Значит, Игорь и Сева живы, здоровы, ничего с ними не случилось.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что Игорь и Сева приплыли сюда позавчера вечером, переночевали, вчера до полудня починили плот и поплыли дальше. Значит, вчера, в среду, во время убийства Кузьмина Игорь и Сева преспокойно сидели здесь, беседовали с иностранцами и происшествие на Халзином лугу их никак не коснулось. Ну и прекрасно! Хоть с этим все в порядке… Теперь-то их наверняка можно будет догнать. Расстояние между ними было два дня, а теперь только один. К вечеру и нагонят…

Из котелка распространялся аппетитный запах шоколада. Мальчики бросали на котелок голодные взгляды и беззастенчиво принюхивались. Генка просто дрожал от жадности.

Женщина что-то сказала мужчине. Улыбаясь, он проговорил:

– Мальшики, кофей пить.

Вот еще! Станут они угощаться у буржуев! Миша отрицательно качнул головой, собираясь произвести какую-нибудь вежливую формулу отказа, но Генка прошептал:

– Давай обожрем капиталистов…

Мише это предложение показалось дельным. Теперь, когда они выяснили, что с Игорем и Севой все в порядке, можно было особенно не торопиться. Поесть-то им все равно надо. А если они будут сами варить обед, то потеряют еще больше времени.

Мальчики уселись вокруг костра. Только один Жердяй продолжал стоять. Он очень стеснялся – ведь в своей деревне он никогда не видел иностранцев, – и только когда Миша велел ему сесть, он присел на корточки, но на порядочном расстоянии от костра.

Женщина разлила дымящийся кофе по металлическим стаканчикам, которые она вытащила один из другого. Из кожаного несессера были извлечены крошечные ложечки и щипчики для сахара. Все это женщина проделала довольно проворно, но молча, без улыбки. У нее были коротко подстриженные волосы рыжеватого оттенка, с сильной проседью. За очками вокруг глаз виднелась частая сеточка морщинок. Руки худые, загорелые, а на запястьях белые полоски.

«Наверно, кисти не загорели из-за браслетов, – подумал Миша, – а теперь она браслеты оставила в гостинице. Боится, что ограбят. Да кто их ограбит, кому они нужны?»

На салфетке лежали тонюсенькие ломтики хлеба, намазанные чем-то коричневым. Славка и Миша взяли по бутерброду и один передали Жердяю. Но Генка как накинулся на бутерброды, так уже не мог оторваться от них. Через минуту салфетка была чиста. Славка его несколько раз подталкивал, но Генка словно осатанел. А ведь не обжора, не Кит, просто изголодался, да и из озорства решил обожрать буржуев…

Впрочем, все изголодались. И этот маленький бутерброд, похожий на папиросную бумагу, только раздразнил аппетит. Мальчики забыли о деликатности, необходимой в сношениях с представителями иностранной державы.

Женщина не успевала намазывать бутерброды. Мужчина вскрыл новую банку консервов, затем сардины и, наконец, банку сгущенного молока. Все это ребята уничтожили, особенно же навалились они на хлеб. Говорят, что иностранцы едят мало хлеба, но ведь они-то не иностранцы.

По тому, как смущенно заглядывал иностранец в свой рюкзак и наконец вывернул его, ребята поняли, что все иностранные запасы уничтожены. Впрочем, они уже были сыты. Даже несколько осоловели. Им дремалось. Ведь в лагере они привыкли спать после обеда. Миша посмотрел на свой «будильник» и сказал:

– Минут двадцать отдохнем и поедем дальше. А то неудобно сразу смываться.

Отяжелевшие от еды мальчики прилегли вокруг костра. Жердяй и тот уселся поудобнее.

Глава 20

Неожиданный поворот

– Комсомоль, – улыбаясь, сказал иностранец, показывая на комсомольские значки ребят. – Ким… Интернациональ.

– Да, мы есть комсомольцы, – ответил Миша не без вызова и тоже коверкая слова, вероятно думая, что иностранец его лучше поймет.

– Карашо, карашо. Комсомоль – это карашо, Интернациональ – это карашо…

«Притворяешься, буржуазия несчастная! – подумал Миша. – Не любишь ты ни комсомола, ни Интернационала». Потом спросил:

– Путешествуете? Вояж?

– О да, да, – закивал головой иностранец, – мы есть путешественник. Ходить, ездить. Россия карошая страна, красивая страна…

– Нравится вам у нас? – насмешливо спросил Генка, поглаживая свой туго набитый живот.

– О, нравится, отшень нравится… Очень карашо.

«Знаем, как вам у нас нравится, – подумал Миша. – Разве капиталистам у нас может нравиться? Живьем бы съели нашу республику!»

– Как там у вас лорд Керзон поживает? – развязно спросил Генка.

Иностранец брезгливо сморщил лицо:

– О, лорд Керзон… Это некарашо – лорд Керзон, отшень некарашо… Фуй, Керзон… Керзон – это плохо…

– Значит, Керзон нехорошо? – насмешливо переспросил Миша. Ему даже стало неприятно, что иностранец так притворяется. Уж если имеешь убеждения, то отстаивай их.

Иностранец отрицательно покачал головой:

– Некарашо, отшень некарашо. Керзон… Ультиматум, Тори… Империализмус…

– А Муссолини хорошо?

– О, – иностранец энергично замотал головой, – Муссолини савсем некарашо. Фашизмус… Коммунист, социалист – убивать… Диктатур… Савсем некарашо…

– А почему у вас есть всякие керзоны и муссолини? – ехидно спросил Миша. И, видя, что иностранец его не понял, он энергично махнул рукой: – Керзон, Муссолини вон! Долой!

Иностранец радостно закивал головой:

– О да… Конешно… Долёй Муссолини, долёй… Керзон – долёй!

«Хитрый!» – подумал Миша и сказал:

– Вот вы их и долой.

Иностранец задумчиво качнул головой и, медленно подбирая слова, сказал:

– Врэмя… Рэволюций не устраивать, рэволюций приходят.

«Какой политически грамотный! – подумал Миша. – Уж такие, как вы, конечно, никакой революции не устроят…»

А иностранец с серьезным и многозначительным выражением лица, несколько напряженным от необходимости вспоминать русские слова, продолжал:

– Кризис, безработний, война… Пролетарият – некарашо… Коммунист – агитация… Капиталист его в тюрьма. – Он вдруг засмеялся и схватил себя за кисти рук: – Кандали, тюрьма! – И смешно сморщился: – Некарашо – тюрьма…

Миша посмотрел на золотое кольцо иностранца, на белые полоски кожи на кистях женщины и подумал, что очень хорошо смеяться, когда сами носят золотые кольца и браслеты.

Иностранец перехватил его взгляд, засмеялся и показал на руки женщины:

– Кандали – три лет… Тюрьма – десять лет.

Женщина в это время перемывала чашки.

Мальчики сразу не сообразили, о чем говорит иностранец. Какие десять лет тюрьмы? Какие три года кандалов?.. И только Славка первым обрел дар речи.

– Вы коммунистка? – спросил он у женщины.

Иностранец, улыбаясь, повторил Славкин вопрос на незнакомом ребятам языке.

Женщина засмеялась, ткнула себя пальцем в грудь и сказала:

– Коммунисьт! – потом показала на мужчину: – Коммунисьт, – потом опять на себя: – Румэн, – потом опять на своего спутника: – Куба, Эмерика…

Мальчики молчали, потрясенные таким неожиданным оборотом дела. Те, кого они приняли за буржуев, оказались коммунистами. Они, наверно, делегаты Коминтерна. Ведь недавно был конгресс. Как же они так опростоволосились, так бессовестно обожрали их! И как они могли принять их за капиталистов? Какие капиталисты будут путешествовать по берегам Утчи? Капиталисты отдыхают во всяких Баден-Баденах… Да и если приглядеться, то сразу видно, что это коммунисты и революционеры. Одеты хотя по-иностранному, но просто, как рабочие. У мужчины доброе, умное лицо, приветливая улыбка, сильный подбородок. У женщины тоже волевое лицо, и седина, и морщинки. И они отдали мальчикам всю свою еду. Разве капиталисты поделились бы с ними? Ах, как нехорошо получилось!..