Читать интересную книгу Крушение России. 1917 - Вячеслав Никонов

Горожане все еще тонули в море сельских жителей. В Англии в 1900 г. в крупных городах жило 33 % населения, в России – 4,8 %[121]. Перед Первой мировой войной процент городского населения составлял в Европейской России 14,4 %, в польских владениях Российской империи – 24,7, в Сибири – 11,9 %, тогда как в Англии – 78 %, Германии – 56, США – 41,5, Франции – 41,2.2 Да и то из этих «горожан» более трети составляли временно пришедшие на заработки крестьяне. С начала века и до войны городское население увеличилось на 10 млн человек, из них более миллиона пополнили население Санкт-Петербурга, 700 тысяч – Москвы. В 81 губернии и 20 областях Российской империи насчитывался 931 город.

Столица империи была первоклассным европейским городом и полноценной витриной промышленной революции. «Величественные окна великокняжеских дворцов горели пурпуром в огне заката. Удары конских копыт будили на широких улицах чуткое эхо. На набережной желтые и синие кирасиры на прогулке после завтрака обменивались взглядами со стройными женщинами под вуалями. Роскошные выезды, с лакеями в декоративных ливреях, стояли перед ювелирными магазинами, в витринах которых красовались розовые жемчуга и изумруды. Далеко, за блестящей рекой с перекинутыми через воду мостами, громоздились кирпичные трубы больших фабрик и заводов. А по вечерам девы-лебеди кружились на сцене императорского балета под аккомпанемент лучшего оркестра в мире»[122], – живописал Александр Михайлович.

Но Петербург был исключением, и даже он все больше терял свою столичную исключительность под наплывом приезжих. «Не успев сформироваться в качестве полноценных центров городской цивилизации со всеми ее плюсами и минусами, российские города были размыты потоком сельского населения»[123]. Все большее число городских жителей оказывались носителями деревенских культурных традиций, менталитета, образа жизни. Городская культура начала прошлого века, бурно развиваясь, несла на себе неповторимый колорит, связанный с массовым присутствием недавних крестьян. Не могу себе отказать в удовольствии привести обширную цитату из Александра Вертинского, описывавшего городские будни своей бурной юности: «А Москва была чудесная! Румяная, вальяжная, сытая до отвала, дородная – настоящая русская красавица! Поскрипывала на морозе полозьями, покрикивала на зазевавшихся прохожих, притопывала каблучками… В узеньких легких саночках, тесно прижавшись друг к другу, по вечерам мчались парочки, накрытые медвежьей полостью. В Охотном ряду брезгливые и холеные баре иногда лично выбирали дичь к обеду. Там торговали клюквой, капустой, моченой морошкой, грибами. Огромные осетры щерили зубы, тускло глядя на покупателей бельмами глаз. Груды дикой и битой птицы заполняли рундуки. Длинными белыми палками висела на крючках визига для пирогов. И рано утром какой-нибудь загулявший молодец (в голове шумел вчерашний перепой) подходил к продавцу, стоящему у больших бочек с квашеной капустой, низко кланялся ему в ноги и говорил:

– Яви Божескую милость! Xриста ради!

И продавец, понимая его душевное и физическое состояние, наливал целый ковшик огуречного рассола, чтобы молодец опохмелился. И ничего за это не брал!.. В сорокоградусные морозы горели на перекрестках костры, собирая вокруг бродяг, пьяниц, непотребных девок, извозчиков и городовых. Все это хрипло ругалось отборнейшим российским матом, притопывало валенками, хлопало руками по бедрам и выпускало облака пара. А вокруг по сторонам, куда ни кинь взор, – трактиры с синими вывесками. В трактирах бойко подавали разбитные ярославцы-половые, расчесанные на пробор, «посередке», с большими «портмонетами» из черной клеенки, заткнутыми за красные кушаки. Они низко кланялись гостю и говорили «ваше степенство» всем и каждому (даже мне, например) и летали, как пули, из зала на кухню и обратно»[124]. Ни с каким западноевропейским городом такое не спутаешь.

Однако за этой чудной картинкой скрывалась и другая реальность, отражавшая экономическую недоразвитость. Качество жилья, благоустройство населенных пунктов, уровень комфорта и потребления, организация здравоохранения не отвечали даже минимальным европейским стандартам. Из 1231 городов и населенных пунктов уездного масштаба с числом жителей не менее 10 тысяч, 1068 имели какое-то освещение, из них лишь 162 – электрическое, а подавляющее большинство – керосиновое, водопровод был в 219, а канализация наблюдалась в 65[125]. Антисанитария была настоящим бичом страны.

Рост городов повлек за собой увеличение государственных затрат на просвещение и здравоохранение. За 1885–1913 годы расходы центрального правительства и местных властей на эти цели возросли с 54 до 410 млн, их доля достигла 1,8–2 % от ВВП, что, однако, в полтора раза уступало уровню более развитых стран.

Врачебно-санитарное дело и забота о предупреждении и пресечении эпидемий в Российской империи была возложена на Министерство внутренних дел. В губерниях и областях существовало около 4 тысяч врачебных участков, в каждом из которых были больница или приемный покой, доступные для бесплатного посещения. Лучше учреждения здравоохранения проявляли себя там, где находились под опекой земств. В 1913 году во всех больницах гражданского ведомства имелось всего 228 тысяч коек, что соответствовало приблизительно 16 единицам на 10 тысяч жителей. Это вдвое превышало уровень 1881 года, но в разы уступало показателям западных стран или более поздним советским. 80 % больных тифом и в 1913 году оставались без стационаров. Вакцинация использовалась только для борьбы с оспой, в 1910 году были привиты 78 % новорожденных.

Смертность от заразных болезней составила 529 случаев на 100 тысяч населения в год, тогда как в Западной Европе она нигде не превышала 100 случаев. И это еще без чумы и холеры, которые стали частым городским явлением из-за попадания в водопровод сточных вод[126]. Стоит ли удивляться, что ожидаемая продолжительность жизни составляла 32 года для мужчин, 34 – для женщин (в Англии того времени – 50 и 53), каждый четвертый ребенок умирал в возрасте до года[127]. Вместе с тем, в пореформенное время средний рост мужского населения увеличился со 163,9 до 169 сантиметров, а средний вес – с 61 до 65 килограммов[128].

К концу 1914 года в стране насчитывалось 123,7 тысяч начальных учебных заведений, из них более 80 тысяч принадлежало Министерству народного просвещения. Наиболее распространенным их типом являлись сельские училища с трех– или пятилетним сроком обучения, финансируемые земствами, сельскими общинами и частными лицами. Священный Синод курировал около 40 тысяч церковноприходских школ со сроком обучения три или четыре года. Школы посещали 30 % детей в возрасте от 8 до 11 лет, причем в городах – почти половина[129]. Грамотность росла повсеместно, но к 1913 году читать и писать умели лишь около половины горожан и до четверти крестьян[130].В столицах, в западных регионах – особенно Польше и Финляндии – и среди мужчин ситуация была получше. В Петербурге более 80 % рабочих-мужчин были грамотными, вот только для большинства из них любимым чтением были ультралевые издания. В периферийных же регионах – Средней Азии, Закавказье, Бесарабии – уровень грамотности не превышал 4 %.

В системе среднего образования центральное место занимали классические гимназии – мужские и женские – выпускники которых имели преимущественное право поступления в университеты. Государство уделяло все больше внимания специальному и техническому образованию, быстро развивалась сеть реальных училищ, технологических и военно-технических институтов, готовивших кадры для промышленности и армии.

Общее количество высших учебных заведений достигло 63, среди них было только 10 университетов (против 32 в Германии). Все они были первоклассными по мировым меркам. Инженерных вузов было 15, военных и военно-морских – 8, богословских и земледельческих – по 6, юридических – 4, медицинских – 2. Общее количество профессоров и преподавателей не превышало 4,5 тысяч человек, и это была, во многом, настоящая интеллектуальная элита. Студентов на всю страну насчитывалось чуть более 70 тысяч[131]. «Образованность и способность открывали в России путь к любой службе, – признавала Тыркова-Вильямс. – Несмотря на неосторожные слова министра народного просвещения Делянова, что кухаркиным детям ни к чему давать образование, гимназии и университеты были всесословны. Получив диплом, можно было высоко подняться по бюрократической лестнице»[132].

Последние десятилетия монархии – годы удивительного, хотя и не однозначного интеллектуального, культурного и художественного пробуждения, оставившие множество настоящих шедевров – в архитектуре, живописи, театральном искусстве, поэзии. Серебряный век русской культуры не превзойден по богатству, разнообразию, разноплановости, творческой искрометности, эпатажу.