Читать интересную книгу Дон Кавелли и мертвый кардинал - Конти Дэвид

Он медленно поднялся по лестнице и вошел в свою квартиру. Его обвели вокруг пальца, как мальчишку! Притворная болезнь. Попасться на такой старый трюк. Он невольно вспомнил кардинала Феличе Перетти. В 1585 году он предстал перед конклавом на костылях и с нарисованными морщинами, имея вид смертельно больного человека. Не подозревая подвоха, коллегия кардиналов легко согласилась на его кандидатуру, и он был выбран папой на переходный период. Но едва только выборы состоялись, Перетти отбросил костыли и воскликнул: «Теперь я правлю!» Впоследствии он стал одним из самых энергичных пап, известным под именем Сикста V. Он…

Впрочем, неважно!

Кавелли заставил себя снова переключиться на мысли о Пие Рэндалл. Как она вообще узнала о письме? Тут же ему захотелось отвесить самому себе подзатыльник. Почему он не убрал его до того, как открыл дверь?

По крайней мере, записки с цифрами она не заметила. Но теперь от нее нет никакого толку. Без письма она бесполезна.

Кавелли бросился на диван и закрыл глаза.

Письмо.

Его друг кардинал Фонтана хотел сообщить ему, и только ему, нечто очень важное. Теперь, наверное, уже никогда не узнать, что именно.

Смерть Фонтана — племянница — письмо…

Где теперь найти отправную точку? Кавелли раз за разом прокручивал в голове одни и те же мысли, понимая, что перед ним уравнение, состоящее из одних неизвестных.

XXI

Кавелли проснулся оттого, что услышал какой-то звук. Может, приснилось?

Он сонно потянулся. Пребывание на неудобном, слишком коротком диване сразу дало о себе знать: затекли спина и ноги, а еще он замерз. Кавелли взглянул на наручные часы. Пять минут седьмого. Он с трудом поднялся на ноги. Пожалуй, стоит лечь в постель и доспать еще два часа. Он юркнул в спальню и, не разлепляя толком глаза, начал расстегивать рубашку.

Коридор… Дверь…

В голове мелькали какие-то отрывочные воспоминания.

Дверь… Пол… Бумага.

Сон как рукой сняло. В несколько прыжков, он снова оказался в коридоре и уставился на бумаги, которые лежали перед ним на полу.

Кто-то, должно быть, просунул их под входную дверь. Кавелли наклонился и поднял тонкие листки. Письмо кардинала он узнал сразу. Развернув его, он чуть не уронил на пол выпорхнувший маленький клочок бумаги, видимо, вырванный из записной книжки. Поймав его на лету, он прочел:

«Дорогой Дон, возвращаю письмо обратно. Надеюсь, что Вы сможете извинить мое глупое поведение. В свое оправдание могу только сказать, что я искренне считала, что Вы не тот, за кого себя выдаете. Мне бы очень хотелось поговорить с Вами о моем дяде и о его письме. И хоть я пойму, если Вы откажетесь от встречи, но все же буду ждать Вас в двенадцать часов в соборе Святого Петра, у колонн, похожих на штопоры. Очень надеюсь, что Вы придете.

С покаянным приветом, Пия».

Что за нелепица! Кавелли не знал, сердиться ему или радоваться. Во всяком случае, письмо опять у него, а это — главное. Он посмотрел в окно. Снаружи начинало светать. Он сел за стол, зажег маленькую лампу и начал читать послание Фонтана с того самого места, где его прервали:

«Теперь, по не зависящим от меня обстоятельствам, я попал в такую ситуацию, в которой совершенно не знаю, что предпринять. Несколько дней тому назад ко мне пришел один человек. Я не стану раскрывать подробности этой встречи, место и время, поскольку это может привести к тому, что в дело будут вовлечены люди, не имеющие к нему никакого отношения. Итак, этот человек попросил меня, нет, он прямо-таки умолял, чтобы я его исповедовал. Сначала я отказался. Я объяснил ему, что я всего лишь приехал в гости к родственникам и что ему следует обратиться к священнику своего прихода. Но он ничего и слышать не хотел. Он утверждал, что именно то, что я не принадлежу к его приходу и даже не проживаю в его стране, и дает ему возможность исповедоваться.

Я заверил его, что для всех священников, в каком бы месте они ни служили, тайна исповеди безусловно священна и не подлежит разглашению. Привел и другие доводы, но как я ни убеждал, он так и не изменил свое намерение, так что мне не оставалось ничего другого, как только исполнить его просьбу. Мы прошли в исповедальню, и там этот человек положил передо мной исписанный лист бумаги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дорогой друг, за свою жизнь я принял тысячи исповедей, нередко узнавал об ужасных и омерзительных поступках. Но в большинстве случаев мне приходилось снова и снова слушать об одном и том же. Однако эта исповедь… Мне трудно подобрать правильные слова — она оказалась настолько чудовищна, что я едва смог дослушать ее до конца.

Еще сложнее было дать этому человеку отпущение грехов, потому что, как вы, конечно, знаете, оно дается лишь в том случае, если тот, кто исповедуется, от всей души раскаивается в содеянном. Между тем то, как этот человек говорил о своих прегрешениях, навело меня на мысль, что в каком-то смысле он даже гордится ими. Однако, поскольку он утверждал, что искренне сожалеет о своих поступках, у меня не оставалось другого выбора, кроме как отпустить ему грехи. Хотя при этом я сильно сомневался в непритворности этого раскаяния, предполагая, что оно ему было нужно лишь для того, чтобы получить отпущение. Во всяком случае, когда он уходил от меня, то выглядел чрезвычайно умиротворенным.

А я остался перед самой неразрешимой дилеммой в моей жизни.

Даже по поводу того, что я уже успел написать, вероятно, среди разных клириков мнения бы разделились: считать ли это письмо нарушением тайны исповеди? В сложившихся обстоятельствах я счел это допустимым, поскольку не назвал ни имени этого человека, — собственно, я его и не знаю, — ни места и времени исповеди, не проговорился о ее содержании. Я лишь рассказываю в общих чертах. Впрочем, это уже не имеет значения, учитывая то, что я намерен сейчас сообщить.

Хотя Вы и хорошо осведомлены в вопросах, которые касаются церкви, тем не менее позвольте мне сказать несколько слов о нарушении тайны исповеди и напомнить о последствиях ее разглашения. Как Вы знаете, исповедь является одним из семи таинств. Она неприкосновенна, и эта неприкосновенность превыше всего. Не существует причин, которые были бы настолько важны, чтобы пренебречь этим принципом. Если духовное лицо, тем не менее, идет на это, сразу же происходит его автоматическое отлучение от церкви. Даже если папа об этом ничего не узнает. Да-да, я утверждаю, что нет и не может быть никаких оправданий для священнослужителя, который нарушит тайну исповеди. Именно в это я верил всю свою жизнь, но сейчас эта вера пошатнулась. То, что я услышал, не только ужасно по своей сути, но также имеет первостепенное историческое значение. Большинство людей на свете не являются католиками. Тайна исповеди ничего для них не значит. Так какое же я имею право утаивать от человечества эту информацию?

Но все подобные вопросы и размышления не меняют моего убеждения в том, что тайна исповеди священна. Что бы я ни решил, я остаюсь виноватым.

Не так давно мы с Вами обсуждали, приму ли я решение о том, чтобы стать папой римским. Тем временем я много молился и раз за разом возвращался к одной и той же мысли: я верю, что сам Бог выбирает своего наместника, и мы, люди, не имеем права отказываться от предначертанного, даже если оно вызывает трепет. Поэтому, несмотря на все страхи и ощущение, что я не достоин, мне пришлось бы согласиться с таким выбором. Конечно, есть другие кардиналы, которых я считаю гораздо более подходящими для того, чтобы занимать этот пост, но то, что жребий вполне может пасть на меня, не является чем-то невозможным, если верить тем слухам, которые распространяются среди клириков.

Представьте себе: папа, отлученный от церкви! Пусть даже об этом неизвестно никому, кроме него самого.

Какая ужасная, прямо-таки кощунственная мысль! Поэтому я попросил святейшего отца освободить меня от должности кардинала. Особой надежды на то, что он выполнит эту просьбу, у меня не было, поскольку я еще не достиг семьдесят пятого года жизни, когда все церковные сановники получают право ходатайствовать перед Святым Престолом об отставке. Как и опасался, мне отказали, поскольку, по словам папы, я нужен ему именно на том посту, где сейчас нахожусь.

Вы, конечно, уже прочитали между строк, что я решил нарушить тайну исповеди. Тем не менее я намерен сделать это так, чтобы, насколько возможно, отмежеваться от прямого разглашения. За это я заранее прошу у Вас прощения. То, что я должен рассказать, я изложил в зашифрованном виде, возможно, никто так и не докопается до сути этой головоломки. Если все произойдет именно таким образом — на то воля Божья. Я только хочу, чтобы при любых обстоятельствах эта тайна не попала в неподобающие руки. Именно поэтому я устроил все так, чтобы мои намеки понял лишь тот, кто обладает выдающимися познаниями, связанными с историей папства. Я отдаю себе отчет в том, что если бы я передал эти подсказки какому-нибудь священнослужителю Ватикана, то он, вполне вероятно, смог бы их расшифровать, но что дальше? Даже случайно полученные от другого священнослужителя сведения, если они связаны с исповедью, тоже становятся секретными. Тем самым я бы просто поставил беднягу в ту же безвыходную ситуацию, в которой нахожусь сам. Я не хочу этим отягощать свою совесть.

С другой стороны, если я доверю открывшуюся мне правду какому-нибудь журналисту и он опубликует ее, то нарушение тайны исповеди вырастет уже до мировых масштабов, со всеми возможными разрушительными последствиями. Католическая церковь такое точно не одобрит. Это станет концом веры людей в святость исповеди. Веры, которая в последние годы и десятилетия и так уже сильно ослабела.

В сложившихся обстоятельствах Вы, мой дорогой друг, единственный, к кому я могу обратиться за помощью. Вы способны разгадать мои зашифрованные подсказки и в то же время испытываете большое уважение к церкви. При этом не являетесь духовным лицом и не связаны тайной исповеди. Конечно, Вам тоже станет понятно, какое первостепенное значение имеет информация, которая окажется в Ваших руках. Все это, как мне кажется, ставит Вас в особое, уникальное положение. Я хочу, чтобы Вы своим добрым сердцем приняли то решение, которое будете считать правильным и с которым сможете мирно жить дальше.

Для меня, увы, прощение невозможно. Я нарушил тайну исповеди, хотя и в самой тактичной из возможных форм. Я отлучен от церкви.

Его святейшество не принял мою смиренную просьбу, и я обязан продолжать свое служение. Может быть, в один не слишком отдаленный день — в качестве папы римского. Мне не искупить эту вину ни перед Богом, ни перед самим собой. Есть ли для меня какой-то достойный выход? Я бы мог принести покаяние в том, что совершил тяжкий грех, но никакое раскаяние не сможет полностью искупить этот поступок. Однако самоубийство — тоже тяжкий грех. Только Господь может распоряжаться жизнью и смертью. Кроме того, самоубийство кардинала стало бы тяжким ударом по католической церкви. Я даже боюсь себе представить, какие отвратительные спекуляции начнутся в прессе.

Поэтому я выбрал серединный путь, который, насколько это возможно, не имеет отношения к самоубийству. Я не собираюсь накладывать на себя руки, вместо этого я поручу свою судьбу Божьей воле. Я давно хотел найти возможность хоть раз побывать на Святой земле, чтобы увидеть те места, где ступала нога Иисуса, где Он проповедовал. Все уже готово, завтра я улетаю в Иерусалим, как и тысячи других паломников, идущих по следам Господа. Наконец я сделаю это. Иисус уходил в пустыню на сорок дней. Я последую за Ним. Выживу ли я — пусть это будет в руках Божьих.

Спаси Вас Господь!

Ваш друг и преданный слуга во Христе, Э. Ф.