Читать интересную книгу От убийства до убийства - Аравинд Адига

– Куда катится молодежь нашей страны?

– Теперь у них на уме только секс, – секс да насилие. Вся страна обращается в один сплошной Пенджаб.

Один из полицейских заметил, что Шанкара смотрит на них, и сам уставился на него. Шанкара отвернулся. Может, лучше было остаться с тетей Урмилой? Может, вообще не стоило сегодня из дома выходить?

Да, но кто поручился бы, что она – тетя там или не тетя – не выдаст его? От браминов всего можно ждать. Когда он был еще мальчиком, его свозили на свадьбу одного родственника-брамина. Мать такие праздники не посещала, но отец посадил его в машину, а потом сказал – иди поиграй с двоюродными братьями. Мальчики предложили ему поучаствовать в соревновании. Они посыпали брусок ванильного мороженого дюймовым слоем соли, и побеждал тот, кому удавалось это съесть. «Идиот, – крикнул один из них, когда Шанкара воткнул в мороженое чайную ложку и отправил его вместе с солью в рот. – Мы же пошутили!»

Годы шли, и ничего не менялось. Как-то раз один мальчик из школы, брамин, пригласил его в гости. Он согласился прийти, мальчик ему нравился. Его принимали в гостиной – семья была «современная», несколько лет провела за границей. В гостиной он увидел миниатюрную Эйфелеву башню, фарфоровых молочниц и поверил, что здесь с ним дурно обращаться не станут.

Его угостили чаем, печеньями – в общем, постарались, чтобы он чувствовал себя как дома. А уходя, он обернулся и увидел, что мать его друга взяла в руки тряпку. И уже протирает ею кушетку, на которой он сидел.

Похоже, его кастовая принадлежность мгновенно становилась очевидной даже для тех, кому до нее и дела-то никакого не было. Однажды он играл в крикет на Майдане Неру и заметил старика, который простоял весь матч на окружающей поле стене, наблюдая за ним. А когда игра закончилась, подозвал Шанкару и несколько минут разглядывал его лицо, шею, запястья. Шанкара все это время стоял, ощущая полную свою беспомощность, просто смотрел на морщины, лучами расходившиеся от глаз старика.

– Ты ведь сын Васудева Кинни и женщины-хойка, верно?

Старик настоял на том, чтобы Шанкара немного прошелся с ним.

– Твой отец всегда был упрямцем. Он ни за что не согласился бы на брак по сговору. В конце концов он нашел твою мать и сказал всем браминам: идите вы к черту. Нравится вам, не нравится, а я все равно женюсь на этой прекрасной женщине. Я-то понимал, чем все закончится, – тем, что ты окажешься выродком. Не брамином и не хойка. Я сказал об этом твоему отцу. Он меня не послушал.

Старик похлопал его по плечу. Старик прикасался к нему так естественно и спокойно, что Шанкара решил: он не фанатик, не помешанный на своей касте человек, он просто рассуждает о печальной истине, основе нашей жизни.

– У тебя тоже есть каста, – сказал старик. – Брамо-хойка, промежуточная. Священные книги упоминают о ней, и мы знаем, где-то она существует. Это целый народ, живущий отдельно от всех людей. Тебе следует поговорить с кем-нибудь из них, жениться на одной из их девушек. И тогда все снова будет хорошо, все будет нормально.

– Да, сэр, – ответил Шанкара и сам не понял – почему.

– Нынче каст уже нет, – с сожалением сообщил старик. – Брамины едят мясо. Кшатрии получают образование и пишут книги. Люди из низших каст переходят в христианство, в ислам. Ты ведь слышал о том, что произошло в Минакшипурами, не так ли? А полковник Каддафи пытается истребить индуизм, и христианские священники усердно помогают ему в этом.

Пройдя еще немного, они пришли к остановке автобуса.

– Ты должен отыскать твою касту, – сказал старик. – Твой народ.

Он слегка приобнял Шанкару и залез в автобус, где сразу затеял свару с молодыми людьми, пытавшимися не подпустить его к сиденью. Шанкара почувствовал жалость к этому старому брамину. Сам он в жизни своей на автобусе не ездил, у него всегда был шофер.

Вот человек более высокой, чем моя, касты, однако он беден, подумал Шанкара. И в чем же тогда смысл каст?

Может быть, старик рассказал ему всего лишь небылицу? Если ты скажешь себе: каста – это не более чем выдумка, – исчезнет ли она, как дым; если скажешь: «я свободен» – поймешь ли, что был свободен всегда?

Он прикончил четвертый коктейль. Его подташнивало.

Покидая кафе-мороженое, он испытывал только одно желание – навестить Старую Судейскую дорогу. Посидеть под статуей темного Христа.

Он оглянулся посмотреть, не идут ли за ним полицейские. Конечно, в такой день, как этот, приближаться к Христу и думать нечего. Полиция наверняка следит за всеми подходами к школе.

И тут он вспомнил о Дэриле Д’Суза. Вот с кем ему следует повидаться! За все двенадцать лет учебы один только профессор Дэрил Д’Суза и отнесся к Шанкаре по-человечески.

Впервые Шанкара увидел профессора на политическом митинге. Митинг этот состоялся на Майдане Неру в «День гордости и самовыражения хойка» и стал, как уверяла на следующий день газета, величайшим политическим событием в истории Киттура. Десять тысяч хойка заполнили Майдан, чтобы потребовать для себя прав самостоятельной прослойки общества и воздаяния за пять тысячелетий несправедливого обращения с ними.

Первый оратор, вышедший к микрофону для разогрева толпы, говорил о проблеме языка. Официальным языком города, провозгласил он, должен стать тулу, язык простого человека, а не каннада, язык браминов.

Последовала громовая овация.

Профессора, который сам к хойка не принадлежал, пригласили на митинг, как человека постороннего, но сочувствующего. Он сидел на сцене рядом с Членом Парламента от Киттура, который как раз и был хойка – и предметом гордости их общины. В парламент он избирался трижды и даже состоял в младших членах кабинета министров. Хойка, все как один, считали это свидетельством того, что они вправе ставить перед собой самые высокие цели.

Выступило еще несколько ораторов, предварявших главного, и, наконец, к микрофону приблизился Член Парламента. И закричал:

– Хойка, братья и сестры, в прежние времена нас даже в храм не пускали, известно ли вам это? Священник стоял в дверях и говорил: ты низкорожденный!

Он сделал паузу, чтобы это оскорбление смогло должным образом взволновать слушателей.

– Низкорожденный! Прочь отсюда! Но с тех пор, как меня избрали в парламент, – избрали вы, мой народ, – разве смеют брамины так обращаться с вами? Разве говорят они вам «низкорожденные»? Мы составляем девяносто процентов населения этого города! Киттур – это мы! И если они нанесут нам удар, мы ответим ударом! Если они попытаются покрыть нас позором, мы…

После его выступления кто-то в толпе узнал Шанкару. Его отвели в палатку, где отдыхал после произнесения речи Член Парламента, и представили как сына пластического хирурга Кинни. Великий человек, сидевший со стаканом в руке на деревянном стуле, с силой опустил стакан на столик, расплескав при этом спиртное. Он пожал Шанкаре руку и указал на землю рядом с собой: присядьте.

– В свете вашего семейного положения и высокого положения в обществе, вы – будущее сообщества хойка, – сказал Член Парламента. И, помолчав, рыгнул.

– Да, сэр.

– Вы поняли, что я сказал? – спросил великий человек.

– Да, сэр.

– Будущее принадлежит нам. Мы составляем девяносто процентов населения этого города. С браминским дерьмом покончено, – сказал он и тряхнул в воздухе кистью руки.

– Да, сэр.

– И если они ударят вас, ответьте им ударом. Если они… Если они… – Рука великого человека описывала в воздухе круги, словно силясь помочь ему закончить начатое второпях предложение.

Шанкаре хотелось вопить от радости. «Браминское дерьмо»! Именно так называл он это про себя, и надо же – Член Парламента, член кабинета министров Раджива Ганди говорит его, Шанкары, словами!

Затем помощник великого человека вывел Шанкару из палатки.

– Мистер Кинни, – помощник сжал руку Шанкары, – если бы вы смогли внести маленькое пожертвование, которое поможет нам провести сегодня вечерний прием. Какую-нибудь небольшую сумму…

Шанкара пошарил по карманам. Пятьдесят рупий. Он отдал их помощнику. Тот низко поклонился и еще раз заверил Шанкару в том, что он – будущее сообщества хойка.

Шанкара понаблюдал за происходившим вокруг. Сотни людей уже выстраивались в очереди, тянувшиеся к лоткам. Там бесплатно раздавали пиво и четвертушки рома – в виде награды тем, кто пришел на митинг и приветствовал ораторов криками. Шанкара неодобрительно покачал головой. Мысль о том, что он часть девяноста процентов населения, ему как-то не нравилась. И он вдруг подумал, что брамины-то, собственно говоря, беззащитны: прежняя элита Киттура жила ныне в постоянном страхе, она боялась, что хойка, банты, конканы, да кто угодно, отнимут ее дома, ее богатства. Сама усредненная нормальность хойка – все, что они делали, немедля обращалось в среднюю норму, обращалось просто по определению – внушала Шанкаре неприязнь.