Читать интересную книгу Брачные узы - Давид Фогель

Внезапно Tea вскочила с места.

— Раздевайся, Руди! — приказала она немного хриплым голосом, срывая с себя платье и бросая его на стул. Затем схватила Гордвайля словно легкую игрушку, оторвав его от пола, и уложила в кровать…

В полшестого утра, проводив Тею домой, Гордвайль плелся по мертвым улицам. Медленно переставляя заплетающиеся ноги, он шел, пошатываясь, посредине мостовой, голова его была тяжелой, словно ее долго трясли. Порывы свежего утреннего ветерка хлестали наискось его лицо, гнались друг за другом, прорываясь сзади и сбоку и во что бы то ни стало норовя сорвать с него шляпу. Безотчетным движением он снял ее с головы, отдав на растерзание ветру свои растрепанные кудри. Длинная вереница больших, высоких подвод с грудами наваленных на них овощей лениво двигалась на городские рынки; тяжелые колеса скрипели и стучали по мостовой, одолевая упрямую тишину. Высоко-высоко на козлах дремали возницы, завернувшись в дерюгу от возможного дождя и утренней прохлады; они напоминали безжизненные тюки. Казалось, они едут и едут так без остановки уже долгие годы. Откуда-то вынырнули фонарщики в широких грязных плащах; перебегая зигзагами с одной стороны улицы на другую, они гасили газовые фонари прикосновениями колпачков на бамбуковых палках, которые несли на плечах, словно длиннющие копья. Время от времени из бокового переулка показывалась тележка молочника с большими бидонами, поставленными рядами впритирку друг к другу, или закрытые фургоны хлебопекарен «Анкер» и «Хаммер». Тут и там на остановках люди дожидались уже первого трамвая. Стояли проститутки с поношенными, усталыми лицами и творожными глазами с сошедшей сурьмой, следы которой оставались лишь в мелких морщинках. В своих растрепанных крикливых платьях и цветных шляпках, сбитых набок, они вызывали тяжелое чувство подавленности. Стояли женщины из простонародья, кто со связкой утренних газет, перевязанной темно-зеленой шалью, кто с огромной корзиной овощей. Стояли одинокие рабочие. Рождающееся утро цедило на улицы слабый молочный свет, и все вокруг казалось Гордвайлю призрачным и странным. Прошедшая ночь оставила в нем невыразимо давящее чувство, смешанное с легкомысленным весельем. Он был уже на набережной, как вдруг остановился и усмехнулся какой-то кривой усмешкой, краешком рта. Всякий, кто увидел бы его, подумал бы, что он пьян. Он двинулся с места, прошел по мосту Фердинанда и, сам того не сознавая, стал ждать трамвая. Лишенным всякого блеска взглядом окинул двух проституток, стоявших невдалеке, и восстановил в памяти вид гостиничного номера, в котором провел ночь. И невольно отвел взгляд, так как воспоминание было неприятно. Но при этом тоска по Тее переполняла его. На минуту ему показалось, что он не увидит ее больше, что расстался с ней навсегда, и он ощутил себя совершенно покинутым, тяжело больным и ни на что не годным. В этот миг он был готов громко разрыдаться. Теперь он знал уже с полной уверенностью, что предан ей навеки, этой желтоволосой высокой девушке, и что без нее он подобен разбитому сосуду, не пригодному ни на что. Он отправился дальше и с трясущимися коленями пересек Пратерштрассе.

Когда он вошел в свою комнату, утро было в самом разгаре. Из соседней комнаты доносились крики; то ссорились между собою «Олльберт», внук старухи-хозяйки, и его тетка Сидель; так всегда бывало, когда парень ночевал у них.

6

Со дня, когда Гордвайль познакомился с Теей, прошло уже две недели. До их свадьбы, приходившейся на Лаг ба-Омер[3], оставалось десять дней. Необходимые свидетельства уже лежали в «отделе браков» общины, и баронесса каждый день после работы ходила к раввину, наставлявшему ее в вере Израиля. Это занятие было в ее глазах чем-то вроде спорта, и после каждого урока она, не без доли издевки, хвалилась своими познаниями.

Было решено, что Ульрих найдет себе другую комнату, a Tea после свадьбы переедет к Гордвайлю. Ульрих охотно согласился на это, хотя во времена всеобщего жилищного кризиса найти комнату было нелегко.

Большинство приятелей Гордвайля уже познакомились с Теей. Исключение составляла Лоти Боденхайм, под каким-то предлогом переставшая в последнее время бывать в их излюбленном кафе. Доктор Астель, стремившийся слыть «всё понимающим», нашел баронессу superbe[4], как он любил выражаться на языке Франции. Хотя она и происходит из древнего рода, сказал он, в ней незаметно признаков вырождения. Она естественна и здорова, «истинная Брунгильда»… А вот на Лоти Боденхайм, когда она впервые услышала новость о близкой женитьбе Гордвайля, напал приступ неудержимого смеха. В тот момент она была в кафе с доктором Астелем и Ульрихом. Она хохотала минут десять, замолкала на миг и начинала снова, пока не стала привлекать внимание остальных посетителей. «Ну и умора! — сказала она. — Ничего более смешного в жизни не слышала!.. Крошка Гордвайль женится на баронессе! А та большая и рыжая, вы говорите! Ха-ха-ха! Маленький барон! Мы еще дождемся от него погрома!» Доктор Астель попытался вступиться: «Что тут смешного, Лоти? Я действительно не вижу никакой причины для смеха…» — «Нет, вы просто не понимаете, насколько это смешно!» Когда же три дня спустя она случайно встретила Гордвайля на улице, лицо ее было осунувшимся и очень бледным, под большими серыми глазами пролегли синеватые круги, будто она только-только стала поправляться после тяжелой болезни. Она серьезно спросила его, верен ли слух о том, что вскорости он намеревается жениться, и, когда Гордвайль ответил утвердительно, смолчала. И почти сразу рассталась с ним, обменявшись несколькими ничего не значащими фразами.

Все эти дни Гордвайль ходил как лунатик. Все происходящее вокруг воспринималось им словно сквозь туманную дымку. По правде говоря, он вовсе не был так весел и радостен, как можно было бы предположить. Больше он походил на человека, озабоченного крайне важным делом, требующим сосредоточения всех душевных сил. К тому же ему и вправду нужно было позаботиться о некоторых мелочах, приобретших особую важность в связи с грядущими переменами в его жизни. А получить любой ценой хоть какую-нибудь должность стало насущной необходимостью.

За эти дни он неоднократно посещал будущего тестя. Несмотря на свои шестьдесят лет, барон был еще крепок, с прямой осанкой, седина почти не коснулась его головы, посеребрив лишь виски, что придавало ему весьма благородный вид. Кроме Теи у него было двое сыновей — Польди и Фреди, вторая жена, а также толстая и ленивая кошка в бело-серую полоску, которой он посвящал большую часть своего времени. Барон жил очень скромно на доходы от какого-то фонда, почти совсем обесценившегося после падения австрийской валюты в десятки тысяч раз, и на жалованье служившего в банке Польди. Гордвайль понравился ему сразу, и он несколько раз приглашал его на черный кофе и партию в шахматы, что, по словам Теи, было признаком особого расположения с его стороны.

С Теей Гордвайль встречался каждый вечер, большей частью в кафе. Как-то раз он ждал ее у дома на Йоханнесгассе, где она служила, однако это ей не понравилась. После скучной работы, сказала она, ей необходимо прийти в себя, и нет ничего лучше для этого, как прогуляться в одиночестве среди уличного гама… Хотя такое заявление показалось Гордвайлю странным, он подчинился ее воле и больше не приходил. Несколько раз они даже встречались в «Херренхофе», постоянном кафе Гордвайля и его приятелей. Там у них было назначено свидание и на этот вечер, но до него оставалось еще много времени, более четырех часов. Сначала Гордвайль попытался немного поработать, но, написав несколько строк, убедился, что сегодня он не в том настроении, и решил немного пройтись.

Город был залит весенним солнцем, деревья в городских садах и на улицах оделись пышным цветом. Гордвайль брел в свое удовольствие по улицам с непокрытой головой, трость в руке, та самая трость с серебряным набалдашником, которую как-то подарил ему доктор Астель и которая всю зиму дремала позади платяного шкафа и оживала только с пробуждением весны, чтобы до осени сопровождать Гордвайля в пути, словно замена шляпе, летом всегда остававшейся дома.

Оказавшись на Шоттенринге, Гордвайль вдруг решил зайти к жившему неподалеку сапожнику Врубичеку, у которого он не был уже несколько недель. Странная дружба связывала двух этих людей, которые, казалось, разнились всем, и возрастом, и образованием, и родом занятий. Года два назад Гордвайль жил в этом квартале и как-то раз, принеся Врубичеку ботинки на починку, походя завел с ним разговор. С тех пор он часто навещал сапожника, даже после того, как переехал оттуда.

Когда он вошел, Врубичек радостно вскочил ему навстречу:

— Наконец-то вы появились, господин Гордвайль! Я уж думал сообщить властям о вашем исчезновении! Где вы пропадали так долго?!