которые обеспечили свое существование и соответственно террористическую деятельность либо за счет зарплаты, либо, (в 16 %) пособием по безработице. Другая группа (примерно 10 %) старались поддерживать свою жизнедеятельность и террористическую активность за счет комбинации пособий по безработице и поступлений от различных благотворительных организаций, в том числе неисламской направленности. Не более 1/5 джихад истов жили и осуществляли деятельность полностью или частично за счет преступных доходов. И только ничтожно малое число джихадистов жили и вели свою противозаконную деятельность исключительно за счет преступных источников. Они включают в себя торговлю людьми, наркотиками и контрабанду сигарет.
В целом можно говорить о том, что большая часть европейских джихадистов отторгается традиционной организованной преступностью.
Происходит это не по каким-то идейным соображениям, а по голому расчету. По оценке организованной преступности, сочувствующие джихадистам, а тем более сами джихадисты – боевики, входят в группы с неприемлемо высоким уровнем риска разоблачения со стороны полиции, и потому являются токсичными для европейских ОПГ.
Случаются, правда, исключения. В 2017 г. была выявлена, а затем арестована группа из 10 человек, которая использовала смесь легальных и незаконно полученных средств для финансирования террористической деятельности. Парадоксальным образом все 10 человек участвовали с одной стороны в насильственных грабежах, а с другой – получали пособия от германского государства по линии социального обеспечения и дополнительные средства на профессиональную переподготовку.
В 2013–2015 гг. ни один гражданин государств ЕС, арестованный по джихадистским статьям, не входил в состав известных в соответствующих странах организованных преступных группировок. Если джихадисты использовали незаконные средства, то добывались они в рамках низкоуровневой уличной преступности. Более того, можно сделать вывод, чем крупнее и диверсифицированнее бизнес ОПГ, чем более продвинутые технические средства они используют, тем больше они чураются даже кратковременных контактов с джихадистами. Даже во время миграционного европейского кризиса 2015–2016 гг. ОПГ, особенно в исторических государствах ЕС – Австрии, Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Испании, – занимаясь нелегальным транзитом беженцев, стремились избегать связей с джихадистами. Европейские ОПГ для обеспечения транзита взаимодействовали с оборотнями из турецких, сирийских и иных разведывательных и дипломатических органов, но не с джихадистами.
Слишком часто джихадисты в Европе проваливаются, а это смертельно опасно для преступного бизнеса с огромными оборотами.
Как европейский джихад обращается к радикальной идеологии
Впервые тема мотивации терроризма была поставлена в центр обсуждения работников правоохранительных органов и исследователей после взрывов в Мадриде в 2004 г., совершенных ячейкой Аль-Каиды. Особенно эта тема обострилась после известных террористических актов в Бельгии и во Франции. Господствующей точкой зрения является, что главным в мотивации для вступления в террористическую группу и осуществления террористических актов является идеология, а в случае джихадизма – воинственный радикальный ислам. По мнению большинства наиболее известных и авторитетных мусульманских богословов, джихадизм сам по себе базируется не на исламском вероучении, а на версии исламизма, специально приспособленной для целей политического насилия и психологической манипуляции, предполагающей фанатичное принятие идеологии.
Имеющиеся в докладах данные при всей недостаточности выборки, свидетельствуют о том, что идеологическое обоснование джихадизма является
далеко не единственным, а возможно даже не главным. Факторы, подпитывающие или провоцирующие радикализацию в форме джихадизма, могут быть вызваны и вызываются не только идеологическими, но и личными проблемами, а также социально-адаптационными факторами.
Определенную роль в радикализации сторонников ИГИЛ и других террористических организаций играют родственные связи. Полученные результаты совпадают с данными исследователей из Канады и Германии. Более чем в 1/4 случаев радикализация была спровоцирована либо семьей, либо ближайшими друзьями. Более чем в половине случаев, друзья джихадистов были либо причастны, либо хорошо знали об их террористической деятельности: хотя бы один член семьи террориста либо участвовал в террористической организации, либо содействовали террористу в его деятельности, не выходя на других членов его организации. Соответственно это означает, что как минимум в половине случаев джихадизма терроризм оказывается семейным занятием.
Фактически это означает, что подавляющая часть джихадистов была инфицирована радикальной версией ислама именно в родственно-семейной среде. По сути, их обращение произошло внутри диаспоры. В большинстве европейских стран в последние 20 лет наблюдается стремительный процесс самозамыкания этноконфессиональных групп в самодостаточные диаспоры, стремящиеся полностью сохранить свою культурную идентичность и существовать как фрагменты привычного мира в чуждой европейской реальности.
В противовес бытующему мнению об эффективности рекрутерской работы для вовлечения в джихад, данные исследования показывают иную картину. Лишь 8 % террористов-джихадистов стали таковыми в результате усилий активных рекрутеров, в том числе чуть более 5 % – в результате работы в мусульманских диаспорах в государствах ЕС, и всего менее Ъ% по итогам интернет-рекрутинга. Роль наставников, якобы оказывающих огромное влияние на радикализацию будущих джихадистов, подробно и детально была расписана в большом числе публикаций. Однако фактически это не так. Анализ показывают, что только каждый десятый европейский джихадист – это новообращенный в радикальный ислам, который стал таковым в результате разрыва своих прежних социальных связей и перехода в новое культурное поле. Каждый десятый – это на удивление малая доля. Радикальный ислам в государствах ЕС это, по-прежнему, в подавляющей части не результат обращения в радикальную идеологию граждан ЕС и особенно с рождения, а следствие существования замкнутых на себя радикальноисламистских общин, появившихся в Европе только в XXI веке в результате политики мультикультурализма. В этих общинах молодым людям практически невозможно отделить друг от друга друзей, родственников и старейшин. Диаспора, организованная вокруг мечетей, это – полностью замкнутый мир, который скорее представляется родосемейной структурой, нежели типичным европейским меньшинством.
В 45 % радикализация была спровоцирована жизнью в территориально локализованной общине, а не онлайн рекрутингом, который играл вспомогательную роль.
Наряду с соседской общиной, как уже отмечалось, второй точкой сбора и местом интоксикации стала тюрьма. Более 46 % лиц, которые находились в тюрьме, где установили контакты с радикальными экстремистами, поддерживали этот контакт и после выхода из тюрьмы. 54 % впервые познакомились с радикальной идеологией и заинтересовались ей именно в местах отбывания наказания. Не менее 30 % отметили, что стали разделять радикальную идеологию не по идейным, а по вполне материальным причинам. Исламисты в тюрьмах имели гораздо лучшую, чем другие заключенные систему поддержки с воли, включая не только продуктовые и табачные посылки, но и помощь родственникам попавших в заключение людей, и адвокатскую поддержку заключенным. При том, что ОПТ по возможности минимизирует любые