К концу ночи убежище Горелого явора осталось в полутора милях позади. Над дубами и лиственницами стали парить канюки — пора было прятаться. Выдра с детьми вышла из воды и повела их через ивы, ясени и заросли куманики к еловым посадкам по другую сторону узкоколейки. Два года назад ее мать укрывалась в большой кроличьей норе неподалеку от опушки леса, и теперь она вела туда своих собственных детей. На сухой земле перед входом в туннель Тарку встретил незнакомый запах, но мать не обратила на него внимания. Она побежала по туннелю вперед, и тут же из другого входа выскользнула лиса, не желая встречаться с выдрой-матерью под землей, да и вообще нигде.
В то время как выдры мылись, лиса сидела возле норы и изредка зевала. Живот ее был переполнен, она вволю наелась мышей, жуков и молодой крольчатины. Лису клонило в сон. Вспомнив о пеньке лиственницы, к которому она всегда ходила чесаться, лиса побежала туда. Вокруг пня на земле валялись рыжеватые клочья шерсти, а одна его сторона была отполирована до блеска. Вволю начесавшись, лиса потрусила к серой каменной стене позади коровника и, вскарабкавшись на нее, стала ждать восхода солнца.
Заброшенная кроличья нора была сухая, в ней гулко отдавались дневные звуки: пронзительные свистки локомотивов, раздающиеся всякий раз, как состав, который тянул с карьеров на моховых болотах платформы с белой глиной, подходил к шлагбауму на дороге; человечий голос, монотонно повторяющий «ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку»; лай пастушьего пса, рыскавшего по полю, в то время как коровы, покачивая боками, гуськом шли на дойку по узкой вытоптанной тропе; монотонный шум, похожий на жужжание попавшей в паутину мухи, — это проезжал по мосту и рельсам автомобиль; «кеий-кей» канюков и карканье ворон над лиственничным лесом. Все эти звуки не тревожили выдр.
Когда наступили сумерки, мать с детенышами снова спустилась к ручью. Там они встретили лису, которая спокойно лакала воду, стремясь утолить жажду, вызванную шерстью бесчисленных проглоченных ею мышей. Лиса посмотрела на выдру; выдра посмотрела на лису. Лиса продолжала лакать, пока мускусный запах выдры не испортил воду, а затем побежала понюхать, чем пахнет в норе. Она пробыла там минут десять, принюхиваясь и размышляя; наконец, удовлетворив любопытство, отправилась в ночной обход… не забыв почесаться о пень лиственницы.
А выдра повела детенышей вверх по ручью, затем через поле. Вдали от воды движения ее стали тревожными. Она часто останавливалась, поднимала голову, втягивала ноздрями воздух. Стоящий в поле курятник из оцинкованного железа заставил ее сделать большую петлю — там пахло человеком. Возле старых сапог, брошенных каким-то бродягой под живой изгородью, Тарка зашипел от страха, повернул и пустился наутек. Выдрята становились такими же проворными и осторожными, как мать.
Наконец, они добрались до канавы, которую помнила выдра. Она наклонилась над покрытой бурой ряской водой, прижала к берегу хвост. За секунду до их прихода здесь квакали лягушки, но сейчас они молчали и старались поглубже зарыться в ил. Выдра шарила под водорослями носом и лапой, вытаскивала лягушек и кидала на траву. Выдрята схватили было по лягушке, но тут же отбежали с сердитым «гиррканьем». Когда мать поймала всех лягушек, которых смогла найти, она принялась свежевать добычу, потому что у этих лягушек была очень плотная кожа.
Выдры не доели лягушек, так как обнаружили в канаве угрей. Иггиуик, еж, шкура которого напоминала колючий утесник, а мордочка — поросячье рыльце, нашел объедки и только принялся радостно их поглощать, как рядом послышалось хрюканье барсука. Пискнув от страха, еж свернулся клубком, но барсук раскусывал иглы, словно это были стебли песколюба. Иггиуик пронзительно закричал — как песколюб, охваченный огнем. Вскоре от бедного ежика остались лишь лапки, зубы и игольчатая шкурка.
Выдры были слишком далеко, чтобы услышать предсмертный вопль ежа; за полчаса они продвинулись вверх по ручью на целую милю. Мать плыла впереди, детеныши с трудом поспевали за ней. Иногда, увертываясь от пасти выдры, рыба прошмыгивала назад на расстоянии плавника мимо ее усов, и, стремясь схватить добычу, выдрята сталкивались друг с другом. Выдра оставляла рыбу детенышам, а сама вновь принималась рыскать от берега к берегу.
Ручей делался все мельче и уже, под утро он был не шире ярда. На следующий вечер выдры покинули камыш, в котором спали, и, перебежав проселочную дорогу, вышли на коренник, где обитали кроншнепы и бекасы. Тарка напал на след зайца и бежал по нему из любопытства, пока мать не позвала его. По мху идти было мягко, здесь хорошо держались всевозможные запахи — кипрея, касатика, дикой утки, горностая, болотной совы, сороки… а один раз им попалось издающее зловонье маховое воронье перо.
Выдры подошли к тонкой струйке воды и двинулись по ней вниз; вскоре с первой струйкой слилась вторая. Вместе они образовали поток, стремившийся к реке меж белых глинистых берегов. Выдриха поискала рыбу, но, ничего не найдя, выбралась наверх по крутой выдриной тропе и пересекла железнодорожные пути возле группы строений, над которыми поднималась высокая черная труба. Это был кирпичный завод. Перед ними тем же путем шла какая-то чужая выдра; пройдя еще с четверть мили, они услышали свист, доносящийся из ложбины позади березняка. Побежав на зов, они оказались возле глубокого, окаймленного тростником пруда; на глинистом берегу выдра-самец играл крыльями селезня. Тарка спрятался за спину матери: он испугался незнакомца. У того было рваное ухо, пострадавшее в драке два года назад. Мать с детенышами нырнула в пруд, самец остался на берегу, катаясь на спине и подбрасывая утиные крылья обеими лапами.
Некогда пруд был карьером, из которого брали белую глину. Выдрята еще никогда не плавали в такой глубокой воде. По берегу рос широколистный рогоз; было начало июня, и колеблемые ветром пыльники роняли цветочную пыльцу на сочные цилиндрические головки, которые с наступлением осени увянут и приобретут тускло-коричневый цвет. Среди стеблей рогоза прятался выводок утят, а мать кружила в звездном небе и ласковым «кря-кря-кря» уговаривала их не шевелиться. Она взлетела, когда старый самец словил и съел селезня, подплыв под него снизу. Селезень в это время пытался проглотить лягушку и громко щелкал клювом. Когда выдра схватила селезня, лягушка ускользнула, но, еще не уйдя под воду, начала надуваться и поэтому не смогла спрятаться на дне. Энергично работая лапами, Тарка увидел снизу ее темный силуэт на тусклом зеркале пруда, отражающем серый донный ил. Тарка поймал лягушку и сожрал под кустом боярышника, выросшего из ягоды, которую некогда выронил у пруда дрозд.