Читать интересную книгу Паломничество Ланселота - Юлия Вознесенская

— Ужас какой! — засмеялся Ланселот. — Но это и сейчас делают в больницах, Дженни.

— Такие процедуры делаются под наркозом, чтобы не травмировать психику больных, и с соблюдением строгих гигиенических правил. Маленькой я однажды лежала в больнице, когда упала с дерева и сломала ногу. Конечно, за мной ухаживали медицинские сестры, но они все были в специальных защитных костюмах, в перчатках и в кислородных масках: голыми руками никто ко мне не прикасался и никто на меня не дышал. И мне, конечно, давали наркоз перед осмотром врачей. А здесь ничего не сказано ни про наркоз, ни про маски, ни про защитные костюмы. А какие картинки! Это просто кошмарники из Реальности, а не руководство по уходу из и…

— Покажи-ка. Дженни полистала книгу, нашла одну самых страшных, по ее мнению, картинок показала ее Ланселоту.

— М-да-а… — сказал он и покачал головой. На картинке был изображен лежащий ничком больной, а над ним склоненная женщина, раскладывающая у него на спине какие-то прямоугольники.

— Ты хоть знаешь, Дженни, что она делает с этим беднягой? — Хочешь, я прочту вслух?

— Я тебе и так скажу: она ставит ему горчичники. Ты знаешь, что это такое? — Нет. — А что такое горчица?

— Представь себе, знаю! Это растение, из которого делается горчичный соус.

— Правильно. В старые времена было не три соуса, как сейчас — горчичный, соевый и томатный, а сотни разных соусов и при прав. И была просто горчица, такая очень острая паста, я ее помню. Матушка рассказывала, что в дни ее молодости горчица была нескольких сортов. Для лечения простуды из нее делали горчичники: намазывали горчицу на листы бумаги и лепили их прямо на голое тело. Матушка не раз ставила мне горчичники на спину. — Жуть какая!

— Ничего особенно жуткого. Немного пощиплет, а потом становится просто жарко.

— Но твоя матушка, конечно, надевала при этом перчатки и маску?

— Никогда не надевала.

— Что ж, она прямо так и дышала на тебя?

— Прямо так и дышала. А когда заканчивала процедуру, обязательно целовала меня, если я вел себя хорошо и не капризничал.

Дженни смотрела на него расширенными глазами.

— Ланс, ты меня разыгрываешь? — спросила она жалобно. — Ни чуточки.

— Скажи мне честно, Ланс, твой отец тоже притрагивался к тебе голыми руками?

— Конечно! Я не сразу научился одеваться самостоятельно, мне помогали родители. И не надевать же было моему отцу перчатки всякий раз, когда он хотел погладить меня по голове или похлопать по плечу.

— Ох, бедный ты мой Ланселот! Мало того, что ты родился инвалидом, так ты еще и постоянно подвергался личным прикосновениям!

— Что правда, то правда — подвергался. В нашей семье закон о личной неприкосновенности и правило о двух вытянутых руках нарушались постоянно.

— "Ни один планетянин не имеет право приблизиться к другому планетянину на расстояние, превышающее расстояние между их вытянутыми руками".

— К этому правилу есть примечание, в котором перечислены исключения. Ты разве не знаешь об этом, Дженни?

— Конечно, знаю! Исключения допускаются в отношении полицейских, тюремных и медицинских работников, супругов, а так же родителей и их детей до двухлетнего возраста.

— Так тебя, Дженни, после двух лет никто не целовал и не обнимал? Дженни отвернулась и покраснела. — Ну так как же?

— Наша няня… Она была христианка и поэтому, наверное, постоянно нарушала "правило двух вытянутых рук". Но мы были маленькие и не понимали, что это плохо. Она нас не только целовала, гладила по волосам, она еще и… Нет, не могу! — Что еще? — Мне ужасно стыдно, Ланс! — Ну открой уж и этот секрет, Дженни!

— Когда я не слушалась, она меня… она делала вот так! — и Дженни показала, как няня шлепала ее пониже спины.

— Подумать только, какое чудовищное нарушение личной неприкосновенности! — сказал Ланселот, смеясь. — С тобой, Дженни, не соскучишься!

— Смеешься… А когда наши родители узнали об этом, они возмутились и немедленно няню прогнали. Я скучала по ней и целый год шаталась по дому без надзора. Вот тогда я и нашла на чердаке книги. А потом меня отдали в закрытую школу-пансион, и с тех пор ко мне, слава Мессу, никто никогда не прикасался.

— Все понятно. Меня, к счастью, ни в какую закрытую школу не отдавали.

— А почему? Разве не было тогда школ для детей-инвалидов?

— Они и сейчас есть. Средняя продолжительность жизни детей в таких школах один-два года: ровно столько, пока длятся эксперименты над ними. Такие дети никому не нужны, кроме родителей, если те их любят, конечно.

— Ну хорошо, твои родители тебя любили. Но разве это давало им право издеваться над тобой?

— Дженни, они надо мной никогда не издевались, они меня очень любили!

— А поцелуи? А личные прикосновения? Не станешь же ты утверждать, что тебе это нравилось?

Ланселот начал было смеяться, но сразу же закашлялся.

— Ой, прости! Я совсем не хотела тебя расстраивать, Ланс!

— Ты меня не расстроила, а рассмешила. Дженни, а ты сама любишь детей?

— Не знаю, Ланс. Я их никогда близко не видела, только в новостях по персонику.

— Тогда тебе трудно понять… Постой! Ты как-то рассказывала, что у тебя есть ослик Патти и ты сама выкормила его из соски, так? — Так.

— А тебе очень противно было к нему прикасаться?

— Ну что ты, Ланс! Ослик — это же не человек! И потом, он всегда был такой лапушка…

— Ты и сейчас его гладишь, треплешь за уши — где же твоя брезгливость?

— Ты говоришь глупости, сэр Ланселот. Трогать ослика, птицу, бабочку можно, хотя на них, конечно, полно микробов, и после этого надо мыть руки антисептическим мылом. К Патти, впрочем, это не относится: я его раз в неделю мою специальным шампунем для лошадей, так что он всегда чистый. А людей трогать нельзя потому, что этим ты нарушаешь зону их личной неприкосновенности, "зону комфорта". Нормальный человек не хочет, чтобы к нему прикасались другие, и это не столько из-за опасности инфекции, сколько из самоуважения. Понял теперь?

— Нет, не понял. У меня другие понятия о проявлении уважения к личности, — рассерженный Ланселот снова закашлялся.

— Не притворяйся, пожалуйста. Смысл "правила двух вытянутых рук" понятен каждому, у кого есть мозги и руки. И давай лучше вернемся к моей книге. Она хоть и страшная, но полезная. Тут сказано, что при сильном кашле надо приподнять больного и дать ему выпить горячее питье. У тебя есть горячее питье?

Ланселот показал на термос, стоящий на столике у изголовья.

— Приподнимись и выпей немного горячего чаю! Ланселот послушался, и кашель затих.

— Вот видишь! — сказала Дженни. — И совсем необязательно трогать человека голыми ручищами, чтобы ему помочь.

К вечеру Ланселоту стало еще хуже, и Дженни заявила, что хочет остаться на связи с ним всю ночь:

— Ты постарайся уснуть, а я буду следить за твоим сном.

— Королек, не фантазируй! Ты представляешь, во сколько планет тебе обойдется такое ночное бдение? — Ночью установлен льготный тариф.

— Да, но я-то спать не смогу, если буду знать, что прекрасная юная дева всю ночь глазеет на меня с экрана! — Я тебе не дева какая-то, а друг.

— И все-таки я не разрешаю тебе ухаживать за мной по персонику. Завтра мне станет лучше, вот увидишь! А сейчас я хочу уснуть: я вспотел, споря с тобой, и устал. И Ланселот прервал связь.

А наутро ему стало так плохо, что он уже не смог пересесть в коляску и подъехать к персонику, чтобы вызвать Дженни.

Потянулись дни тяжелой болезни. Ланселот уже не понимал, когда ночь сменяет день, все превратилось в один тягостный бред, сменявшийся полным забытьем. В редкие минуты просветления он пытался встать и добраться до персоника. Помочь ему король Артур, конечно, ничем не мог, но ему хотелось его видеть. После смерти матушки Ланселот ничем сильно не болел, и оказалось, что очень плохо болеть одному. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь просто был рядом с ним, и однажды Ланселоту даже привиделось в бреду, будто Дженни входит в его комнату, подходит к постели и кладет на его пылающий лоб прохладную руку, и бред этот потом несколько раз повторялся. Иногда король Артур превращался в симпатичного старого гнома с белой бородой и пушистыми, как у рыси, бакенбардами. А как-то вдруг обернулся маленьким серым осликом, только глаза у него были, как у Дженни — большие и похожие на каштаны.

ГЛАВА 7

Однажды Ланселот пришел в себя и, не открывая глаз, почувствовал, что все изменилось в нем самом и вокруг. Сначала он услышал пенье птиц, а потом его лица коснулось легкое движение свежего, пахнущего морем воздуха. Он понял, что в комнате открыто окно. Повернув голову, он открыл глаза. Ветерок шевелил в раскрытом окне невесть откуда взявшуюся белую занавеску. Рядом с окном стояло кресло, а в нем, прислонившись лицом к высокой спинке, спала девушка. Он видел только профиль — нос, составлявший прямую линию с высоким лбом, и упрямый круглый подбородок, и сначала не узнал ее. На голове у девушки был повязан зеленый шелковый платок, из-под которого на лоб выбивались рыжие завитки волос. Дженни?