– Хватит терзаться, Акира! – будто подслушав его мысли, каркнул тэнгу. – Знаю я вас, самураев. Сейчас настрадаешься и побежишь выпускать себе кишки. Предупреждал же: человек не может победить Юки-Онну. Даже не всякий демон может. Я вот не сумел. Скажи спасибо, что остались живы.
– Что она такое?
– Одна из самых могущественных демонов. Помощница смерти.
– А есть кто-нибудь сильнее ее?
– Да, но мало. И я не хочу произносить вслух их имена, – нахохлился Карасу. – Лучше скажи: куда теперь?
Дан неопределенно махнул рукой:
– Дальше. Пока не придем в следующую деревню.
Настя
Целых три дня она провела в блаженном бездействии. Отсыпалась, отъедалась впрок – благо, сводня на содержании дорогой куртизанки не экономила. Бренчала на сямисэне, придумывала впрок хокку и танку для господина Сакамото.
Настя в первое время пыталась разговорить Кумико, но девица хранила молчание, хотя присутствие ее сознания ощущалось. В конце концов Настя плюнула на это занятие – главное, что память японки была в ее полном распоряжении. А еще имелись подаренные Сакамото серебряные монеты, перепрятанные из прически под циновку. С ними Настя чувствовала себя немного увереннее. Она решила, что сбежит до «дня икс», когда старый самурай снова придет за девственностью Кумико. Уберется прочь из города и, возможно, попросит приюта в одном из буддистских монастырей.
Однако этим планам не суждено было осуществиться. На четвертые сутки, в ночь которых Настя собиралась покинуть бордель, Тоши сообщила:
– Господин Сакамото прислал гонца. Он будет сегодня.
Вокруг девушки тут же поднялась суета: ее принялись мыть, натирать ароматическими маслами, сооружать прическу, накладывать идиотский грим. Она ни на секунду не оставалась одна и мысленно распрощалась с мечтой о свободе.
Вечером явился господин Сакамото, и не один, а с компанией таких же важных, как он, пожилых самураев. Как было и в прошлый раз, уселся в гостевых покоях и сразу же потребовал туда Кумико. К радости Насти, старик не торопился уединиться с нею, попросил сыграть. Она долго щипала струны сямисэна, извлекая из них печальные мелодии. Гости слушали с вниманием, которому был бы рад любой маститый музыкант. В перерывах отпускали вежливые комплименты искусству Кумико. Она благодарила, отвечала изысканно-остроумно. Господин Сакамото выглядел чрезвычайно довольным, как будто хвалили его самого. «Впрочем, – подумала Настя, – так ведь и есть на самом деле: Кумико – его собственность».
По знаку старика к столу, подобострастно согнувшись, подошла Тоши.
– Почему же ты не представишь нам других девушек? – спросил господин Сакамото. – Мои друзья желают увидеть все прекрасные цветы твоего сада. Хочется знать, все ли они так образованны и искусны, как Кумико-сан.
Сводня привела остальных девиц. Видимо, успела предупредить, что посетители желают изысканности, и проститутки, которые не могли похвастаться умениями поддерживать беседу, все больше помалкивали, вежливо улыбаясь и кланяясь. Разгоряченные сакэ гости остались довольны и в конце концов растащили девушек по комнатам. Но безусловной звездой этого вечера была Настя.
Странно, но господин Сакамото и на этот раз воздержался от дефлорации Кумико. Поздно вечером он вежливо поклонился, снова вручил Насте мешочек с деньгами и ушел, на прощанье пообещав вернуться.
Слава о необычной куртизанке облетела город. Теперь каждый вечер гости отказывались от услуг вакасю и требовали, чтобы их развлекала Кумико. Настя чувствовала себя то ли тамадой, то ли аниматором. Она устраивала чайные церемонии, услаждала гостей томными разговорами, пела тоненьким голоском, играла на сямисэне, а однажды, по просьбе особо родовитого посетителя, даже сложила икебану из трех цветков хризантемы и какой-то кривой ветки, пристроив все это великолепие на плоскую медную тарелку. Самой ей произведение показалось невнятным веником, но гость был в восхищении: как поняла Настя, истинной красотой здесь считается благородная простота природы, а каждое растение что-то символизирует. Этот букет означал «радость сердца». Господин Огава, богатый самурай, заказавший икебану, бросал на Кумико пламенные взгляды. Однако пока ее девственность щедро оплачивал Сакамото, бояться было нечего, и Настя продолжала блистать в японском полусвете.
Сам господин Сакамото приходил каждые два дня – то один, то в компании друзей. Всякий раз дарил деньги, говорил комплименты искусству Кумико и уходил, так и не притронувшись к девушке.
– Надо же, – Тоши удивленно качала головой, напоминая китайского болванчика. – Может, у него беда с нижней частью тела? Ну, однако нечего тебе зря сидеть. Будешь учить других девушек играть на сямисэне и беседовать с гостями.
Теперь Настя была занята еще и днем: ее комната превратилась в подобие класса для не очень благородных девиц. Одна мучила струны сямисэна, другая трудилась над оригами, третья репетировала изысканные жесты. А сама Настя с видом заправской классной дамы, прохаживалась между сидящими на полу проститутками, отпуская замечания и заодно читая лекцию об искусстве изящной беседы.
Она уже начинала надеяться, что все так или иначе обойдется. «Может, Сакамото и вправду страдает половым бессилием, – думала Настя. – Но кто сказал, что импотентам не нужно женское общество?..»
Бордель Тоши процветал. Теперь сюда не пускали рядовых самураев и мелких чиновников. Каждый вечер здесь собиралась местная аристократия. Сводня больше не нанимала вакасю и заменила нескольких проституток, подобрав более молодых, хорошеньких и сообразительных. Обученные Настей девушки развлекали гостей сначала беседой в общей комнате, затем в постели. В заведении царили изысканность и спокойствие.
Однажды господин Сакамото перед уходом вручил Насте не только мешочек с монетами, но и небольшую коробочку, обитую красным бархатом.
– Это знак моей любви, Кумико-сан, – сказал он. – Я заплатил за твою девственность, но не стану забирать ее, пока ты сама этого не захочешь. Ты прекрасна, как едва распустившийся цветок сакуры под утренним солнцем, и достойна поклонения. Позволь мне лишь любить тебя, восхищаться тобой, и, быть может, когда-нибудь ты ответишь мне взаимностью.
«А старик-то крепко залип», – подумала Настя, с поклоном принимая дар. Что ж, это было ей лишь на руку. Пусть восхищается, не жаль. А там она накопит достаточно денег, чтобы смыться отсюда.
– Открой же мой подарок, Кумико-сан, – улыбнулся Сакамото.
Настя откинула крышку коробочки и едва не заорала от неожиданности: в бархатном гнезде лежала свежеотрубленная фаланга пальца. Срез был окольцован золотом, на котором виднелись потеки запекшейся крови[20].
Память благонравной Кумико ничего не подсказала о таком странном подарочке. Усилием воли Настя сумела «сохранить лицо», растянула губы в сладкой улыбке и низко поклонилась. Покосившись на Сакамото, заметила, что мизинец его левой руки забинтован. Выходило, что чокнутый влюбленный самурай презентовал ей часть собственного пальца.
– Господин Сакамото оказал тебе большую честь, – прокомментировала Тоши, когда старик откланялся. – Ты же знаешь, это высший знак любви. Такие подарки редко кому делают.
«Еще бы, – думала Настя, убирая коробочку подальше. – На всех баб пальцев не напасешься». Что делать, когда подношение протухнет и завоняет, она пока еще не решила. Но слух о ценном презенте разошелся по борделю.
– Ты сделаешь господину Сакамото ответный подарок? – спросила одна из ее учениц, смешливая пухленькая Реико.
– А что, нужно? – Настя в душе ужаснулась.
– Только если любишь, – хихикнула Реико, – или хочешь больше денег. Я вот пятерым уже подарила.
Настя взглянула на ее руки, но все фаланги были на месте.
– Ну нельзя же для каждого пальцы калечить, – рассудительно заметила вторая гейша, Шика. – Если нужно, только скажи, Кумико-сан. В Эдо есть могильщик, который недорого продаст свежую и подходящую фалангу.
– Забинтуешь пальчик, как будто он отрублен, и все, – подхватила Реико. – Но это будет означать, что ты готова к любви, Кумико-сан.
Настя поблагодарила товарок, но решила повременить с подобным сюрпризом для Сакамото.
Глава 4
Слушая строгий укор,
Опустила девушка голову,
Словно мак вечерней порой.
Кикаку
Сенкевич
Сенкевич в сопровождении слуг и охраны шел по длинному коридору замка Эдо. Двигался степенно, печатал шаг – самурай не может бегать, подобно простому крестьянину. Сегодня он должен был присутствовать на важном приеме у сегуна – высокопоставленные гости, политические переговоры, в конце – чайная церемония в знак дружбы и верности.
Только мысли Сенкевича были заняты отнюдь не хитроумной японской политикой. Он думал о девушках, исчезавших в Эдо. Сначала это были только служанки, но Харуми, дочь Тосицунэ, стала первой пропавшей из фрейлин. Сенкевич не знал, были ли другие.