Читать интересную книгу Выбор убийцы - Эд Макбейн

– Вы к кому, сэр? – спросил лифтер.

– К Теду Буну.

– Шестой этаж, – доложил лифтер.

– Я знаю, – сказал Клинг.

Двери захлопнулись, и лифт двинулся вверх. Лифтер неприязненно оглядел Клинга.

– Он вас фотографирует?

– Нет, – ответил Клинг.

– Я так и подумал, – сказал лифтер таким тоном, словно выиграл пари.

– А что, к мистеру Буну часто приходят натурщики?

– Только натурщицы, – брезгливо произнес лифтер. – А вы случаем не из полиции?

– Из полиции.

– Сразу узнаю полицейских, – сказал лифтер. – У них какой-то особый запах.

– Я разоблачен! – воскликнул Клинг. – Вы сорвали с меня маску.

Лифтер только хмыкнул.

– На самом деле я старик с бородой. Кто бы мог предположить, что вы так быстро меня раскусите! Похоже, и впрямь все дело в особом запахе.

– Вы насчет бывшей жены Буна? – спросил лифтер, проявляя удивительную осведомленность.

– А вы часом не детектив! – в свою очередь спросил Клинг.

– Ладно уж вам, – обиженно пробормотал лифтер.

– А что? Вы прекрасно ведете допрос. Заходите к нам в участок. Может, найдем для вас работу. Лифтер снова хмыкнул.

– Я не шучу, – продолжал Клинг. – Ваш рост больше, чем сто семьдесят пять?

– Сто восемьдесят пять, – сказал лифтер и распрямил плечи.

– Отлично. Вам уже есть двадцать один год?

– Двадцать четыре.

– Просто превосходно, а как со зрением?

– Сто процентов.

– Судимости были?

– Конечно, нет, – вознегодовал лифтер.

– Значит, у вас есть шанс сделать блестящую карьеру в полиции, – сообщил Клинг. – Вы можете начать с баснословного жалованья в три тысячи восемьсот долларов в год. Это, надо полагать, примерно половина того, что вам платят здесь. Но не забывайте и о преимуществах. У вас всегда будет возможность пообщаться с гражданами и узнать, что они о вас думают. Очень полезно. Воспитывает истинно мужской характер.

– Не надо мне этого.

– Почему? Разве вы не хотите стать настоящим мужчиной?

– Шестой! – сказал лифтер и, выпуская Клинга, ещё раз окинул его презрительным взглядом, а потом с грохотом захлопнул дверь.

Клинг прошел по коридору, отыскал квартиру Буна и нажал кнопку звонка. Из-за двери донесся мелодичный перезвон. Сначала Клинг не узнал мелодию, потому что никогда не слышал, чтобы дверной звонок издавал такие затейливые рулады. Он нажал кнопку ещё раз.

Это был «Пасхальный марш» Ирвинга Берлина. «Фотографы нынче неплохо зарабатывают, – подумал Клинг, – если могут позволить себе такие игрушки. Что бы сказал Бун, если бы ему предложили пойти работать в полицию? Хорошее начальное жалованье, перспективы роста, отличные условия работы...»

Дверь отворилась.

На пороге стоял Бун. На нем был китайский халат размеров на семь больше, чем следовало. Похоже, у него был пунктик насчет Востока: в комнате, обставленной в китайском стиле, стояла старинная мебель из тикового дерева и тяжелые яшмовые скульптуры. Шторы были из китайского ситца. За старым китайским письменным столом стояла ширма из рисовой бумаги. На стенах висели китайские картины. Клингу показалось, что из кухни доносится запах какого-то китайского кушанья.

Заметив его любопытство, Бун пояснил:

– Во время войны я был в Китае. А вы там бывали?

– Нет.

– Я влюбился в эту страну. Чудесный народ, лучший в мире. Советую вам когда-нибудь туда съездить.

– Сейчас там кое-что изменилось, – сказал Клинг.

– Вы про коммунистов? Это, конечно, ужасно. Однако рано или поздно все проходит, все меняется. Хотите взглянуть на письмо?

– За этим я и пришел.

– Сейчас принесу. Пока вы будете читать, я переоденусь, если вы не возражаете. Мне надо ехать в студию.

– Разумеется, – отозвался Клинг.

– Садитесь. Устраивайтесь поудобнее. Выпить не желаете?

– Нет, спасибо.

– Сигареты на кофейном столике. Эта медная сигаретница из Гонконга, – пояснил Бун и вышел.

– Благодарю, – вдогонку сказал Клинг. Он сел, поднял крышку сигаретницы, достал сигарету, закурил. Вкус у сигареты был какой-то странный. Либо табак слишком старый, либо она тоже из Гонконга. Клинг затушил сигарету и закурил свою. Вскоре вернулся Бун – в брюках и расстегнутой белой рубашке, плохо заправленной.

– Вот письмо, – сказал он. – Читайте, а я сейчас. – И снова вышел из комнаты.

В руках у Клинга оказался голубой конверт. Адрес был написан синими чернилами: «Мистеру Теду Буну, Тарлтон-плейс, 585». Средняя цифра была неправильной. По всей вероятности, Анни перепутала адрес. Почтовые служащие разрисовали конверт карандашными каракулями, и последняя надпись вопрошала: «Может быть, 565?» – и в конце концов письмо попало в нужные руки.

Клинг извлек из конверта листок.

У Анни Бун был мелкий аккуратный почерк. Опрятное письмо, ни пятен, ни загнутых уголков, написано явно не второпях. На письме стояла дата: пятница, 7 июня. Анни была убита три дня спустя. Сегодня четырнадцатое. Значит, Анни Бун уже четыре дня как мертва. Вчера погиб Роджер Хэвиленд. Письмо гласило:

Тед, дорогой!

Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять. По идее, я должна на тебя злиться, но случилось кое-что важное, и мне хотелось бы посоветоваться с тобой. В конце концов, ты единственный человек, с которым я всегда могла быть откровенной.

Вчера я получила письмо, Тед, и оно меня страшно напугало. Я не знаю, надо ли обращаться в полицию. Пыталась дозвониться до тебя, но дома к телефону никто не подходил, а на работе мне сказали, что ты уехал в Коннектикут и будешь только в понедельник. Значит, придется подождать. Когда вернешься, сразу же позвони мне – домой или в магазин. Мой рабочий телефон: Кембридж 7-6200. Позвони, пожалуйста.

С наилучшими пожеланиями. Анни.

Клинг прочитал и перечитал письмо. Он читал его в третий раз, когда вернулся Бун, уже при галстуке и в спортивной куртке. Стопроцентный американец в стопроцентной китайской комнате.

– Вы не пробовали эти сигареты? – спросил Бун, вынимая одну из медной шкатулки. – Английские!

– Пробовал, – сказал Клинг. – Давайте поговорим об этом письме.

Бун закурил и взглянул на часы.

– У меня ещё есть несколько минут, – сказал он. – Что вы обо всем этом думаете?

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Валяйте.

– Во-первых, почему «Тед, дорогой», а не «дорогой Тед»? В таком обращении гораздо больше интимности. Ваши отношения позволяли это?

– Интимность тут ни при чем, – сказал Бун. – Анни писала так всем, поверьте мне. Такая уж у неё была манера.

– А что значит вот это? – спросил Клинг и прочитал: – «Я знаю, как ты относишься к Монике и что собираешься предпринять».

– Ничего особенного...

– А все-таки?

– Она знала, что я люблю дочь и что я...

– Продолжайте.

– Что я... что я люблю её, вот и все.

– Все, да не совсем. Что вы собирались предпринять такое, о чем знала Анни?

– Затрудняюсь ответить. Наверное, она имела в виду мое желание видеть Монику чаще.

– И поэтому написала, что должна на вас злиться?

– Разве она так написала?

– Прочтите сами, – сказал Клинг, протягивая письмо.

– Зачем, я вам верю, – сказал Бун, пожимая плечами. – Я не знаю, что она имела в виду.

– И не догадываетесь?

– Нет.

– Допустим. А что за письмо она получила? Вам что-нибудь об этом известно?

– Ничего.

– Когда вы уехали в Коннектикут?

– В пятницу, седьмого. Утром.

– А точнее?

– Я ушел из дома часов в восемь.

– С какой целью вы туда отправились?

– Клиент заказал мне портрет.

– Вы полагали, что это займет два выходных дня?

– Да.

– Когда планировали вернуться?

– Хотел попасть к себе в студию в понедельник с утра.

– Попали?

– Нет.

– Когда же вы вернулись?

– В понедельник, в одиннадцать часов вечера.

– В тот самый вечер, когда была убита Анни?

– Да.

– И вы сразу позвонили ей на работу?

– В одиннадцать-то вечера?

– Пожалуй, вы правы. Вы справились у телефонистки, звонил ли вам кто-нибудь?

– Да. Звонила Анни.

– Вы ей не перезвонили?

– Нет.

– Почему же?

– Я думал, ничего срочного, подождет до утра. Я тогда ужасно устал, мистер Клинг.

– А наутро вы не пытались до неё дозвониться?

– Утром я прочел в газете, что её убили.

– Ладно. Если вы не против, я захвачу с собой письмо. Оно может нам пригодиться.

– Разумеется. – Бун пристально поглядел на Клинга. – Вы по-прежнему считаете, что я имею к убийству какое-то отношение?

– Я бы сказал так: в том, что вы рассказали, есть некоторые противоречия.

– Когда именно была убита Анни?

– Коронер считает, что в десять тридцать.

– Тогда я вне подозрений.

– Почему? Только потому, что вы утверждаете, будто приехали в город в одиннадцать вечера?