Маяковскому было 20 лет, он уже написал «Облако в штанах»[153]. Когда Н. 3. с подругой приходили, Маяковский говорил: «А мы с Костей опять играли в трамваи». (Надо было угадать, какой № трамвая сейчас пройдет за окном.) Маяковский ухаживал за подругой Н. 3. в полусерьез, но лирично. Пил он кофе-glace. Одет был иногда очень элегантно, в цилиндре, иногда совсем просто. Все читали друг другу стихи. Маяковский восхищался Виктором Гофманом[154], читал его с большим увлеченьем. Он был угрюм, в тяжелом настроении и, казалось, приходил только для того, чтобы как-ни-будь провести время.
Скульптор В. Д. отказывался приходить на собрание художников, если там опять будет Маяковский. Маяковский постоянно скандалил.
Инженер Моссантехстроя, где я в тот год служила, сказал, узнав о смерти Маяковского: «Кому же тогда и жить, если не ему? Талантливый нахал!»
9. Сергей Есенин
Я видела его три раза, и все три раза он искал потерянную шапку.
Более ярко помню встречу в кафе «Домино» (Тверская, 18). Был поздний час, посетители расходились. Сергей Есенин жалобно ныл бледный, взъерошенный, как бы обращаясь ко всем со слезной просьбой: «Люди добрые, где, где моя родная шапка, дайте ее, найдите ее, пропаду без нее». Нам, окружающим, было неловко, что мы не знаем такой важной вещи, — где его шапка, и никто не может выручить бедняка из беды.
Помню еще вечер, когда выступал Иван Аксёнов, по обыкновению слегка цинично, сиплым голосом. Есенин явился разудалый, с большим подъемом читал стихи, обращенные к ветру:
«Я такой же, как ты, хулиган»[155].
К Аксёнову он обращался издевательски, в таком духе: «Ну что может быть доступно этакой бороде?!»
10. Михаил Кузмин
М. К. пришел к Чулковым (Москва 1925–1926 годы), нищий и оборванный, но стойкий духом. Он прочел пьесу «Нерон»[156], вызвавшую общее восхищение блестящим остроумием. Пьеса остро современная.
11. Осип Мандельштам
О. М. пришел в ЦЕКУБУ[157] и заявил: «Мне нужны деньги. Вы обычно даете сумму на похороны умерших писателей. Дайте мне эти деньги сейчас, а я вам оставлю расписку, что после моей смерти у вас никто ничего не потребует».
Прослушав стихи Тараса Мачтета[158], Мандельштам заметил: «Это еще не поэзия, но повернуто лицом к поэзии».
Вячеслав Иванов как-то, рассердившись, отозвался о Мандельштаме: «Упадочная кукла!»
Сергей Бобров говорил о книге Мандельштама «Камень»[159]: «Слишком трудовым потом пахнет».
Мандельштам был большим другом Ахматовой.
Умер он в поезде, возвращаясь из ссылки[160].
12. Борис Лапин
По прочтеньи моих стихов Б. Л. сказал: «Хорошо, но суховато». — «А хорошего — что?» — «Все остальное».
Встретился мне на Б. Никитской, окруженный пятью пёстрыми девицами. Высвободился из их круга, подошел поздороваться.
Всегда очень скромен. Похвалила его знание английского языка, прослушав перевод. Он ответил: «Но ведь переводить со словарем всякий может».
Говорили, что Лапин женился на некой Елизавете из особой любви к этому имени.
Г. Н. Оболдуев[161] рассказывал, что привычка путешествовать уже не дает Боре Лапину возможности жить на одном месте. Это плохо.
13. Софья Парнок
Году в 1923-м я передала сборник стихов в издательство «Недра», где его рецензировала Софья Парнок. Она отвергла мою книгу, сказав: «Если сравнить ваши стихи с букетом цветов, то он уж слишком разнороден: кашка рядом с пионом, жасмин с ландышем».
Выглядела она старой учительницей.
Как помнится, «Недра» организовал Петр Зайцев[162], личный секретарь и друг Андрея Белого.
14. Иван Бунин
В раннем возрасте я послала на отзыв Бунину свои стихи, безнадежно плохие. Ответ был:
«Многоуважаемая О. А.,одно могу посоветовать Вам — продолжайте писать, стараясь говорить свое и своими словами, а не чужими и не столь „красивыми“. Простите столь краткий и столь поздний ответ — получил Ваше письмо только недавно.
Ив. Бунин.
10.11.1915. Москва»[163].
15. Владимир Пяст
Владимир Алексеевич приходил ко мне в двенадцатом часу ночи. Я тогда жила в комнате с сестрой, которая рано вставала на работу и рано ложилась. Я не могла принять гостя в такой неурочный час, и мы шли обедать на Ярославский вокзал. Пяст делал много интересных литературных открытий, — в давних журналах, забытых изданиях он находил неведомые художественные перлы.
Он часто говорил: «Poesie c’est je ne sais quoi»[164].
Он мучился без квартиры. Занимался торговыми делами, продавал сено, играя словами: «Овса и сена — отца и сына».
Несколько раз он занимал у меня гривенники на проезд, а потом звонил по телефону и представлялся: «С вами говорит ваш должник 53-х копеек».
Мне очень нравилась его виртуозная поэма «Бельгия». Она не только нигде не была напечатана, но и нигде не записана у автора[165]. Я предлагала свои услуги для записей. Владимир Алексеевич как-то позвонил мне и предложил приехать к художнику, который пишет его портрет: в это время он свободен и может диктовать. Но запись у нас не состоялась.
В поэме «В нонах»[166] Пяст описывал тяжкие состояния мучившей его душевной болезни.
Была еще ненапечатанная поэма о поездке в сосновые леса к затворнику. Там есть глава, где говорится: автор шел по лесной поляне и думал: «Если путь мой благ и дорога благословенна, пусть явится в знак прощенья передо мной в изобилии земляника». И на ближнем повороте открылись краснеющие заливы земляники. Но беседой со старцем Пяст остался неудовлетворен. Разговор был о разводе с женой[167]. Старец порицал его.
Пяст считал женщинами только очень высоких женщин. Такой и была его спутница по чтецким выступлениям[168], Омельянович[169]. Они читали стихи дуэтом и в Москве, и в ряде других городов. Пяст говорил, что, если в них не бросали тухлых яиц и гнилых яблок, они считали, что имели успех.
Помню в квартире Озаровской[170] выступление дочери Омельянович, танцевавшей стихи Гумилева:
«Ты хочешь, чтоб была я смелой?Так не пугай, поэт, тогдаМоей любви, голубки белойНа небе розовом стыда»[171].
Изящная девочка лет 12-ти. Маниакальной привязанностью был известен Пяст к поэту Евгению Нельдихену[172]. Сей был абсолютно убежден в своей гениальности и выражал соответственное величие самым скандальным образом. Мне приходилось видеть несчастного, он не был лишен мыслей и способностей. А уж по откровенности высказывания он был единственным. «Кто тебя ценит? — посмеивался Пяст. — Я, да несколько дам».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});