Читать интересную книгу Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон

разумом они удовлетворяли и совесть. И среди сложных причин, обеспечивших им господство, именно эта, безусловно, была самой действенной.

Римляне, очень отличавшиеся в этом отношении от греков, во все времена своей истории оценивали теории и институты главным образом по их практическим результатам. И всегда у них имеет место презрение военных и деловых людей к мыслителям. Как часто отмечается, философия в римском обществе превратилась в метафизические спекуляции, чтобы сосредоточить все свое внимание на морали. Точно так же впоследствии римская Церковь оставила нескончаемые споры по поводу сущности Божественного Логоса и двойственной природы Христа более утонченным эллинам. Ее живо интересовали и будоражили вопросы, имевшие прямое приложение к жизни, как, например, учение о Благодати.

Древняя религия римлян неизбежно должна была отвечать на эту потребность их духа. Ее бедность не была пороком{40}. Ее мифология не обладала поэтическим очарованием греческой, а боги были лишены нетленной красоты Олимпийцев, но они были более нравственными или, по крайней мере, выглядели таковыми. Многие из них даже представляли собой просто персонифицированные качества вроде Целомудрия и Благочестия. Все они вменяли людям в обязанность — при помощи надзирателей — исполнение государственных, то есть полезных для общества добродетелей, воздержанности, мужества, целомудрия, повиновения родителям и магистратам, почтения к присяге и законам и патриотизм во всех формах. Без сомнения, пунктуально служа им, люди ожидали от них осязаемых благодеянии, а не духовных благословений, но педантичное исполнение обрядов очень способствовало запечатлению представления о долге по отношению к божествам, соотносимому с долгом по отношению к государству. В последнее столетие республики понтифик Сцевола, один из самых значительных людей своего времени, отверг божества басен и поэтов как ничтожные, а божества философов и толкователей как излишние и вредные, чтобы оставить всю свою услужливость богам государственных людей, единственным, которых он не возбранял проповедовать народу{41}. Фактически они и были покровителями древних обычаев, древних традиций и даже нередко древних привилегий. Однако консерватизм в самой гуще нескончаемого потока всегда несет в себе самом семя смерти. К тому же право тщетно силилось сохранить в неприкосновенности древние принципы, вроде абсолютной власти отца в семье, которые более не соответствовали социальным реалиям, а религия погрязла в этике, противоречившей постепенно складывавшимся нравственным нормам. Так, в основе целого ряда верований лежало архаическое представление о коллективной ответственности: если одна весталка нарушала свой обет целомудрия, богиня насылала чуму, которая не прекращалась до тех пор, пока это преступление не получало достаточного наказания. Иногда разгневанное небо содействовало победе армии, только если полководец или солдат отдавал себя в качестве искупительной жертвы богам ада. Однако постепенно под влиянием философов и юристов возникло убеждение, что каждый отвечает только за свои собственные проступки, и несправедливо, чтобы целый город страдал из-за преступления одного человека. Никто больше не допускал, что, карая, боги не делают различий между хорошими и плохими. Кроме того, нередко их гнев находили смешным как в его проявлениях, так и по его причинам. В жреческом кодексе римского народа сохранялись грубые суеверия полей Лациума. Если рождался ягненок с двумя головами или жеребенок с пятью ногами, то следовало устроить торжественное моление с тем, чтобы отвратить бедствия, предвещаемые этими пугающими предзнаменованиями{42}.

Таким образом, все эти ребяческие и чудовищные верования, которыми изобиловала религия римлян, подрывали доверие к ней. Ее мораль более не отвечала новому представлению, порожденному правосудием. Обычно Рим предупреждал недовольство своей теологией, заимствуя то, чего ему недоставало, у греков. Но в данном случае это средство изменило ему, так как религия эллинов, поэтическая, артистическая, даже интеллектуальная, представляла собой лишь весьма посредственную систему нравственности. А мифические сказания, высмеиваемые философами, пародируемые в театре и облекаемые в стихи распутными поэтами, менее всего заслуживали названия назидательных.

К тому же — и это было второй причиной ее слабости — мораль, такая, какой она была и как ее понимал благочестивый человек, не имела санкций. Никто больше не верил, то боги каждое мгновение вмешиваются в дела людей, чтобы обнаружить таящиеся преступления и покарать торжествующий порок, а Юпитер мечет молнии, чтобы поразить клятвопреступника. В эпоху ссылок и гражданских войн при Нероне или Коммоде стало слишком очевидно, что власть и радости жизни достаются самому сильному, самому ловкому или просто самому удачливому, а не мудрому или набожному. Вера в посмертное воздаяние или награду почти исчезла. Представление о будущей жизни были нечеткими, изменчивыми, неопределенными, противоречивыми. Каждому был известен знаменитый отрывок из Ювенала: «Существуют ли тени умерших, подземное царство, перевозчик, вооруженный шестом и черные лягушки в пучинах Стикса; даже дети больше не верят в то, что столько тысяч людей могут переправиться через поток в одной лодке»{43}.

С конца республиканской эпохи все больше распространялось равнодушие, храмы были покинутыми и грозили рухнуть, жрецы лишь с трудом находили себе замену, праздники, некогда многолюдные, вышли из употребления, а Варрон, в начале своих «Древностей», выразил уверенность в том, что «боги погибают не под ударами чужеземных врагов, но от пренебрежения самих граждан»{44}. Известно, что Август старался воскресить эту умирающую религию, но в меньшей степени за счет благочестия, чем политическими средствами. Его религиозные реформы проводились в тесной связи с его нравственным законодательством и учреждением принципата. Их цель состояла в том, чтобы вернуть народ к благочестивому исполнению древних добродетелей, но также связать их с новым порядком вещей. С этого момента берет начало союз трона и алтаря в Европе.

Эта попытка обновления провалилась во всех отношениях. Делать из религии подручное средство полиции нравов — неподходящий способ, чтобы получить власть над душами. Внешнее почтение к официальным богам на практике нередко уживалось с абсолютным скептицизмом. Тем не менее реставрация Августа очень характерна — она стремится поддержать в трудную минуту римский дух, который по своему складу и по традиции желал видеть религию на службе у морали и государства.

Удовлетворение этим потребностям дали азиатские культы. Смена строя, какова бы она ни была, повлекла за собой изменение в религии. По мере того как власть цезарей преобразовывалась в абсолютную монархию, она все больше опиралась на восточных жрецов. Последние, верные традициям Ахеменидов и фараонов, проповедовали учения, возвышавшие властителей над человечеством, и обеспечивали императорам догматическое обоснование их деспотизму{45}. Кроме того, можно отметить, что те правители, чьи автократические претензии были наиболее высоки, Домициан и Коммод, также наиболее открыто покровительствовали иноземным религиям.

Но эта любопытная поддержка всего лишь освятила уже завоеванную власть. Проповедь восточных культов была исходно демократической, иногда даже (это относится к почитанию Исиды) революционной. Они распространялись постепенно, снизу вверх, и