Читать интересную книгу Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге - Отто Рюле

— Это значит, главная линия фронта проходит западнее нас километров на триста-четыреста, — объясняю я. — Почитаем дальше… «Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах от русской авиации. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной».

— Это уж точно, — говорит водитель. — Об этом свидетельствуют те крохи, что получили мы сегодня на складе.

— «Положение ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается; сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых антисанитарных условиях.

Вы, как командующий, и все ваши офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла».

— Ну, тут уж они явно перегнули, — замечает наш водитель. — Что значит — безнадежно? Пусть только попробуют перейти в наступление — мы им покажем. Если…

— Может быть, вы не будете мне мешать! — злюсь я. — «В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития предлагаю Вам принять следующие условия капитуляции:

1. Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.

2. Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.

Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.

Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие».

— Носить холодное оружие офицерам! В сталинградском котле! — ворчит водитель. — Это уже не смешно.

Я не обращаю внимания на замечание водителя и читаю дальше:

— «Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.

Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конный — станция Котлубань.

Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе «Б» 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.

При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.

Представитель Ставки Верховного главнокомандования Красной Армии

Генерал-полковник ВОРОНОВ

Командующий войсками Донского фронта

Генерал-лейтенант РОКОССОВСКИЙ».

Пораженные, мы несколько минут молчали. Первым заговорил фельдфебель:

— Да это самая настоящая угроза. Понимаете, что это значит? — спросил он, глядя на меня.

— Все, что здесь написано о положении наших войск в котле, — чистая правда. Это мы испытываем на собственной шкуре. Меня тревожит другое — наши войска отходят к Ростову. Это для нас новость. Если это и на самом деле так, то никакая армия уже нам не поможет.

— Что же тогда будет? Значит, мы должны здесь околевать? Здесь больше нет солдат! — возмутился фельдфебель.

— Советское командование требует от нас капитуляции, — показал я на листовку.

— Капитуляции? Это плен. А плен означает или выстрел в спину, или же пожизненную каторгу где-нибудь в Сибири. Для меня лично это не подходит. Уж лучше я пущу себе пулю в лоб.

Эти слова проговорил наш шофер, двадцатилетний лаборант из Гисена. Мне он казался смышленым малым. Он был общителен, находчив, о Гитлере говорил восторженно, даже подобострастно и был убежден, что фюрер просто не знает истинного положения окруженных войск. Этот парень восторгался всем, что сделали нацисты, — от рабочих законов и до установления «нового порядка» в Европе. Главную же миссию нацизма он видел в спасении мира от большевизма.

Леденящая душу пустота продовольственного склада и советская листовка с требованием капитуляции, конечно, произвели на него некоторое впечатление, однако пребывание в гитлерюгенде оставило в его душе столь глубокие следы, что он скорее был готов пойти на самоубийство, чем сдаться в плен к русским.

Водитель затронул больной для всех вопрос. Я и сам уже давно думал об этом.

— Я тоже боюсь плена, — осторожно начал я. — И пойду сражаться с оружием в руках, как только моя помощь раненым будет не нужна. Если мне суждено погибнуть, погибну в бою, но сам рук на себя никогда не наложу. Мы обязаны жить.

Все молчали.

Между тем ночь полностью вступила в свои права. Уже невозможно было разглядеть лицо соседа, но мы знали, что всех нас беспокоит один и тот же вопрос.

* * *

По возвращении в госпиталь я явился к главному врачу.

— Ну, что хорошенького вы мне расскажете? Прошу вас, садитесь!

— Больше плохого, чем хорошего, — ответил я и подробно рассказал о получении голодного рациона в Гумраке, о сделке с румынами.

— Пусть это вас не волнует. К сожалению, подобные офицеры и чиновники имеются не только в румынской армии, но и у нас, — заметил главврач.

— Я хочу рассказать вам еще кое-что, — продолжал я. — Только вот не знаю, хорошее это известие или плохое. — Я вынул из кармана листовку с текстом о капитуляции и протянул профессору. По мере того, как он читал листовку, выражение его лица становилось все серьезнее.

— Неужели у Паулюса хватит на это мужества? — проговорил вслух доктор. — Верховное командование Красной Армии совершенно правильно оценивает наше положение. У них есть все возможности уничтожить нас. Это они могут сделать за две-три недели.

— Значит, вы стоите за капитуляцию, господин подполковник?

Профессор ответил не сразу, а когда заговорил, я понял, что каждое его слово было хорошо обдумано.

— Речь идет не о моей личной капитуляции, а о том, отдаст ли Паулюс приказ сложить оружие. По-моему, он обязан это сделать ради интересов германского народа.

— Почему ради интересов германского народа? Ведь командующий подчиняется Гитлеру. Неужели он пренебрежет приказом фюрера «держаться во что бы то ни стало»?

— А кто такой Гитлер? Неужели вы на самом деле верите в то, что он — выразитель национальных интересов? Верите в его национал-социализм? — И обычно спокойный главврач повысил голос. — Беру на себя смелость утверждать, что все его слова, ни больше ни меньше, как пустая болтовня. Гитлер — это олицетворение никем не ограниченной власти. И война для него — большой гешефт.

— Так-то оно так, но без власти тоже ничего не сделаешь, — возразил я.

— Правильно. Только власть необходимо поставить на благо народу, а в Третьей империи такого произойти не может. Или вы считаете, что, если здесь, на берегах Волги, околеют четверть миллиона немецких граждан, это сделает наш народ более счастливым?..

— Вы говорите почти так же, как коммунист Вайнерт…

— Я далек от того, чтобы считать себя коммунистом. Я — убежденный христианин. Не знаю, как бы я отнесся к установлению коммунистического режима в Германии, но не об этом сейчас речь. То, что произошло с 6-й армией по приказу фюрера, я считаю преступлением.

Последние слова профессор произнес в сильном гневе. Меня тоже охватило волнение. Мне еще ни разу здесь не приходилось слышать подобные речи. Я понимал, что главврач ставит вопросы, связанные с нашим окружением, на более принципиальную основу, чем это делал я. Как он дошел до таких серьезных обвинений?

— Господин подполковник, ваши слова буквально убивают меня. Я тоже во многом сомневаюсь. И давно спорю с самим собой. Но я не могу поверить, что Гитлер всему немецкому народу готовит судьбу 6-й армии.

— Дорогой друг, мы с вами знакомы всего-навсего шестьдесят четыре часа. На самом же деле я знаю вас давно, быть может, лет десять. В свое время я думал так же, как вы. Верил, что фюрер может вывести Германию из экономического кризиса. Верил, что он выражает интересы Германии, которая своим трудом и своими достижениями в области науки достигнет настоящего расцвета и признания во всем мире. Надеялся, что будет создана Германия, в которой для всех, без исключения, будут господствовать справедливость, свобода совести и вероисповедания. Но я горько заблуждался.