дальше, растворяясь в душистой мгле поднебесья. Мы потыкались то в одну сторону, то в другую, петляя по склонам горы, спускались во влажные яруги. Заветные травы водили нас по какой-то странной, только им известной карте. Получалось так, словно они, как и звезды на небе, посеяны здесь, на земле, в такой же гармонии между собой. И старик считывал этот потаенный рисунок. А я ходил за ним, как заблудший теленок.
— Божий день, — объяснял утешительно. — Травы сейчас вступили в большую силу. Напоенные солнцем, прислушиваются к далеким облакам, тянут из корней густые восковые соки. Поэтому и пахнут так остро и так далеко. Это первый признак зрелости. Лучше всего брать траву в такой час, когда солнце показывает уши.
— Что показывает? — мне показалось, что я не расслышал.
— Приглядись из-под ладони: солнце будто бы троится.
И действительно: по обе стороны раскаленного круга блестели два бледных нимба.
— Когда солнце спрячет уши, придет дождь, — сказал дед. — А пока у нас еще много времени, но все же будем держаться леса. На срезах подлесий и сырых балок мурава растет очень буйно… Ты не ходи слепо за мной, а высматривай и сам полянки самосевок. Когда-то должен ты начинать обучение. Я тоже влез в эту школу, как Пилат в Библию… Уважаемый Джеордже, мой милостивец в беде, открыл мне понимание того, что человек и трава — это одно сродное. Одними соками напоенное. И когда человек что-то теряет, трава ему это возвратит. Ибо ежели природа посылает болячку, то имеет от нее и лекарство. И произрастает не пустой бурьян — все есть трава Господня. И великая загадка таится в каждой травинке, каждая растет по какому-то предназначению. Как и человек. Ибо нет у Господа пустоцвета. Древние знали это, и зверье знает, и некоторые из тех, кто носит природу в себе, тоже знают… Травник Кукумир научил меня "приманивать" траву. Как бы это донести тебе попроще? Привольные люди ищут грибы, выслеживают зверя, высматривают целебное зелье. И не догадываются, что должно быть наоборот: гриб сам проявится, зверь сам придет к человеку, трава призывно запахнет, откроется. Так оно и есть, но не для тех, кто в жадности и слепоте топчет первобытное мирозданье. Это и называется "приманиванием" — то есть, перекликанием разумной природы с неразумной, но такой же живой, по-своему мудрой…
— И этому может научиться каждый? — по-мальчишечьи спросил я.
— Каждый может в какой-то мере замечать знаки, видимые в толщине мира. Но тонкий мир мало кому открывается. Только тем, кто не вредит ему, кто знает и чтит закон меры. Закон вечности этого мира… Но я не закончил про науку ведуна Кукумира. Он умел "вытянуть" нужную траву из буйной таежной глуши, чуял ее за версту. И она шептала ему о своей готовности помогать, о своей целебной силе.
— Как шептала?
— Ароматом. Оглашала себя так. Человеческая хворь пахнет так, как и зелье, излечивающее от нее. Ибо что такое болезнь? Это вялость или засорение организма. Или его усталость. Когда-то правильно это понимали, говорили: немощность. Потому что какая-то телесная либо душевная частица утратила силу, мощь, воспалилась, стала немощной. И просит укрепления и отдыха. Как и все в природе, что постоянно меняется, светит и меркнет, цветет и высыхает, перетекает одно в другое… Вечное движенье мудрого равновесия. Не зря нам дано две руки и ноги, дабы распределять на них тяжесть; два глаза, уха, ноздри, легкие, почки, две части мозга, сердца и печени, две котомки с семенем… Чтобы смотреть вперед и назад, слушать мир и самого себя, нюхать и выбирать, вдыхать и выдыхать, отделять и оставлять, помнить и забывать, радоваться и горевать, очищать и потреблять, сеять и собирать… И когда эту согласованность и размеренность нарушить перенапряжением, чрезмерностями либо отравой греха — тогда одна из частиц начинает чахнуть и высыхать. Это — замирание живой природы в тебе. Врачи называют это болезнью и начинают бороться с ней, то есть, бороться с подупавшей человеческой природой, которая смиренно ожидает поддержки от Матери-Природы, вернее сказать, — от Бога. Первое, что просится на помощь, — зелье. Звери слышат этот зов сразу. Хорошо, когда и люди… Подслеповатый дед Кукумир чуял это едва ли не кожей. Мы бродили с ним по таежным буреломам, а он шамкал: "Травка эта очень хороша от "дыхавицы" (астмы). А эта — от чахотки. Та — от "сверби" (коросты), а которая — на хворь "жабную" (сердце), "каменную" (почки), "донную" (подагру), "чечуйную" (геморрой), "трясучку" (малярию), "златяницу" (желтуху), "камчуг" (артрит)… Земная сила через траву произрастает. Поклонись ей и набери. Запахи слушай, запахи! Прислушайся — и услышишь, что пахнет тленным миром. Это в мир, в тлен и понеси, и подай нуждающемуся, дабы исполнился закон…" Так говорил тот замохнатевший (заросший) дед-баильник. И я прислушивался. Еще раньше, возле профессора Джеордже Вадаску в Букурешти, я ходил возле мертвецов. Я слышал, что запахи от них идут разные. Запахи дозревших болезней, от которых те и скончались. Потом я приближался и к больным в лечебнице. От них шел похожий запах, только слабее. За теми запахами я различал их болезни лучше профессоров. До тех пор, пока пан Джеордже не открыл мои тайные способности… Я сходу угадывал диагнозы, даже не зная их названий, за три шага от болящего. Особенно, когда они не мылись за сутки до этого и были разуты. Я чувствовал это на нюх, но я не знал, как лечить. Присматривался к практике уважаемого Джеордже. Помогал ему готовить лекарство из флоры для его аптек. Это была книжная наука, сложная и громоздкая. А старец алтайский, можно сказать, оплодотворил ее мудрой простотой, духом природы. Другими словами — открыл мне дух травы. И круг стараний двух великих травников сомкнулся. Сошелся на мне. Поэтому я и топчу до сих пор этот ряст, прости Господи…
Так вот кто он, этот мудрый молчун в сандалиях, сделанных с автомобильной шины! Человек, который носит в себе жадность к знаниям природы. Для меня приоткрылась узенькая щелочка в новый мир человеческой сущности. Собственно, это был отдельный мир, обособленный в своем самонаполнении. Мир в мире. Мир Светована.
"Набирая луг", он, походя, рассказывал мне про зелье. Помнится, возле дубового леска мокрые луга всецело желтели бородавником, чистотелом по-книжному. Его еще называют ласточкиной травой, потому что идет в рост, когда ласточки прилетают. А с их отлетом и сам уходит. Здесь, на мокрых глинищах, он рос густо, выгоняя под самую грудь.
— Это первое лекарство при внезапной боли, лихорадке, при ломоте костей, — объяснял старик. — Останавливает