И, в общем – в иных терминах эту же проблему ставят как одну из центральных Г. Кан и А. Винер: «Постиндустриальная эра, вероятно, явится «обществом образования» в большей степени, чем наше время».
И именно об эпохе образования и овладения богатством цивилизационного наследия пишет И. С. Панарин: «…Континентальная культурная революция, в которой нуждается все человечество, должна состоять в том, чтобы сконструировать принципиально иную «машину времени» в которой великое культурное наследие не бракуется, а используется».
В предыдущем разделе уже был сформулирован тезис о том, что описания будущего возникают и создаются не исключительно в силу литературной фантазии тех или иных авторов, а в силу того, что они выражают нежелание общества признать наличную для него действительность лучшей из миров. Приведенный пример подтверждает это утверждение: футурологические поиски 1960–1970-х гг. были признанием проблемности существующего мира, и даже «технооптимизм» был рожден лишь оптимистической уверенностью, что человек, создавший проблемы своего времени, сможет использовать «…некоторые возможности, которые часто связывают с концепцией «постиндустриального» общества» – для того, чтобы их решить.
Решены они не были. На смену технооптимизму Г. Кана пришел технопессимизм О. Тоффлера, достигший критической точки в работах исследователей Римского клуба – Д. и Д. Медоуз («Пределы роста», 1972), А. Печчеи («Человеческие качества», 1977) и др. основанный, в частности, на пяти положениях: рост мирового народонаселения; истощение минеральных ресурсов; загрязнение окружающей среды; реакция на всё это промышленного и сельскохозяйственного производства.
Многие из выведенных из этих положений прогнозов пока не сбылись. Но спустя тридцать лет И. С. Панарин вынужден был говорить и о более широком круге проблем. Как собственно и писали авторы «Года 2000»: «О таких изменениях в будущем, которые могут быть не менее важными, чем вызванные индустриализацией в XVIII и начале XIX столетий».
Вместе с тем, необходимо обратить внимание и еще на один важный момент. Бесспорно, классические футурологические работы 1960–1970-х гг. опирались на не несравнимо более значимую научную базу, чем утопические прогнозы прошлого. Однако, наверное, нет оснований утверждать, что они дали существенно более точные прогнозы будущего. Более того, представляется, что большая часть упреков, которые критики утопического сознания адресовали утопическим проектам – в значительной степени могут адресоваться футурологическим доктринам.
Даже форма работ футурологов и утопистов – сопоставима. При всех атрибутах научности «Года 2000», переводчики были вынуждены предварить издание строками, уместными в начале фантастического романа: «Текст книги Г. Кана и А. Винера оставляет впечатление продиктованного на диктофон и плохо отредактированного авторами. Следствием этого являются неточные формулировки, повторы и другие шероховатости перевода. Редакторы не сочли возможным вносить свои изменения в текст и сохранили его, по возможности, близким к оригиналу.
…Постиндустриальное общество в стандартном мире. Мы разберем большинство из этих пунктов, просто упомянув их или иногда высказав предположение об их значении, не пытаясь придерживаться какой либо системы или дать исчерпывающий ответ».
Это дает основания предполагать, что научная футурологическая литература второй половины XX века не так сильно отличается от научно-фантастических произведений, особенно социально-политического течения.
Авторы «Года 2000» строили свои прогнозы на основании расчетов и анализа современных им тенденций, в рамках признания принятого ими общего вектора развития как единственно-возможного, автор «Глобального прогнозирования» имел возможность наблюдать и подводить итог того, к чему привел данный вектор – но исходил из предположения о возможности и желательности поиска других параметров и цивилизационных оснований развития.
Если первое представляло собственно классическую футурологию, второе носило характер своего рода «политической философии будущего».
Взгляд с другой стороны 2: Научно-технический романтизм и социальное проектирование в СССР
Термин «проектирование» происходит от лат. projectus – «брошенный вперед».
Говоря о социальном проектировании, мы имеем в виду проектирование социальных структур, общественных институтов, процессов и проблем. Термин «социальный проект» и означает «Утопия»
Утопическое мышление такого типа было характерно для советского самосознания с самого начала.
Историческая доктрина, которую в данном случае и применительно к России/СССР мы условно обозначаем термином «Советский Проект» формировалась постепенно с развитием философской мысли и исторического опыта. Началом ее формирования можно считать «Манифест коммунистической партии», написанный К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1847 г. В 1871 г. К. Маркс и Ф. Энгельс дополнили его осмыслением опыта деятельности Парижской коммуны.
Впоследствии деятельность Парижской коммуны была названа В. И. Лениным «превращением количества в качество» и «мостиком от капитализма к социализму».
В. И. Ленин в статье «О задачах пролетариата в данной революции», известной в российской историографии под названием «Апрельские тезисы», развил в ней идеи доктрины «советского проекта». Тогда, на Седьмой конференции РСДРП(б) присутствовали 133 делегата, представлявшие более 80 тыс. большевиков – партии русского рывка в будущее, оформивших позже этот проект как «Вторую программу РСДРП(б)».
Идеи «советского проекта» – это и решения III Всероссийского съезда Советов 12 января 1918 г.; съезд тогда принял «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой было сформулировано главное отличие государства «советского проекта» от всякого другого – оно должно было не подавлять народ, а защищать народные интересы.
Возведение норм «советского проекта» в закон было осуществлено в Конституции РСФСР 1918 г., принятой V Всероссийским съездом Советов рабочих, крестьянских и красноармейских и казачьих депутатов. Главной формой организации государственной власти в центре и на местах стали Советы депутатов трудящихся. Первый советский проект воплощался в жизнь – строился СССР.
И социальное проектирование, стремление не только обозначить контуры коммунистического общества, но разработать детали его конструкции, оставалось неотъемлемой особенностью советского общества и на этапе его воплощения в жизнь.
В 20-е гг. написано множество художественных утопий, наиболее известной из которых становится «Аэлита» А. Толстого. Интеллектуалы строили новые миры – социальное проектирование продолжалось в творческой деятельности страны.
Вторая мировая война и, тем более, Великая Отечественная, стала схваткой проектов. Советский проект побеждал, за ним шли народы – его образы, его энергия покоряли мир.
Победа в войне выводит социальное проектирование на новый виток. Уже в 1947 г. был подготовлен (но так и не опубликован) Проект новой Программы партии. В нем давалась перспектива развития советского проекта на 30 лет вперед.
Многие его черты позднее унаследует Программа КПСС 1961 года.
Первое послевоенное десятилетие в СССР характеризуется, с одной стороны, напряжённым трудом по восстановлению народного хозяйства. С другой, стороны, как пишет в своём диссертационном исследовании В. В. Милославская, 1950-е гг. в СССР присуща обстановка нетерпимости к «проявлениям враждебного модернизма», неприятием всех форм иносказания. Литераторы творят в рамках достаточно жесткой и целеустремленной парадигмы.
Эти два утверждения не содержат противоречия. Нельзя отрицать как технических и индустриальных успехов периода правления И. В. Сталина, так и жёсткой борьбы с проявлениями идеологии, отличной от утвердившейся в качестве доминирующей в обществе.
Аркадий Стругацкий в этот период неоднократно высказывает поддержку решительным и жёстким мерам со стороны властей.
При всей возможной критике политики И. В. Сталина, анализируя политические настроения 40–50-х гг. необходимо признать мобилизующую силу, которая придавалась гражданскому обществу идеологическим накалом.
Общеизвестным является тот факт, что похороны лидера страны собрали на улицах толпы людей, воспринявших его смерть как личное горе.
В письме от 5 марта 1953 г. Аркадий Стругацкий высказывает свою реакцию на это событие: «Умер Сталин! Горе, горе нам всем. Что теперь будет?
[далее красным карандашом:]
Не поддаваться растерянности и панике! Каждому продолжать делать своё дело, только делать ещё лучше. Умер Сталин, но Партия и Правительство остались, они поведут народы по сталинскому пути, к Коммунизму. Смерть Сталина – невосполнимая потеря наша на дороге на Океан, но нас не остановить.