Читать интересную книгу Пресвятая Дева Одиночества - Марсела Серрано

— Ведь эта история давно закончена!

— Не уверен… Иногда я думаю, что ей несложно было вести двойную жизнь — при ее распорядке я все равно не мог это проверить! Когда после очередной поездки она якобы заезжала в Сан-Франциско повидаться с Джилл и навестить тетю, кто знает, ездила ли она туда на самом деле? Джилл уже какое-то время не слишком меня жалует… прекрасная союзница. Кроме того, Кармен была так радикальна в своих политических пристрастиях, что я бы ничуть не удивился подобному повороту дела. Меня она обвиняла в близости к правым… Я потратил много часов, пытаясь втолковать ей, что такое центризм, но у нее нет никакой теоретической основы, и ей все равно.

Он заказал вторую бутылку великолепного «Дон Мельчор» с виноградников «Конча и Торо», заметив, что это красное вино дарует ощущение заслуженного счастья. Я стараюсь не забывать, что передо мной человек, выбитый из привычной колеи, что сегодня вечером я — отнюдь не главное действующее лицо, а лишь собеседник, свидетель того душевного состояния, в котором человек оказывается способен на самые неожиданные признания и порывы. Ужин идет своим чередом, и по мере того как вино постепенно делает свое коварное дело, смущая кровь, ректор все меньше походит на монумент, каким казался вчера и был, наверное, на протяжении всей своей жизни. Но, даже несколько размякнув, он сохраняет над собой контроль и продолжает излучать некую властность, чего мне никогда не добиться, проживи я хоть десять жизней.

— Нашей с Кармен истории почти столько же лет, сколько чилийской демократии. Она началась в дни исторического референдума 1988 года. Вот, Роса, какой у нас тогда состоялся разговор:

«— Ты голосовала?

— Нет.

— Почему?

— Формально потому, что я иностранка. Но даже если бы не была ею, все равно не пошла бы голосовать.

— Это ведь признак равнодушия…

— Нет, не равнодушия, просто я не верю, что что-то может измениться.

— Страна разделена надвое. Ты с кем?

— С вами, конечно. Я всегда буду против диктатур, на стороне бедных, отверженных. Не из альтруизма, просто я одна из них».

Ректор пристально смотрит на меня, и я понимаю: он ищет сочувствия. Потом глаза его увлажняются, превращаясь в две маленькие лужицы.

— Когда после нашей первой ночи я сказал ей, что, возможно, стану ректором, она простодушно заметила: «Никогда не была близка с важными персонами!» Эта фраза затронула во мне столько струн, она была так беззащитна… и совсем себя не ценила, бедняжка. Она умела защищаться, но не умела быть любимой.

Он замолчал, словно собираясь с мыслями.

— Я всегда считал ее отважной женщиной, и потому видеть, как она пугается, теряется в простейших житейских ситуациях, было даже отчасти приятно. Эти страхи делали ее более приземленной, позволяли жить в нормальном мире, а не парить в небесах…

— Вы познакомились с ней в Чили?

— Да… Хотя нет, на самом деле я познакомился с ней в Мексике в 1983 году, но после этого не видел вплоть до ее первого приезда в Чили уже в качестве писательницы. Диктатура доживала последние дни, и она впервые стала подумывать о том, чтобы поселиться здесь. Сразу скажу, не я подал ей эту идею, она просто живо интересовалась страной, политическими и социальными процессами, естественно, искала и свои корни. Тогда она написала первый чилийский роман «Среди прекрасных роз». Но время шло, она разочаровывалась, начинала терять надежду, ощущала, что, вернув страну к нормальной жизни, левые ничего больше ей не дали. Проблема справедливости и памяти, вернее, их отсутствия причиняла ей чуть ли не физическую боль. Мы спорили по этому поводу до изнеможения. Кстати, ее роман о Чили, несомненно, политический, хотя это и скрыто за детективным сюжетом.

Пока он орудует вилкой и ложкой, пытаясь подцепить спагетти, я разглядываю его руки. Отметив, какие они ухоженные, вспоминаю слова Хеорхины о маникюре. Вообще руки у него коротковаты, пальцы смуглые и довольно пухлые.

— Когда Кармен исполнилось восемнадцать и страна сотрясалась в конвульсиях, отец сказал ей: «Проще быть американкой, чем чилийкой, believe me[19] ; во всяком случае, надежнее». Она это учла, а вообще воспринимала американское общество как нечто огромное и бесформенное, способное вместить все на свете, склонное к разнообразию в самых невероятных формах. Это ее привлекало. В Чили ведь все друг друга знают, думаю, потому она и решила не быть чилийкой.

Я улыбаюсь в знак согласия. Какой воспитанной я стараюсь выглядеть рядом с ним, какая у меня прямая спина! Прав писатель Робледо Санчес: когда он так сидит, никто и не заподозрит, что в нем всего метр шестьдесят пять.

— Как-то раз одна сальвадорка в беседе с нами назвала Чили невеселенькой страной. Очень, я бы сказал, по-центральноамерикански. Кармен это выражение понравилось, и она взяла его на вооружение. А недавно обмолвилась, что Чили уже не вызывает у нее ни любви, ни ненависти, только скуку, и я понял — больше об этой стране она не напишет.

— Когда вы с ней познакомились, вернее, когда снова встретились, вы еще были женаты?

Он смотрит на меня укоризненно, но тут же спохватывается, поняв, что взглядами меня не проймешь.

— Когда мы с Кармен познакомились, она спросила: «Ты женат, как и все?» Да, я был женат, как и все… Вы ведь это хотели узнать?

Я смущенно улыбаюсь, но не отступаю.

— Брак был счастливый?

— Скорее, спокойный.

Когда мы уже насладились tiramisu[20] на десерт и я поблагодарила судьбу за этот ужин (сегодня уж точно не придется разогревать остатки мяса), Томас вынул из кожаного портфеля книгу и протянул мне. Испанское издание, сборник интервью. Не могу похвастаться особой искушенностью в этой области, но престижный литературный журнал я сразу узнала.

— Вот, принес почитать в самолете… если, конечно, вы сочтете это нужным. Интервью, на мой взгляд, довольно бесстыдное, но лучшее из всех, что она давала, и самое длинное. По крайней мере, не грешит обычными перекосами в ту или иную сторону. Вы, кстати, спите в самолете?

— Почти никогда не сплю.

— Кармен могла спать где угодно… не как все люди. Знаете, когда в первую ночь я увидел, как она спит, то подумал, что в ней есть что-то дикое, первобытное. Ее день начинался не тогда, когда нужно вставать, как у нас с вами, а когда истекали необходимые ей часы сна; можно сказать, вся ее жизнь определялась тем, сколько она спала. Если восемь часов, то все в порядке, об этом во всеуслышание заявляли ее кожа, ясный взгляд, мягкие волосы, прямые плечи. Час недосыпа, я уж не говорю два или три, — и день загублен, она ходила мрачнее тучи. Мне достаточно четырех-пяти часов, вот почему я так часто видел ее спящей и каждый раз вспоминал впечатление первой ночи: она спит, как животное, сказал я себе тогда, и действительно, сон у нее был крепкий, глубокий, невозмутимо архаичный. Сон — словно сколок с самой смерти.

Интервью состоялось в отеле «Палас» в Мадриде зимой 1997 года. Оно было назначено на пять часов; К.Л.Авила появилась в холле с опозданием на десять минут в сопровождении своего испанского издателя. По ее собственному признанию, они ходили к Лусио есть глазунью — одна из ее мадридских слабостей. Она в длинном черном пальто с красным шарфом, удлиняющим шею, щеки порозовели от вечернего холода, прическа растрепана. У нее плотная фигура, каштановые волосы, лицо угловатое, как на обложках ее книг.

Когда мы расположились в креслах в приготовленной для нее гостиной, она несколько встревоженно спросила, будет ли фотограф: «Наверное, мне следует причесаться?» Успокоившись, попросила принести кофе, достала из сумки пачку сигарет и за время нашей долгой беседы почти всю ее выкурила. Пару раз нас прерывала ее секретарь, и К.Л.Авила воспринимала это с досадой, как что-то неуместное. Ее темные глаза почти все время блестели и словно подзуживали: ну же, пользуйся моментом, я сегодня в особом расположении духа, я готова быть откровенной.

— Мы мало знаем о вашем детстве, может, поговорим о нем?

—Я родилась в маленьком городке Хенераль-Крус на юге Чили, в провинции Ньюбле. Возможно, его даже нет на карте. Мой отец, Ричард Льюис, был странствующим американцем — таких много в Соединенных Штатах, — который осел на краю света, не очень понимая зачем. Он познакомился с моей матерью, Луисой Авила, в городке Бульнес к югу от Чильяна, где она служила в продуктовой лавке, и влюбился в нее. Для городка было целым событием, что местная девушка вышла замуж за иностранца. Первые годы они провели там. Отец обрабатывал землю— клочок, принадлежавший бабушке Флоренсии, которая жила с нами, — мама растила меня. К каждому дню рождения отец делал мне деревянную игрушку. Они были очень красивые, эти игрушки, и я их берегла, потому что других не было. В один прекрасный день оседлая жизнь отцу надоела, и он решил продолжить свои странствия по миру, теперь уже вместе с женой. Они уехали, сменили много разных мест, добрались до Азии и, наконец, поселились в Индии, а я осталась с бабушкой.