Читать интересную книгу Жили мы на войне - Владимир Малахов

— Где снаряд?

— Да сбоку у вас засел.

— Что за чепуху порешь?

— А вы сами посмотрите.

Осторожно оглядываю себя и вижу: торчит из лежака снаряд. Что за чушь? Слежу глазами: головка между бревен застряла, а сам он, будто прижал меня к лежанке, прямо поперек тела лежит. Вот чертовщина! Что же делать? Подумал немного, хоть, откровенно говоря, мысли и путались, командую уже официально:

— Всему личному составу покинуть помещение.

Жорка отвечает:

— А они, товарищ лейтенант, давно покинули, как только про снаряд услышали.

Начал думать. Я лежу и ничего путного придумать не могу. Только спросил:

— А ты что остался?

Он вопросом на вопрос:

— А вы как? Одному вам никак не выбраться.

— А с тобой выберусь? Что делать-то?

— Не знаю, — отвечает Жорка, — только перво-наперво вам лежать, не шелохнувшись, и не дышать.

— Как не дышать? Я же помру сразу.

— Не знаю, товарищ лейтенант. Только дышать вам сейчас никак невозможно. Бабахнет.

Наконец надумал я:

— Беги за саперами. Не могу же я здесь до морковкина заговенья лежать. Да еще и не дышать.

Жорка осторожно, на цыпочках стал пробираться к двери. Вскоре два сапера появились. Осмотрели снаряд, пошептались о чем-то. Один вышел, другой остался.

— Вытаскивать снаряд будем, лейтенант.

— Так он бабахнет, — подал голос Жорка.

— Посторонним очистить помещение! — скомандовал сапер.

— Я не посторонний, я — связной. Мне нельзя, — заторопился Жорка.

— Взорвется!

— Чему быть, того не миновать.

— Жорка, — говорю, — уйди ради бога. Ну, чего рисковать?

— Служба у меня такая, — вздохнул Жорка. — Может, помощь потребуется.

Подошел сапер ко мне и стал осторожно вытаскивать снаряд. Глянул я — у него все лицо в поту. На себя глянуть не мог, но чувствовал — тоже не сухой был. Вытащил он снаряд, осторожно вынес из землянки. Жорка дверь открыл — все-таки помощь его понадобилась.

Ушли саперы. Я посидел, помотал головой, будто с похмелья, достал из планшетки список личного состава. К стыду своему только тогда и узнал, что Жорка и не Жорка совсем, а Егор Проскуряков, двадцати лет.

Тут саперы вернулись.

— Не взорвался снаряд, — говорит один. — Считай, лейтенант, что ты «привет от своих» получил.

— Что за «привет»? — спрашиваю.

— А мы так снаряды, которые не взрываются, называем. Наши люди на фашистских заводах работают, ну и шлют, когда можно, такие «приветы». Бывай, лейтенант, будешь сто лет жить.

Вышли на воздух и мы с Жоркой. Глянул я на него — кудрявого, голубоглазого да ладного, к горлу у меня что-то подступило. Еле выговорил:

— Спасибо тебе, Егор Проскуряков. Большое спасибо!

— Так ведь служба у меня такая, — ответил он. — Не мог я по-другому. Не положено.

ЧАСТНЫЙ СОБСТВЕННИК

Интересная внешность была у рядового Силкина. Как будто кто-то специально его сделал для того, чтобы солдат смешить. Рост маленький, полы шинели по земле тащатся. Как-то Ведеркин не без умысла крикнул:

— Слышь, Силкин, подержи винтовку.

Отложил Силкин свой автомат в сторону, взял винтовку. Все так и покатились со смеху. Мушка ему как раз до пилотки доставала, а штык, как вершина сосны, где-то в небе покачивался. С тех пор Силкин не плошал, старался подальше от винтовок держаться. Старшина ворчал:

— Как я тебе, Силкин, пилотку подберу? Детей у нас в армию не берут, потому и детские пилотки по специальным заказам шьют. До генерала тебе не дорасти, в ателье, выходит, путь пока закрыт. Пробуй эту. Беда мне с вами — с тобой да Живодеровым.

Нахлобучил Силкин пилотку — один носик торчит. Не выдержал солдат Сидоров, плюнул в сердцах. Пробасил:

— Ты где, Силкин, находишься?

Силкин глазами хлопает.

— Ты в Европе, Силкин, на сегодняшний день. Выполняешь освободительную миссию. Ну, посмотри на себя, какой ты воин-освободитель? Ты карикатура на всех нас, вот кто ты, Силкин. В немецких листовках такими нас изображают. Снимай!

Покопался Сидоров в своем бездонном мешке, долго колдовал над пилоткой, но привел ее в более или менее приличный вид. После этого Силкин стал тянуться к Сидорову, и начали между ними завязываться такие беседы.

— И что ты, Силкин, высматриваешь все у немцев? Что тебе, у них нравится? — спрашивает Сидоров, не глядя на собеседника и потягивая самокрутку.

— Многое нравится, — отвечает Силкин, подсовывая под себя шинель. — Печки, например. Стенки кафелем облеплены, уголь в брикеты спрессован. Чистота и порядок. Бросишь два брикета, прислонишься щекой, а она гладкая и теплая, как баба, ей-ей…

— Ну, ты это брось, — сердится Сидоров. — Лучше русской печки в мире нет.

…Восхищение у Силкина вызывали и заборы. Металлические, высокие, они надежно ограждали, за них можно было попасть только через калитку, которая защелкивалась на английский замок.

— Нет, вы только посмотрите, — чуть ли не кричал Силкин, ударяя ладонью по сетке, которая издавала звонкий металлический звук. — Сюда же ни один ворюга не проникнет. Клади во дворе любую вещь — цела останется.

— Частный собственник проклятый — вот кто ты такой, — сплевывал Сидоров. — Заборы тебе подавай.

Как-то, не знаю уж за какой нуждой, зашли мы в один такой дом. Вдруг слышим: во дворе что-то шлепнулось, взрыв, ну, а потом, как всегда, осколки прозвенели. Нас как ветром сдуло. И так получилось, что последний, кто бежал, и дверь дома, и калитку захлопнул. А замки-то на английский манер запираются — сами, как затвор в автомате. Отбежали, остановились, посмеялись над собой, как водится.

— Все? — спрашиваю.

— Все, — отвечают хором.

— А где Силкин?

— Только что был, — отвечает кто-то не очень уверенно.

— Где в последний раз видели его? — начинаю беспокоиться.

Стали вспоминать — да он во дворе того дома крутился. Пришлось возвращаться. Подходим ближе: дело серьезное. Мины так и шлепаются, весь двор испахали. А тут еще какой-то фашист, видно, на снайпера учившийся, объявился — пули над головами так и повизгивают. Вижу: мечется наш Силкин по двору, будто кто за ним гоняется. Шинель в ногах путается, пилотка на нос сползла. Только в одном углу пристроится, заляжет, голову руками обхватит, а тут рядом мина ухнет. Подхватит он полы и в другой угол мчится. Решил было через калитку прорваться, подбежал к ней, трясет что есть силы — не поддается, добротная работа. Пытался через сетку сигануть, пальцами уцепился, а ноге опоры нет. Совсем обезумел парень. Разбежался и головой вперед на сетку летит, думал: повалится.

— На таран пошел, дурья башка, — злятся ребята.

Ну, а сетке что от этого? Спружинила и отбросила бедолагу назад.

Видим: погибнет человек, как пить дать. Начали совещаться. Думаем, гадаем — ничего путного придумать не можем. А Силкин, как заяц в клетке, мечется. Тут Сидорову в голову мысль пришла.

— Дозволь, — говорит, — лейтенант, за саперными ножницами сбегать.

— Беги!

Ругаясь, побежал Сидоров за ножницами. А Заря свой «телескоп» пристроил, в перестрелку с немецким снайпером вступил. То ли снял его, то ли испугал — не знаю, но умолк вражина. А мины все летят, Не выдержал Силкин, взмолился:

— Ребята! Спасайте, не могу больше! — вопит.

А ребята длинными очередями отборных слов так и сыплют:

— Что, частник проклятый, у себя дома тоже такой забор поставишь?

Прибежал Сидоров с ножницами, к дому двинулся, а немецкий наблюдатель, видно, заметил его, фашисты еще огня прибавили. Так и не поняли мы, чего им этот дом приглянулся? Или, увидев нас, решили, что там штаб разместился, или еще что?

Дополз Сидоров до забора, опрокинулся на спину и стал эту проклятую сетку резать. А она крепкая — с маху не возьмешь. Не знаю уж, сколько времени прошло, мне показалось — вечность, а Сидорову с Силкиным, наверное, еще больше. Наконец дыра проделана, полез в нее Силкин и застрял. Схватил его Сидоров за шиворот и выдернул, как кутенка. К счастью, все кончилось благополучно.

— Что, Силкин, будешь дома такой забор ставить? — смеялись солдаты. — Не забор — красота. Любую вещь клади — никто не утащит.

— Ну его к дьяволу, забор этот. Они тут друг друга боятся — воспитание такое. А у нас в деревне — другое дело. Любую вещь клади — никто не возьмет. Сообща живем…

ВО ДВОРЦЕ

Место было удивительно красивое. Высокие деревья, словно любуясь собой, заглядывали в тихую воду пруда; к огромному белому дому, что стоял в глубине парка, вела широкая аллея, посыпанная белым песком.

Мы шли по этой аллее в серых грязных шинелях, с вещмешками за спиной и автоматами через плечо и стеснялись ступать грубыми солдатскими ботинками по песку, словно это был натертый до блеска паркет.

— А что, хлопцы, — сказал Заря, — неужто в таком домине одна семья жила?