Читать интересную книгу Мертвые души, том 2 - Гоголь Н.В. / Авакян Ю.А.

Чичиков уселся в своей обычной деликатной манере: наискосок сиденья и с подворачиванием одной ноги за другую, Тентетников же, севший на самый краешек кресла, старался держать спину прямо, как палка, так, точно прикосновением к спинке кресла мог обидеть кого или же выказать неучтивость.

— Степан, — приказал генерал вошедшему великану—камердинеру. — Ступай кликни Ульяну Александровну. Скажи, батюшка велит спускаться к обеду.

И ни словом не упомянул об Тентетникове, из чего Чичиков заключил, что хочет он сделать перед дочерью сюрприз. Да и генерал подтвердил это тут же.

— Небось обрадуется, как вас увидит, — сказал он, обратясь к Андрею Ивановичу, — не знает, что вы приехали.

При сих словах Тентетников, сидевший в кресле точно с проглоченным аршином, подобрался ещё больше, и кадык его дёрнулся так, будто он и впрямь пытался глотнуть тот самый аршин. Чичикову показалось это смешно, но он, не подав виду в своём лице, продолжал сидеть с серьёзным выражением. Раздались лёгкие шаги на лестнице, затем прошуршали юбки, дверь отворилась, и опять как бы светом проняло комнату, когда вошла в неё Ульяна Александровна. Так бывает с каким—нибудь старым заржавелым механизмом, в котором, казалось бы, и все части целы, и работает он отменно, но вот вставит искусный механик новую совершенную деталь, и весь старый допотопный механизм наш, точно пронизанный этим совершенством, начинает жить совсем новой, причастной к осенившему его совершенству, жизнью. Так получилось и с гостиною, когда вошла в неё прелестная молодая женщина. Гостиная преобразилась тут же и волшебно, как преобразилось и настроение сидящих в гостиной мужчин.

"Хороша!" — подумал, вставая с кресла и кланяясь, Чичиков.

"Она!.." — подумал, вставая с кресла и чувствуя расслабленные под собою ноги, Тентетников.

Ульяна Александровна же, войдя в гостиную и увидевши привстающего с кресла, растерянно глядящего на неё Тентетникова, остановилась, точно как у преграды, и вдруг кровь бросилась ей в лицо, заливая его краскою смущения.

— Ну, что стоишь, Улинька? — посмеиваясь, спросил генерал, — не ожидала? А мы вот пообедать вместе собрались, — сказал он так, будто это было самое обычное каждодневное занятие — обедать вместе, как будто не было ни размоловки, ни произошедшего несколько ранее примирения.

Тентетников шагнул к Ульяне Александровне, и она, уже овладевши собою, протянула ему руку для поцелуя.

— Вот и хорошо, что вы к нам приехали, — сказала она только, но больше чем на словах было сказано глазами её.

В скором времени всех пригласили к столу, и Павел Иванович, усаживаясь в пододвигаемое ему лакеем кресло, заметил для себя, что обед, хоть и обилен, но довольно прост. На больших блюдах безо всяких затей лежали порции холодного поросёнка на закуску, грибы, солёные огурчики в судочках, пироги и пирожки с разной припекою, стояла водка в потном хрустальном графине и лафитники с цветными наливками.

Камердинер Степан, принеся из кухни суповник, от которого валил вкусный пар, поставил его на отдельный столик и, разливая обещанные генералом щи, стал обносить сидящих за столом тарелками, полными янтарного наваристого супу. Щи были хороши, на баранине, и Чичиков, с удовольствием прихлёбывая, со вниманием слушал его превосходительство. А генерал, обращаясь к Андрею Ивановичу, завёл издалека разговор о якобы пишущейся Тентетниковым истории генералов двенадцатого года. Начал он с нынешней молодёжи вообще, поругал её немного, посокрушался о прошедших временах, о тех людях, которых уже не воротишь назад, и потом словно бы невзначай спросил:

— А вы, любезный Андрей Иванович, как я слыхал от Павла Ивановича, серьёзным делом занялись?

Тентетников чуть было не поперхнулся и с укоризной глянул на Чичикова, а Чичиков мигнул ему обоими глазами, мол: "Не робей, всё как надо".

— Это хорошо! — сказал генерал, не дожидаясь ответа, и, откинувши на спинку стула свой широкий корпус, подтвердил: — Это очень даже хорошо! Могу вам, милостивый государь, много дельного порассказать из бывшего в двенадцатом годе, — продолжал он. — И из своих случаев, и из бывших с товарищами моими. Ведь война это время, когда в человеке всё самое главное из сокрытого в нём обнаруживается. Тем более такая война — за отечество.

— В точности так, ваше превосходительство, — поддакнул Чичиков и, делая круглые глаза, поглядел на Тентетникова, дескать: "Чего же ты молчишь, тетеря!"

Тентетников, чувствуя, что теперь точно уже надо бы вступить в разговор, кашлянул в кулак и сказал:

— Видать, ваше превосходительство, Павел Иванович не совсем верно вам сказывал. Это не столько история о генералах, сколько общего свойства работа, и я не столько пишу её, сколько покамест обдумываю.

— Ну, я надеюсь, в ней будет об двенадцатом годе? — насторожась, спросил генерал Бетрищев.

— Разумеется, — подтвердил Тентетников, — куды ж без него. Ведь это, как я полагаю, важнейшая часть истории отечества нашего в последнюю эпоху.

— Верно, — оживился генерал. — Оно может быть, и к лучшему, что работа, как вы изволили выразиться, общего плану. Для подобной темы панорама нужна, а про одних генералов — это, братец вы мой, выйдет немного узко. Хотя должен вам признаться, что именно генералы были наиважнейшей силой в приближении победы, — добавил он.

— Конечно же, ваше превосходительство, без разумного управления не можно с экипажем управляться, не то что кампанию выиграть, — поддакнул Чичиков, заметивши то, как у генерала потеплело и раскраснелось в лице от удовольствия слышать такое.

За разговором щи выхлебали, и к горячему были поданы жареные курицы и сальник из печёнки с гречневой кашею, обложенный здором. Сальник был очень хорош, и Павел Иванович, успокоившись насчёт Тентетникова и насчёт того, чтобы не обнаружилась его, Павла Ивановича, уловка, принялся за блюдо. Генерал же, добившись до любимой темы, говорил много и много хвалил простого русского солдата, соглашаясь с тем, что хотя генералы и были главною силою в войне двенадцатого года, но без русского мужика, бежавшего в атаку и рубившего неприятеля, воевать было бы некому. Александр Дмитриевич приводил тому много примеров, вспоминая тех солдат, которых знал лично.

— Знавал я одного гренадера по фамилии Коренной, вот герой так герой, — говорил его превосходительство. — Когда стиснули их со всех сторон французы и офицеры были переранены, он, увидевши это, закричал: "Ребята, не сдаваться!" И отстреливался и отбивался штыком, а потом уже, когда остальных перебили и когда остался он один, то на предложение сдаться, схвативши ружье за дуло, отбивался прикладом, точно дубиной. Так что за смелость и враги не хотели его погубить, ранили только лёгкой раной, взявши в плен, и дело это до самого Наполеона дошло, и тот, узнавши, велел выпустить. Вот о чём вам тоже непременно писать надо, — воодушевляясь, говорил он Тентетникову, — о геройствах простых солдат. И ведь не только в двенадцатом году, — говорил он, — вот, помню, в двадцать восьмом, в турецкую кампанию, при глазах моих, можно сказать, происходило. Чепышенко, рядовой, будучи ранен пулей вблизь груди, вытащил ножом окровавленную пулю, и, зарядивши в ружье, выпустил по неприятелю, сказавши: "Лети откуда пришла". Сам перевязал рану наскоро и не оставлял сражения до конца дела. Так—то вот, братец вы мой, Андрей Иванович, — сказал генерал Бетрищев, — простые русские мужики, а сколько геройства, храбрости, благородства в поступках, если хотите. Были бы среди моих людей такие, я бы не думая тут же каждому вольную подписал, — слегка повысив голос, говорил он.

Глянув на Тентетникова, Павел Иванович увидел, как у того заблистали глаза и зардел на щеках румянец.

— Вы, ваше превосходительство, — сказал он, дождавшись, пока Александр Дмитриевич закончит говорить, — вы с необыкновенной точностью угадали главную мою мысль. Мне кажется, что двенадцатый год — это год, когда сравнялись в доблести все сословия наши, когда русский народ ощутил себя сыном родной земли, сыном отечества, независимо от того, какая кровь текла в чьих жилах. Тогда мы, русские, были как одно, как кулак, который мозжил голову Бонапартовым полчищам, и сословия наши были равны, точно пальцы на этом сжатом кулаке, и у каждого было своё высокое достоинство без различия на крестьян ли, мещан ли или же дворян. И вы, ваше превосходительство, ещё раз правы, что народ этот достоин и благодарности и воли...

Чичиков исподтишка оглядел сидящих за столом и отметил то, как у генерала на усах дрожит скользнувшая по щеке слеза и он, вообще сказать, некоторым образом переменился в лице, и казалось, что сейчас, здесь за столом, не тот прежний генерал Бетрищев, а явился свету некий другой, внутренний его человек, тот человек, который живёт где—то в глубине души каждого из нас, но которого мы так хорошо научились прятать.

Что же касается выражения, отражавшегося в чертах Улиньки, глядевшей на Андрея Ивановича, то тут сказать можно было одно: Чичиков дорого бы отдал за то, чтобы и на него когда—нибудь поглядела бы так женщина подобная ей. Он почувствовал, как что—то кольнуло его в сердце, и, подумавши: "Ишь, как его понесло...", — опустив глаза углубился в свою тарелку.