Читать интересную книгу Торжество возвышенного - Admin

Я обрадовалась и перебила:

— Где он?

— Не знаю. Он хранит это в секрете. Пусть, если хочет. Важно, что он приступил к сочинению новой пьесы.

— Он оставил свою работу?

— Да… Это опрометчиво, но он верит в свои силы, и я его поддерживаю.

— Почему он не удосужился позвонить мне?

— Он не хочет, чтобы его расспрашивали о пьесе. Я так понимаю ситуацию.

— Но сплетничают… Что ты думаешь об этом?

— Пьеса — это произведение искусства. А искусство есть вымысел, какие бы факты оно не предоставляло!

— Но люди подумают…

— Зрители ничего не поймут из всего этого. Вздор! Если бы только Тарик не дурил.

Я перебила его:

— Его враг. Будь он проклят!

— А теперь, прошу тебя, успокойся.

* * *

— Я слышал, что Карам Юнес просит твоей руки.

— Да.

— Дело можно поправить…

— Нет… Мне противна эта ложь.

— Ты признаешься ему?

— Думаю, это лучше всего.

— В наше время, пропитанное подлостью, ты исключение среди девушек. Ты и правда все ему расскажешь?

— Это не важно.

— Лучше тебе этого не делать…

* * *

Я зашла в буфет. Дядюшка Ахмед воскликнул, завидев меня:

— Молодец, что пришла.

Я молча села напротив него. Он принялся готовить мне сэндвич и чай. Из всех нас поздравили только Ахмед Бургуль и Умм Хани. На меня нахлынули воспоминания, связанные с этим местом. Чай, сэндвич и ухаживания. И дудочка, надрывающаяся в аду. Как капли чистого дождя на навозную кучу. Дядюшка Бургуль сказал:

— Успех Аббаса — настоящая удача, в утешение за прошлое.

Я сказала с сожалением:

— Он бросил нас, не сказав и доброго слова.

— Не переживай, никто же вокруг не волнуется.

— А Тарик Рамадан?!

— Он полоумный!

* * *

Новое жестокое испытание. Была решимость признаться, но от страха в последний момент я потеряла дар речи. Я чиста и невинна, ненавижу обманывать, но страх сковал мне язык. Карам кажется мне образцом серьезности и любви. Потерять его? Я молчала до последнего, пока не стало пути назад. Мне было страшно стоять перед ним обнаженной, взволнованной и униженной. Я начала тихо говорить.

Я слаба, я заплакала. Напряженная, унизительная, голая правда встала между нами. Я тихо произнесла:

— Я виновата… Не смогла сказать тебе раньше…

Его взгляд застыл в задумчивости. Чего я боялась, то и случилось. Я выговорила:

— Я боялась потерять тебя. Поверь, меня изнасиловали…

Опустила глаза в пол, сгорая от волнения. Что-то произнесла, и он что-то ответил, слова расплавились в пламени боли. Однако его голос отдавался глубоко в моем сознании:

— Мне нет дела до прошлого…

Я заплакала еще сильнее. Неожиданно меня словно озарило восходящим солнцем. Я сказала, что он благороден, и я посвящу себя тому, чтобы сделать его счастливым. Прошептала, утирая слезы:

— Как же легко пропасть невинному человеку…

* * *

Как теснит грудь… я возвращаюсь к нему. Вошла в лавку и села. Скажу ему только, что виделась с Фуадом Шельби, но не больше. Я не доставлю ему удовольствия. Он не любит Аббаса. Притворяется, что это его не касается. Если б он страдал, как я. Мы торгуем удовольствием, а наше единственное развлечение — обмен оскорблениями.

* * *

Я падаю все ниже и ниже. Новое зло сотрясает дом.

— Опиум — адская вещь, ты угробишь себя!

— Спасибо ему в любом случае.

— Ты слишком быстро отдаляешься от этого мира.

— Еще раз ему спасибо!

— Я выбиваюсь из сил. А как же Аббас, ты же любишь его?

Он продолжил отпивать из стакана черный чай, не замечая меня.

— Одной моей зарплаты мало, чтобы покрыть расходы на хозяйство.

— Ты сдаешь комнату Рамадану.

— Этого не хватает, все словно взбесились…

Теперь я знаю тебя, поэтому боюсь. Ты не такой, каким я тебя представляла в самом начале. Ты растерял все, даже ту силу, которой так гордился. Мы разошлись по отдельным комнатам. Любви нет, в доме — пусто. Ты, ты, остался только ты, Аббас. Не слушай, что говорит отец… Не верь ему, он болен. И к лучшему, что ты один-единственный. С тобой Бог. В нем все. Будь ангелом. Пусть твоими друзьями будут учитель, книга и театр. Будь моим сыном и сыном других добрых людей. Ты — единственный луч света в этом доме, погруженном во тьму. Будь единственным во всем…

* * *

Иногда он смотрит украдкой, думает, я ему откроюсь. Вряд ли. Спорю, ты ненавидишь меня больше. Он спросил:

— Когда наступит зима, как мы будем в этой хилой лавке?

Я уверенно ответила:

— Когда к Аббасу придет успех, вся жизнь переменится.

Он горько усмехнулся:

— Когда к Аббасу придет успех!

Я бросила с вызовом:

— Я уйду вместе с ним. Он же не пожалеет денег тебе на пальто или плащ.

* * *

Красный буфет остался таким же. Он надсмехается над переменами, произошедшими с его постоянными посетителями. Он слышал много разговоров, но не верит никому. Дядюшка Ахмед Бургуль говорит мне:

— Вот лепешка, сейчас сделаю чай…

Подходит молодой человек и садится на кресло рядом со мной, тоже заказывает лепешку с бобами и чай. Судя по всему, он из театра, но не актер. Симпатичный молодой человек, с крупной головой и большим носом. Дядюшка Бургуль спрашивает меня:

— Опять насчет квартиры, барышня Халима?

И я отвечаю ему, смущаясь в присутствии незнакомца:

— Легче найти иголку в стоге сена.

Молодой человек вдруг спрашивает меня:

— Ищешь квартиру?

Я говорю, что да, и дядюшка Ахмед знакомит нас. Он дерзко спросил:

— Все ради замужества?

Ох… Начинаются заигрывания. В театре это происходит быстро. Он, не колеблясь, идет напролом. Жертву убивают под мелодию народной дудочки.

— У меня старый двухэтажный дом.

— По квартире на каждом этаже?

— Да нет. Он не поделен на квартиры.

Дядюшка Ахмед уточняет, могу ли я занять один этаж, и тот кивает. Я спросила у него:

— А это не помешает семье?

И он ответил с присущей ему наглостью:

— А я один живу…

Я возмущенно отвернулась, а он коварно продолжал:

— Вот увидишь, этаж подойдет тебе и твоей семье.

Я поблагодарила его и промолчала. Почему остался неприятный осадок? Чего он хочет? Он понятия не имеет о моей трагедии. И о моей любви. И о моем неверии людям.

* * *

Я сказала, что иду к Умм Хани, в ее маленькую квартирку в аль-Имам, где с ней живет Тарик Рамадан. Она встретила меня тепло. Мне пришлось подождать, пока Тарик проснется. Он вышел из комнаты взъерошенный, как черт, и ехидно усмехнулся:

— Молодец, что пришла.

Я выложила напрямую:

— Полагаю, до отъезда Аббаса ты был у него?

— Было дело…

— Не исключаю, что то, что ты ему наговорил, заставило его уехать…

Он цинично парировал:

— Попал в ловушку и дал деру.

Я разозлилась так, что прослезилась. Умм Хани закричала:

— У тебя нет сердца! Что я слышу! Я видела смерть Тахии, видела горе обезумевшего Аббаса!

Меня удивила сказанная правда и я спросила ее:

— Так ли об этом говорят, как ты это видела?

— Ничего подобного…

Тарик сказал:

— Ему оставалось только убить ее у тебя на глазах, дура.

— Дурость — считать Аббаса убийцей.

— Его признание каждый вечер звучит со сцены театра.

Умм Хани сказала:

— Благодаря ему ты стал актером, которому публика аплодирует неистовее, чем самому Исмаилу.

— Благодаря его преступлению. Преступлению, из-за которого он сбежал.

Я упрямо сказала:

— Он сидит в тихом месте и заканчивает новую пьесу.

Тарик расхохотался:

— Свою новую пьесу?! Спустись на землю, мать Аббаса!

* * *

Да… Когда-то он был адекватным и разумным, несмотря ни на что…

— Халима, как ты думаешь? Тарик Рамадан хочет снять у нас комнату.

Я запротестовала:

— Нет-нет! Пусть живет у себя.

— Он поссорился с Умм Хани и ушел из дома. Болтается по улицам без угла, а цены с каждым днем растут.

— Неприятно, если чужой будет жить с нами.

— Он нуждается в нас, а мы — в деньгах.

— Он похож на бродягу.

— Ему нужна наша милость, особенно твоя. У нас пустых комнат — на целую армию!

Я нехотя подчинилась. Хотя совершенно его не уважала. Актер-неудачник, живущий за счет женщин. Но и представить себе не могла, что он сделает с нами…

* * *

Неожиданно для нас в лавке появилась Умм Хани. Она пришла на следующий день после моего визита. Очевидно, ответным визитом она хочет извиниться за своего мужика, который дурно обошелся со мной. Ей за пятьдесят, как и Тарику, но она пышная, нельзя сказать, что несимпатичная, и живет неплохо. Она сказала: