Читать интересную книгу Волшебная книга судьбы - Валери Тонг Куонг

Предоставив мне почетное место, лучшее в доме, она пыталась компенсировать слабости матери, которая обращалась со мной, как обращалась бы с котенком, осыпая меня поцелуями с утра до вечера, но забывая поменять мне подгузник. Она посылала мне осязаемые сигналы любви, которые я, увы, не всегда принимала, предпочитая ту, что умела любить лишь через слова.

Бабушка обожала меня, как обожала и мою мать, несмотря на вздорность и легкомыслие той, – так, что не смогла ее пережить. Она старалась научить меня всему, что умела сама, чтобы сделать мою жизнь сносной и подготовить к самостоятельности, которой так и не достигла ее дочь. И сегодня, после смерти, она помогала мне, открыв путь, который вел к Алисе.

– Ты должен поручиться за мои качества. Скажи, что я работала у твоих родителей.

– Легко.

Без-Слез записал телефон матери Алисы в блокноте в кафе. Он ушел на работу, пообещав мне сразу же с ней связаться. Воспользовавшись его отсутствием, я принялась приводить себя в порядок. Похолодало, и надо было поторапливаться, чтобы не простудиться. Но мне хотелось быть безукоризненной, когда пробьет мой час. Я постирала носки и нижнее белье и развесила их на крыше домика, чтобы быстрее высохли, – легкий ветерок был очень кстати. Остригла ногти и сколола волосы заколкой, завалявшейся в кармане: мыть голову было слишком сложно. Почистила брюки пучком веток и надела одну из футболок Без-Слез.

Одевшись, я пошла к крану в огороде и посмотрелась в его стальной бок. Выглядела я вполне пристойно.

* * *

Прошло несколько часов, и вот наконец-то! Он вернулся. По его улыбке я поняла, что дело в шляпе.

– Она заходила в кафе… Ты можешь прийти сегодня же вечером, – с гордостью сообщил он. – Но смотри! Тебе придется совершать подвиги. Я так тебя расхваливал, что она встревожилась, как бы ты не нашла другую работу, прежде чем познакомишься с ней.

Он помолчал, задумавшись.

– Мне стало ее жаль. Она, похоже, забивает себе голову бытовыми вопросами, чтобы поменьше думать. Все это время, что мы общались, я хотел заговорить об Алисе, выразить ей свое сочувствие – и, может быть, уловить какой-нибудь знак, ниточку. Но я не смог, слишком тяжело, слишком страшно… Язык не поворачивался…

Я не удержалась от колкости:

– Надо же, не думала, что ты такой чувствительный… Для человека, который зовется Без-Слез, слабовато…

Он помрачнел. Черт побери. Я готова была избить себя за длинный язык. Почему я всегда все порчу своей агрессивностью? Наезжаю на ни в чем не повинных?

Почему я до такой степени нетерпима к чужим слабостям?

– Извини меня. Я обидела единственного человека, готового мне помочь. Я идиотка.

Он покачал головой и поморщился.

– Ну вот, приехали. Единственного человека, готового тебе помочь… В сущности, тебе глубоко плевать, почему твои слова меня задели. Ты только боишься меня потерять, ага… Тебе это ничего не напоминает?

Мне хотелось рвать на себе волосы. Я взяла его за руку и крепко сжала.

– Не знаю, почему я всегда ляпаю не то. Я хотела сказать, мне искренне жаль, что я тебя обидела. Пожалуйста, извини меня. Правда.

Мы помолчали, у обоих стоял ком в горле. Наконец он со вздохом заговорил:

– «Без-Слез» не значит, что я бесчувственный. Я просто поклялся себе никогда больше не плакать.

– Поклялся…

Он улыбнулся недоброй улыбкой.

– Больше ни слезинки, да. Я пролил их слишком много. Тонны понапрасну. Реку слез, чтобы утопить мой стыд. Знаешь что? Я гораздо хуже тебя…

Он начинал меня пугать своими намеками и гримасами.

– Твой стыд?

– Именно так: мой стыд. Потому что, представь себе, Мина, я знал. Я согрешил не как ты, от нехватки интереса или любопытства, но из чистой трусости. Я был свидетелем зла, которое ему причиняли.

– Причиняли зло кому, Без-Слез?

Он ломал руки, едва не сдирая кожу ногтями.

– Кому причиняли зло, ответь же наконец! О ком ты говоришь?

– Я говорю о моем друге Реми – но что значит быть другом в возрасте, когда поступаешь в коллеж? Можно ли говорить о дружбе, если она капитулирует перед опасностью?

Мы спали в интернате в одном дортуаре. Наши кровати стояли рядом. Одна тумбочка на двоих. Мой товарищ, мой кореш, мой лучший друг. Говорят, в интернатах для мальчиков всегда есть козел отпущения. У нас это был он, Реми. Он все терпел. Стискивал зубы. Говорил: я выдержу, вот увидишь, это у них пройдет. «Это» не проходило: его мучили каждый день. Вопрос был не в том, сделают ли они это, но когда именно, в котором часу. А я плакал. Только один-единственный раз я попытался их остановить. В тот день главный деспот сказал мне: «Ты тоже хочешь, Чернявый?»

Тогда я заткнул уши наушниками и накрыл голову подушкой. Я плакал, но больше никогда не протестовал. Реми не жаловался, я не услышал от него ни слова упрека. Он опять стиснул зубы, да, опять, и сказал мне только: «Я на тебя не сержусь, у тебя не было выбора».

У меня был выбор, конечно же, был!

Я просто сдрейфил.

Однажды вечером, когда директор созвал весь персонал на общее собрание, главный деспот пришел пьяный с компанией своих холуев. Они стащили в кухне ром и спирт. Меня заперли в бельевом шкафу на другом конце дортуара и, смеясь, пошли по своим делам. Я снова заткнул уши, но в тот вечер это не помогло. Я слышал шипение, вопли, узнал голос Реми. Я тоже закричал, заколотил в дверь изо всех сил, но ноги у меня были ватные, я чувствовал ужас, панику, этот запах дыма, запах гари, вонь пригоревшего мяса – я до сих пор чувствую ее при каждом вдохе, если б ты знала, Мина.

Прибежали надзиратели с огнетушителями, но Реми уже получил ожоги третьей степени лица и тела, я этого не видел и не знал. Это был несчастный случай – так они потом сказали.

Я так и провел ночь, запертый в шкафу, никому и в голову не пришло меня там искать.

Грудь Без-Слез тяжело вздымалась. Моя тоже, пока я слушала его. Медленные слова, боль.

– Почти три месяца он пробыл в коме. Набравшись мужества, я пришел однажды к нему в больницу, но когда увидел в коридоре его мать, так и не смог с ней заговорить. Я ушел. Его мать… Она была раздавлена.

– А потом?

– Когда его разрешили перевезти, семья уехала из города. Врач в больнице сказал мне, что у него не осталось человеческого лица и что я не должен пытаться его увидеть, лучше сохранить в памяти его прежний образ. Образ – вот и все, что осталось от Реми. Никогда больше у меня не будет слез.

Рассказывая, он скорчился, приняв позу эмбриона. Ветер тихонько колыхал деревья, и листья, кружась, падали вокруг нас.

Моя голова опустилась на его плечо. Я вдруг поняла, почему сразу ему доверилась. Мы были разные, но так похожи в наших мучительных блужданиях.

Так мы сидели долго, как будто от этого робкого соприкосновения рубцевались наши раны.

Потом я встала.

– Пора, мне надо идти.

– Иди, – шепнул он. – Я буду ждать.

* * *

Странное дело, поняла я: на эти несколько минут Без-Слез заставил меня забыть об Алисе, стер ее из моей памяти, как будто его история заняла весь мой мозг.

Я шла по тротуару, глядя на дома, на задернутые занавески, и думала обо всех скрытых за ними тайнах, обо всех детских ранах, обо всех ошибках и затаенных горестях. Можно ли вырасти, избежав ударов?

– Это первородное проклятье, – с улыбкой обронила Алиса в далекий день, когда я жаловалась на судьбу. – Человек обречен страдать, чтобы в полной мере оценить счастье. Кроме мудрых, конечно. Они-то знают, что жизнь – благодать.

Жизнь – благодать? В словах Алисы прозвучала жестокая ирония. Надо ли думать, что ты не была мудра, Алиса, раз свела счеты с жизнью? Какая тайна могла привести тебя к последнему и окончательному решению, если ты положила столько сил, доказывая мне, что жизнь драгоценна и жить стоит?

Мое сердце отчаянно заколотилось, когда я нажала на кнопку звонка. Ее звонок. Ее дом. Эта калитка, на которую я так долго смотрела, сейчас откроется, как, наверно, сотни раз открывалась перед Алисой. Зашуршит гравий под моими подошвами, как шуршал под ее. Ступала ли она на крыльцо сперва правой ногой или левой? Что она чувствовала каждый вечер, возвращаясь из лицея, когда вставляла ключ в замочную скважину?

На какой-то миг возникло искушение отступить. Встреча с ее матерью предстояла нелегкая: придется быть невозмутимой, лгать уверенно. Она не знала меня, но кто поручится, что Алиса никогда ей обо мне не говорила? Если так, ее мать, возможно, узнает меня по описанию.

Входная дверь дрогнула, одна створка распахнулась. Появилась она. Очень прямая, в элегантном платье, с поднятой в знак приветствия рукой.

– Вы Анжелика, не так ли? – крикнула она, привстав на цыпочки, как будто так голос долетит дальше. – Очень мило, что вы пришли так быстро.

Анжелика – это была идея Без-Слез, который считал, что мне из осторожности лучше изменить имя. Он выбрал это, не спросив меня, – и я не знала, колкость это или просто юмор.